Но едва Вольта включил двигатель, Дэниел ощутил, что пикап прямо-таки задрожал, готовясь рвануть с места — под капотом действительно скрывалось произведение искусства.
Вольта улыбнулся, глаза его по-мальчишески блестели:
— 427-й «крайслер». Машина настоящих контрабандистов, а сразу и не скажешь, а? Но на дороге это совершенная ракета — только ее и видели.
Вольта нажал на газ.
— Вы любите силу, — заметил Дэниел.
— Примененную с толком — да, — Вольта перешел на первую скорость, так что Дэниел смог воочию увидеть применение силы с толком. Он даже не попытался ответить — его голос все равно потонул бы в реве мотора.
Неширокая дорога миновала берег реки и стала взбираться в гору. Через час начался спуск, они пересекли северный рукав Ила — в воде дрожали бесчисленные отражения звезд — проехали несколько миль по проселочной дороге и уткнулись в крепкие металлические ворота. Вольта нажал какую-то кнопку под приборной доской, и ворота распахнулись. Дэниел решил, что они уже приехали, но им пришлось миновать еще трое ворот и протрястись около семи миль по изрезанной колеями дороге, прежде чем дорога, петляя к северу, окончательно выровнялась и наконец привела к маленькому каркасному дому с амбаром и несколькими хозяйственными постройками. Вольта снова коснулся какой-то кнопки внутри машины, и в доме зажегся свет.
Дэниел медленно — как заметил бы Жан Блёр, на долю секунды медленнее, чем нужно, — произнес:
— Что же за контрабандист создал это произведение искусства?
— О нет, это был юный электромагнитный гений, немецкий анархист, обожающий радиоволны.
— Бешеный Билл любил повторять, что «немецкий анархист» — это несовместимые понятия. С тем же успехом можно сказать, например, «баптист-гегельянец».
Вольта рассмеялся:
— Предрассудки Бешеного Билла всем известны. Однако позволь мне пригласить тебя в свою берлогу, известную в узких кругах под названием Ложбина Лорел Крик. Я не стану скрывать от тебя ее местоположение, однако обращаюсь к тебе с той же просьбой, что и ко всем посетителям: не разглашать его.
— Вы можете на меня рассчитывать, — отпарировал Дэниел, слегка пародируя официальную речь Вольты.
— Признайся, ты находишь меня несколько претенциозным?
— В какой-то мере.
Вольта подошел поближе и взглянул на него так значительно, что Дэниел был удивлен последовавшей фразой, произнесенной с горечью и стыдом: «Это театр, Дэниел. Чистый театр». И, прежде чем Дэниел успел ответить, указал в сторону окна:
— А вот это дом. Сейчас четверть пятого. Ты выгрузи сумки, а я протоплю его и приготовлю нам завтрак. Это будет твой последний прием пищи на ближайшее время, и мне хотелось бы, чтобы он запомнился.
И он запомнился. Воздушные гречневые оладьи со свежим маслом и кленовым сиропом из Вермонта. Ветчина с Голубого хребта Аппалачей, тонко нарезанная, в персиковой глазури. Фруктовый салат с яблоками, виноградом и кусочками пекана, приправленный взбитыми сливками и карри. Из напитков — сок из яблок сорта гравенштейн и на выбор венский эспрессо или чай от самого Вольты, с каплей лимонного сока и кипрейным медом.
Вольта готовил и рассказывал Дэниелу о происхождении ингредиентов. Гречка была выращена и смолота женщиной из Монтаны по имени Джейн Дурхем. Она ежегодно присылала Вольте пятидесятифунтовый мешок, поскольку тот собственноручно разыскал могилу ее деда, стоявшего у истоков движения гобблей, и установил на ней надгробный камень. Ветчину поставляла Тикк Хатауэй, последние двадцать фунтов Вольта получил в обмен на бейсбольную карту с изображением Хонуса Вагнера 1925 года, пополнившую коллекцию Тикк. Яблоки доставили из женской коммуны в долине Сономы, сок был отжат в специальной давилке. Десять галлонов кленового сиропа привез Улыбчивый Джек с фермы Хьюлит Джеффериз в Берлингтоне. Мед прислали в счет своих пяти процентов члены другой коммуны, отказавшиеся от использования денег; они называли их «закладными мертвого президента».
Дэниел понимал, что должен смаковать каждый кусочек, но он был так голоден, что попросту набросился на еду. Последний раз он пообедал двадцать часов назад, в аэропорту, сомнительным бифштексом и отварными овощами. Вольта рассказывал об истории возникновения бассейна реки Ил, а Дэниел жадно косился на последний ломтик ветчины, пока Вольта не оборвал себя на полуслове и не придвинул тарелку с ветчиной к Дэниелу.
— Прошу прощения, — смутился Дэниел. — Я так голоден, что вряд ли смогу оценить по достоинству все эти яства. Но я оценил то, что вы готовили для меня. Действительно оценил.
— Уверен, что качество пищи ничуть не ниже моих кулинарных способностей. Голод, знаешь ли, всегда интересовал меня. Я видел людей на последней стадии истощения, сознательно отказывавшихся от еды. Это было в Тибете, в маленькой горной деревушке. Высоко в горах, в пещере, жил святой. В полнолуние, все то время, пока луна была видна, он принимал просителей у входа в пещеру. Каждый приносил ему немного еды. За это он отвечал на их вопросы. Когда еды набиралось достаточно, чтобы прожить месяц, святой начинал раздавать свои дары следующим в очереди. Путь к пещере был нелегок, и еды недоставало, но очередь из просителей собиралась задолго до заката. Более тысячи человек ждали ответа святого, и каждый знал, что как только луна исчезнет, святой удалится обратно в пещеру.
