Взгляд голубых глаз сделался холодным.
– Я был прав, – жестко произнес Игорь Дмитриевич.
– Возможно. – Кира не спорила, не злилась и даже не осуждала. Она медленно кивнула, оценив уверенность преподавателя, и продолжила: – Тогда вы уговорили следователя Родионова, который расследовал пожар в детдоме, закрыть дело. Признать поджег несчастным случаем. Кого вы выгораживали?
– Вон вы зачем, – Игорь Дмитриевич расслабился и откинулся на спинку плетеного кресла. – А я-то все гадаю, зачем старый пенсионер понадобился. А вы подумайте, Кира Даниловна. Уверен, если поставите себя на мое место, сразу все поймете.
Старый директор прищурился и смотрел на специалиста по психопатологии внимательно. Самбуров самодовольно хмыкнул. У него самого, кроме любви к воспитанникам, жалости и всепрощения, версий не было.
Кира не стала спорить о невозможности рассуждать с позиции другого человека, просто кивнула и произнесла:
– Потому что пожар уже произошел, жертв не вернешь, а тот, кто устроил возгорание, наверняка раскаялся, сожалел. Наказанием ничего не добьешься, кроме озлобленности и сожалений, а вот чувством вины вполне можно вдохновить, мотивировать на дальнейшие благие поступки. – Кира буквально впилась взглядом в лицо старого учителя, чтобы не упустить малейших изменений в его мимике. – К тому же здание было старым, ветхим, проводка наверняка ни к черту. Кому-кому, а городской администрации не повредят угрызения совести в воспитательных целях и скандал. Глядишь, больше заботиться станут.
Бывший директор детского дома всплеснул руками и пару раз хлопнул в ладоши.
– Браво, Кира Даниловна. Вы необыкновенно умная женщина. И даже умнее и прозорливее меня. Хотя я тогда был внутри ситуации, но исход оценил только потом. А вы спланировали сразу. – Он восторженно посмотрел на Самбурова, ища у того поддержки в своем восхищении. Подполковник хмыкнул, соглашаясь. – Да, наказать пацана было легко. И все улики на руках, и даже свидетели. Он тогда уже совершеннолетний был. Его бы посадили. Что это дало бы? Еще одну загубленную жизнь? А вот направить в другое русло его мысли и деятельность, дать в полной мере прочувствовать вину, сожаления, боль от проступка. Взрастить желание расплатиться за совершенное зло не понесенным наказанием, а искупить добром, хорошими поступками, благом, принесенным обществу. Я счел тогда, что это очень хорошая идея. А вот вторую часть, которую вы так прозорливо предсказали, я не учел, но она развернулась и удачно реализовалась. Действительно, мы жили в ветхом здании, хоть и музейно-историческом, но в аварийном. Проводка горела постоянно. Да что проводка! Там стены осыпались и пол проваливался. После пожара поднялся скандал. Местные жители, пресса, телевидение – все нам сочувствовали, пытались помочь. Тогда даже воспитанников к себе брали пожить. И пик усыновлений пришелся на то время. Ну и администрация города, чтобы ее не растерзали, нормальное здание выделила.
– Все обернулось хорошо? – По вкрадчивому тону специалиста по психопатологии Самбуров догадался, она еще только начала расспросы. – Вашего воспитанника миновала жестокая участь. Детский дом переехал в новое здание. Откуда злость? Вы до сих пор злитесь, вспоминая то время. До сих пор не отболело. Вы сжимаете челюсти, усилием удерживаете складку на лбу, и костяшки пальцев побелели. – Кира легко улыбнулась, ее глаза сияли, будто она разгадала очень сложную загадку. – Чем пришлось заплатить за игры с чужими судьбами? Какова оказалась ваша цена?
Игорь Дмитриевич прищурился, он расслабил руки и челюсти, покачался вперед-назад.
– Меня сняли с директорства, – проговорил он. – Как вы догадались?
– Сама танцую по этим граблям, – засмеялась Кира. – Всегда жду откат за содеянное добро. Но вас беспокоит не понижение в должности, – девушка вернула разговор в нужное ей русло. – Здесь что-то другое… Они нарушили ваши планы? Вы собирались что-то провести в детдоме. Придумали целую программу? Комплекс мероприятий, как сделать его красивым, дружелюбным, теплым домом для детей? Настоящей семьей?
– Совершенно верно. Программу и комплекс мероприятий, – в его устах это прозвучало как-то горько и зло.
Хотя Кира озвучила планы насмешливо и тоже не слишком по-доброму, Самбуров подумал, что ж это за идея такая, если спустя уйму лет никто не может о ней говорить спокойно.
