Напряжение мышц и хроническая боль
Постоянное чрезмерное напряжение мышц может способствовать образованию и устойчивости пусковых точек, снижая таким образом эффективность терапевтического воздействия на мышцы. Уменьшение систематического напряжения мышц может стать важной составной частью лечения хронической боли (Тревел и Симонс, 1999, 221).
Миллионы людей постоянно пользуются той или иной формой релаксации, чтобы справляться со стрессом. Я – один из них. Стремясь ослабить нервное напряжение, я изучил 35 лет назад систему постепенной релаксации Джекобсона и с тех пор пользуюсь ею практически каждый день. За это время я немного модифицировал этот метод, разделив его на две части, которые я назвал пассивное погружение в напряжение и активное снижение напряжения. Я считаю, что это усовершенствование системы. Возможно, вы захотите испробовать эти способы, особенно если вам не удалось контролировать напряжение другими методами.
Мой способ активного снижения напряжения возник из системы Джекобсона, в соответствии с которой вы снимаете напряжение со своего тела по частям. Мой же метод позволяет не сокращать мышцы перед расслаблением, и когда вы приобретете определенный навык, сможете полностью расслабляться в одно мгновение, при первых признаках напряжения.
Пассивное погружение в напряжение – полностью противоположный метод. Вместо того чтобы постепенно расслабляться, что бывает очень трудно, когда стресс в разгаре, вы пассивно погружаетесь в это самое напряжение, пока оно не достигнет пика и не рассосется само собой. Этот способ родственен разным методам восстановления нормального психологического состояния, которые предлагают вам посмотреть в лицо вашим страхам и полностью испытать связанные с ними чувства. При пассивном погружении, однако, вы концентрируете сознание исключительно на напряжении ваших мышц. Оно обходит когнитивные аспекты эмоции и имеет непосредственное отношение к напряжению мышц, главному физическому симптому эмоций.
Пассивное погружение в напряжение облегчает глубокое активное снижение напряжения и является, по-видимому, самой сильной частью метода. Мой обширный опыт говорит о том, что пассивное погружение быстро снимает самые интенсивные чувства гнева и эмоциональных страданий, одновременно рассеивая не контролируемое другими способами сильнейшее мышечное напряжение. Свободные от воздействия чрезмерного и систематического напряжения мышцы менее подвержены формированию пусковых точек, и многие проблемы, связанные с болевым симптомом, разрешить гораздо легче.
Частное свидетельство
В главе 1 я вел рассказ от первого лица, с тем чтобы мой личный опыт, связанный с пусковыми точками, стал вам ближе. Я поступил так, стремясь приостановить ваше скептическое отношение к массажу пусковых точек в надежде, что вы попробуете самолечение такого рода. В этой главе я возвращаюсь к такому способу повествования и снова веду повествование о себе. У меня нет внушительных академических дипломов, которые уполномочивали бы меня рассуждать о терапевтическом использовании релаксации, но, думаю, я могу претендовать на условное право опереться на собственный опыт. Возможно, ученые будут несколько раздражены моим рассказом, но вы сами сможете решить, насколько я в этом разбираюсь.
Личный опыт ученые иронически называют «частным свидетельством». Но что может предложить наука лучшего, чем сделать выводы для себя самого и проверить, справедливы ли они? Психолог-новатор Карл роджерс (Carl Rogers) горячо верил в убедительность личного опыта. Он говорил, что самое личное и есть самое общее, другими словами, самое правдивое, имеющее непосредственное отношение к реальности. Карл роджерс был известен предыдущему поколению как автор сенсационного труда для психологов под названием «Терапия, нацеленная на клиента» (Client-Centered Therapy, 1951). Он предлагал терапевтам-психологам довериться клиентам в поисках их собственного пути и помогать им, всецело понимая и принимая их такими, как они есть. Он считал жизненно важным, чтобы люди научились той мудрости, которая родилась в результате их собственного опыта.
В более поздней книге «Стать личностью» (On Becoming a Person, 1961) д-р Роджерс пошел еще дальше, предположив, что вся наука придает слишком большое значение объективности, тогда как на самом деле она основана на решениях и субъективном выборе самих ученых. Он расценивал личный опыт как в конечном счете единственный источник знаний. По его мнению, личные пробы и ошибки – это и есть основа того экспериментального метода и научного доказательства, которые существуют только как информация из первых рук о наблюдениях отдельных людей. По сути дела, науку можно рассматривать как собрание личных опытов, в идеале ограниченных по масштабу и описываемых в достаточно объективных деталях, чтобы другие могли их воспроизвести и проверить (Роджерс, 1961, 214–224).
Полностью подписываясь под взглядами Карла роджерса, считаю необходимым поведать вам о моем опыте методической релаксации. Во-первых, надо сказать, что мой переезд из Нью-Йорка сити в Кентукки, о чем вам известно из первой главы, не был таким уж гладким, как могло показаться. Когда я писал, что всего лишь искал парковку для своей новой машины, это была шутка. Дело было несколько посложнее.
Лексингтону (Кентукки) предстояло оказаться временной остановкой на моем пути к успеху. Я был настройщиком, который хотел быть артистом. Или драматургом. Или профессиональным гитаристом. Или кем-нибудь еще! Я любил работать с пианино, но хотел заниматься чем-то более важным в этом мире. Беда в том, что в возрасте 31 года я не знал, чего именно я хотел. Я представлял собой некую смесь всего на свете.