В первый раз придя к нему, я спросил: «Что такое реальность?» Он без промедления ответил: «Горсть риса». Так и положено отвечать святым. Во второй раз я спросил его: «Что есть главное препятствие на пути к мудрости?» На мгновение он сомкнул веки, потом открыл глаза — и я до сих пор помню их блеск: «Мудрость проста, — произнес он. — Сложен лишь ум».
Дэниел вытер губы:
— Не знаю, как насчет мудрости, но ум и вправду сложен.
— Ты прав. И я упомянул об этом именно потому, что сейчас столкнулся с его сложностью. Я испытываю сомнения касательно своего решения — однако не твоих способностей. Это внутренние противоречия, которые я не могу объяснить.
Дэниел, удивленный таким оборотом беседы, сказал:
— Я сам хочу попробовать. Это мое решение. Вы не несете за него никакой ответственности.
— Лишней ответственности я на себя и не принимаю. Разумеется, поскольку твое согласие — необходимая составляющая нашей работы, а мои советы могут оказаться принципиально важными для твоих удачи и безопасности, это было взаимное решение. Я несу ответственность со своей стороны. Ответственность за свою жизнь ты принимаешь на себя.
— Все, что я хочу вам сказать, — я готов.
Вольта откинулся в кресле и пристально взглянул на Дэниела:
— Ну хорошо. С этого момента ты должен молчать. Больше не произноси ни слова. Если ты начнешь говорить или нарушишь какие-то из инструкций, наша совместная работа закончится, и я сниму с себя всякую ответственность за последствия. А теперь допивай чай.
После того, как была вымыта посуда, Вольта достал из шкафа фонарь на шесть вольт и велел Дэниелу следовать за ним. Он вывел его через черный ход и повел по широкой тропинке к крытому кедровыми досками амбару. Над головой все еще блестели звезды, но небо на востоке начало бледнеть. Вольта обогнул амбар, спустился к маленькой хижине, открыл дверь и вошел, освещая путь идущему следом Дэниелу. Когда Дэниел подошел, Вольта переместил фонарь в комнату. Возле дальней стены стояла узкая кровать. На ней лежали три толстых сложенных вчетверо одеяла и маленькая белая подушка. Кроме кровати и деревянного стула с прямой спинкой, мебели в комнате не было.
Вольта указал фонарем на стул:
— Садись.
Когда Дэниел сел, Вольта указал на дверь в противоположной стене:
— Туалет там. Если всякий раз присыпать его золой и закрывать крышку, запаха не будет.
Потом луч фонаря скользнул к кровати:
— Возле стены, в головах кровати — три фляги воды по одному галлону каждая. Воду расходуй экономно.
Вольта выключил свет.
— Закрой глаза, Дэниел, и слушай внимательно, так, как если бы от этого зависела твоя жизнь. Потому что она действительно от этого зависит.
Вольта начал ходить вокруг стула Дэниела. Дэниел закрыл глаза и сел прямо, стараясь сосредоточиться. Он почувствовал, что усталость отступает по мере того, как он концентрирует внимание. Но Вольта продолжал кружить, и в мозгу Дэниела возник образ шакала, а затем грифа — кружащегося, жаждущего крови. Сердце забилось так, что он почти не мог дышать, так, будто готово было вот-вот взорваться, он чувствовал, что поднимается в иную плоскость, гладкую, прозрачную, однородную. Но к мистическому опыту это отношения не имело. За время, проведенное с Моттом, он хорошо запомнил это ощущение — первый признак сильного амфетаминового опьянения. Он тряхнул головой — не для того, чтобы прийти в себя, но от удивления. Вольта накачал его наркотой! Даже если этого требовала необходимость, Вольта мог бы сначала спросить разрешения или предложить.
Дэниел готов был воспылать праведным гневом, когда Вольта остановился перед ним и спросил не без иронии:
— Я знаю, что ты мне доверяешь, но чувствую, что не полностью. Это справедливо. Ты недостаточно хорошо меня знаешь, ты подозреваешь, что я утаиваю информацию, касающуюся смерти твоей матери, что я вмешался в твое сознание, когда ты находился в коме, что я так или иначе контролирую твое поведение и ограничиваю возможности. В этом отношении ты неправ, но я понимаю твои опасения. Однако сейчас я прошу тебя довериться мне целиком: ты начинаешь опасную игру, и опасную не столько в случае провала, сколько в случае удачи. Поэтому никакого легкомыслия, лени или жалости к себе — они увеличивают риск. Ты достигнешь практически невозможного состояния, в сравнение с ним не идет никакое наркотическое опьянение.
Вольта помолчал, продолжая ходить вокруг стула, и снова заговорил:
— Дэниел, осознай, что я говорил серьезно о дематериализации тела и буквальном исчезновении, позволяющем проходить сквозь реальные стены и металлические двери. Я не имею ни малейшего понятия, как и почему удается преобразовать материю в электромагнитные волны, переносясь не с волны на волну, но из одного измерения в другое, меняя скорее не частоту, а их протяженность. Я уподобил бы это смене состояний — вещество то же, форма иная. Твердое переходит в жидкое, жидкое в газообразное. Лед превращается в воду, вода испаряется. Вероятно, невидимость — одно из возможных состояний материи. Я и вправду не знаю. Я изучил все метафизические возможности, но этот факт для меня так и остался непостижим.