– Вам не понять. – Игорь Дмитриевич взял себя в руки. – Тогда было такое время. Сейчас можно осуждать сколько угодно. Можно примерять на себя. Но полноценно все равно не ощутить. А тогда приходилось в этих условиях жить. Представьте, приходит какой-то, условно, Леонид из Афгана, тогда их много возвращалось. Он спортивный, бодрый, смелый, он способен убивать. Начинает встраиваться в мирную жизнь. Потыркается на завод, в гараж водителем, еще куда-нибудь. А везде копейки платят. На эти деньги семью не накормишь, хорошо не поживешь. А он герой войны, он заслужил. Кто, если не он? Что он дальше делает? Он объединяет вокруг себя пацанов, злых, голодных, заброшенных родителями, потому что мамки-папки заняты, они на трех работах работают, еле-еле концы с концами сводят. Леонид пацанье и драться подучит, и дух боевой поддержит, чтобы ничего не боялись, и нужными себя почувствовать даст. Они пару налетов совершат, оружие раздобудут, и айда киоски громить да магазины. Если лидер маленько с мозгами, то зону влияния быстро установят, с милицией не ссорятся, кому надо долю заносят. – Бывший директор детского дома тяжело вздохнул. Как и сорок лет назад, он снова переживал то время. – Первыми кто в эти группировки попадал? Детдомовские. Тут, наверное, объяснять не надо? Я не мог этому противостоять…
– И вы решили возглавить, – произнесла Кира, только сейчас осознав, что было в планах у интеллигентного старичка с книжкой в руке, на каком обрыве стоял феодосийский детский дом в восьмидесятых.
Игорь Дмитриевич лишь покачал головой. А вот блаженная улыбка на его лице явно вещала об удовольствии и радости, которые ему приносили даже просто мечты об осуществлении тех планов.
– У нас уже была пара выпускников, вернувшихся из Афгана, у нас имелись те, кто готов и мог вести, и те, кто пойдет следом. Даже поддержкой уже существующей ОПГ заручились. Кое-какое оружие нашли. Но самое главное, у нас было и то, чего не могла дать обычная группировка, – идея! Я бы сплотил их вокруг детдома! У них были бы истинный дом и семья! Не стая зверей! А настоящая семья.
– Ну да, размазывать кровь по асфальту за чужих авторитетов это очень-очень плохо, – глядя в упор, не моргая, отчеканила Кира. – А сдохнуть с проломленным черепом в подворотне на благо педагога, который возомнил себя авторитетом, это, конечно, совсем другая история.
– Вам не понять! Мы никому не были тогда нужны! Мы никому вообще никогда не были нужны! Вы не можете представить. Вам все досталось от рождения. А у этих детей ничего не было…
– И вы бы им все дали! А заодно и себе. Или себе все-таки в первую очередь? То есть они бы также мутузили друг друга арматурой, но добычу несли бы в клювиках вам? – У Киры закружилась голова, ее замутило. Она готова была признать, что иногда провидение, некие абстрактные высшие силы, действуют не вслепую, а все-таки просчитав варианты вероятностей. Какой геноцид был остановлен снятием с должности директора детдома, сейчас уже не вообразить.
– Любой процесс кто-то должен… корректировать…
– Вы бы разделили по заслугам и достоинствам? – с искренним интересом спросила девушка.
Игорь Дмитриевич путался, краснел. Когда он планировал создать в детском доме оплот и защиту его воспитанникам, он и правду пребывал в уверенности, что даст им семью и опору. А сейчас картина, нарисованная этой девчонкой, выглядела как собственное возвышение на крови малолетних.
Самбуров покивал, растянул губы в улыбке, видимо, тоже прикидывая амбициозность планов заслуженного педагога, и спросил:
– Значит, вы знали, кто конкретно устроил пожар?
– Конечно знал. Мне и расследования для этого никакого не надо было. Только дым повалил, я сразу знал, кого за ухо из комнаты выведу. – Бывший директор, пользуясь случаем, перевел разговор на другую тему. Старичка изрядно потряхивало. Руки дрожали, голос скрипел. Чего не отнять у Киры Вергасовой, так это способности выводить людей из себя. – Халилов, Антонов, Князев… Всю компанию. Халилов и до этого пожары устраивал, но по мелочи. Постройку хозяйственную спалил. Дрова сжег, целый КамАЗ. Сейчас покажу.
Мужчина отодвинул чашку и вышел в другую комнату. Скорее всего, ему хотелось улизнуть из-под острого и жесткого, словно дуло пистолета, взора Киры Вергасовой. Самбуров не мог его за это судить.
Игорь Дмитриевич вернулся с альбомом в простой синей обложке, с приклеенной сверху бумажкой с надписью, кривой и по-детски закрашенной фломастером. Тысяча девятьсот восемьдесят семь.
Он листал старые желтые страницы с потрескавшимся и разодранным целлофаном, из которого вываливались черно-белые фотографии с детскими лицами. Потом перевернул разворот к гостям.
– Вот они. Все четверо! Друзья не разлей вода. Князев, Антонов, Халилов и Каляева. Шебутная компания. Не я один выдохнул, когда они выпустились. Хотя каждый год, в каждом выпуске есть дети, которые не дают педагогам покоя.
– Девочку зовут Ася? – Кира вцепилась взглядом в полувыцветшую фотографию. Два парня улыбались в камеру, третий наклонил голову вперед, выставив в фотообъектив макушку вместо лица. А девушка пряталась за одного из ребят.
– Нет. Это Саша Каляева, она умерла чуть раньше пожара. Но называли ее, да, Асей. А в пожаре погиб Антонов, друг Халилова. Как вы понимаете, для парня это стало огромным горем. Они детдомовские. Сгорел не друг, сгорел его брат. Я очень рассчитывал, что это станет ему назидательным и поучительным уроком.
– И ваши ожидания оправдались? – Кира не сводила взгляда с фотографии. Самбуров тоже. Лицо девочки на фото было копией того портрета, который они нашли у Монголина. – Халилов совершил много хороших дел? Он усвоил урок?