В течение трех лет я пытался пробиться в театр, в конце концов оставив успешный бизнес в Нью-Йорке в поисках пути к актерской карьере. Осенью 1968 года закончился сезон летнего театра в Гарродсбурге, в 50 км от лексингтона, где я служил. После прослушивания в паре других местных театров, которое никого не впечатлило, я, не зная, что делать дальше, поехал обратно в Нью-Йорк Сити. Учитывая, что я помешался на театре только к тому моменту, когда пресытился этим городом, можно понять, что я туда не спешил.
В дождливый осенний день, где-то в Блу-Маунтинс, я внезапно съехал с дороги, уже закончив подъем, и остановился. Дальше ехать я не мог. Кого я обманывал? С Нью-Йорком покончено! Хватит с меня этой грязи, и напряжения, и этого безумия. Но что же мне делать? Я хотел быть актером! Сидя в машине и глядя сквозь мокрые деревья на серый горизонт, я снова и снова возвращался к этому вопросу. Ответа не было. Тут я начал понимать, насколько я взвинчен. У меня появилось чувство, что в таком состоянии мне вообще ничего не удастся. Несмотря на позитивные впечатления, которые оставило у меня шоу в Гарродсбурге, этот год нельзя было назвать хорошим.
Это был мой второй сезон в Гарродсбурге. После первого я провел время в поездках по краю на высоте классического экзистенциального кризиса. Я предпринял попытку проникнуть в Голливуд, но мне там не понравилось, и я вернулся в свой родной дом в Иллинойсе, как раз вовремя, чтобы оказаться в разгаре экзистенциального кризиса своего отца. Его предприятие по выведению цыплят в конце концов лопнуло. Он был физически разбит, весь в долгах и совершенно деморализован. Мама рассказала, что ему приснилось, как будто он упал с лестницы в подвале, не мог подняться, лежал там и звал ее, а она не слышала.
Я не очень-то помог отцу в тот год, поскольку сам был на нижней лестнице собственного подвала. После нескольких месяцев, проведенных дома, когда мы мешали друг другу, я улетел обратно в Кентукки, чтобы провести еще одно лето, играя в театре. Нет нужды вдаваться в подробности об этом лете, скажу только, что оно было столь же беспокойным, как и весь тот год. Каждый, кому довелось побывать в театральной труппе, знает, какой психованной бывает компания актеров. Взаимоотношения внутри становятся напряженными и запутанными, так же, как среди других людей, только в большей степени. Чувствуешь себя как часть большой, нервной, бестолковой семьи. И все же, несмотря на всю турбулентность этих трех месяцев, когда кончилось шоу, я уехал из Гарродсбурга, чувствуя себя сиротой.
Я сидел у автострады в Вирджинии в тот туманный, сырой день, обдумывал происходившее и старался понять, куда это все меня заведет. Наконец, тихий дождь и простая красота сверкающей придорожной зелени каким-то образом внесли ясность в мои мозги. Иногда нужно остановиться и тихо посидеть. Я понял, что не хочу менять зелень этого края на кирпичи и асфальт большого города. Почему бы просто не развернуть машину и на некоторое время не вернуться в Лексингтон? Это прекрасное место, когда желтеют листья. Здесь также, наверное, где-нибудь есть хороший психиатр. Я этого парня найду, кем бы он ни был, и останусь в Кентукки, пока не выясню, что я сам от себя хочу. Пока я выруливал обратно на шоссе и направлялся на запад, я почувствовал, что наполовину расслабился – первый раз за несколько недель. Значит, все правильно.
Естественно, в Лексингтоне я продолжал пребывать в растерянности. Меня преследовала мысль о банкротстве отца, я винил себя в том, что я плохой сын, что не еду домой помогать ему. Но идея игры на сцене меня также преследовала. Я жаждал быть на сцене, играть роль, в костюме и гриме. Прослушиваться в Лексингтоне для текущего шоу было поздно, но я болтался там, заменяя актеров, которые опаздывали или не могли репетировать. Я поселился в меблированной комнате по соседству с театром и чувствовал себя дома. Если бы я только мог остаться в Лексингтоне и зарабатывать на жизнь актерской профессией! Я не хотел возвращаться к упорядоченной жизни. Всякая мысль о настройке пианино меня раздражала.
Тем временем, однако, я не оставил своего плана. Я нашел хорошего психиатра, д-ра Хью Сторроу, профессора в медицинской школе при Кентуккском университете, который вел частный прием населения, и поверил ему с первого взгляда, а по мере того как мы беседовали, мое доверие возрастало. Он был спокоен и сдержан. Я рассказал ему о своей нестабильной, неустроенной, непутевой жизни и о том, что я переходил то к одному, то к другому занятию, не веря сам себе и не умея на чем-то остановиться, не в состоянии противиться искушению найти что-нибудь получше. Я коснулся также моих неопределенных взаимоотношений с людьми, моей вспыльчивости и тенденции закрываться даже от лучших друзей, когда происходило что-то неприятное. Кроме того, я рассказал д-ру Стор-роу, что меня всегда ужасно раздражают звуки, связанные с едой, – стук вилок о зубы, жевание и чмокание губами – и что мне нужна в этом деле помощь. Мне хотелось иметь жену и детей, но я предвидел, что эта проблема может стать препятствием на пути создания семьи. До некоторой степени эта особенность, видимо, была в центре всех остальных моих трудностей.