С моста вывернул автомобиль редкого чёрного цвета, но на этот раз Ася успела занять безопасную позицию. Пропустив машину, перешла дорогу, держа зонт, словно щит и меч. Устроившись у афиши, под ажурным козырьком, на полчаса превратилась в Пенелопу. Лёни всё не было и не было, она продрогла, то ли от сырости, царящей вокруг, то ли от внутреннего холодка, пробегавшего по спине. Ася начала думать, что он приходил, но, не увидев её, ушёл, потом решила, что он и не думал приходить, и, скорее всего, спит сейчас с Лариской или треплется с друзьями и, возможно, смеётся над нею, романтичной влюблённой дурочкой. Толпа театралов таяла, втягиваясь внутрь, в фойе, манящее тёплым светом через стёкла дверей. Дождь прошёл, но в воздухе висела влажная хмарь, размывая акварелью фигурные фасады доходных домов на противоположном берегу Фонтанки, покрывая все неживое и живое вокруг влажной плёнкой тоски. Прошло еще несколько минут, и перед театром остались лишь пара-тройка самых упрямых искателей лишнего билета, дама интеллигентного вида с большим чёрным зонтом и молодой человек в сером плаще — последние двое были явными соратниками Аси по ожиданию. Изнутри послышался первый звонок, и Ася решительно захлопнула зонтик, сморщившись от брызг, ударивших в лицо по старательно накрашенным ресницам. Впрочем, какая теперь разница, можно просто зайти в туалетную комнату и умыться. Акулов не пришёл, а она, пригласив, лишь унизилась перед ним. Одно спасение, что на сцене появится тот, кому она на днях пролила кофе на шикарный бархатный баклажановый пиджак, Георгий Смолич. Она даже улыбнулась, ещё раз стряхнув зонтик, решительно взялась за массивную ручку двери и услышала за спиной:
— Убегаете, девушка?
Явившийся неведомо с какой стороны, из питерской мороси, Лёня потянул дверь на себя, улыбаясь ей с высоты своего роста.
— Идём, идём, быстрей, опаздываем! — подтолкнул Асю за плечи, словно именно он ждал все это время под дождем, и она тотчас забыла свои волнения и отчаянные мысли. В закружившейся голове зазвучали, запели фанфары — музыканты, прижав к губам тугие мундштуки, послали в дождливые небеса сверкающую медь ликующих звуков.
Они вихрем промчались через фойе в гардероб, затем по белой лестнице наверх на балкон амфитеатра, где старушка-капельдинер, укоризненно покачивая белоснежной головой — ох уж эти безалаберные молодые люди, — проводила их в зал. Там уже погасла люстра, и спектакль начался; к счастью, места оказались с краю, и не пришлось пробираться, стукаясь о чужие колени.
Ася села и пару минут приходила в себя, затем уставилась на сцену, стараясь сосредоточиться на том, что там происходит. На фоне старого деревянного дома с высоким крыльцом, верандой, мезонином и палисадником, невысокий, всегда добродушного вида актер, известный и любимый в народе, вопрошал своим особенным тенорком:
«А где же буфетчица? Ещё не пришла? Опять она задерживается».
— Сто лет здесь не был, — наклонившись, прошептал Асе на ухо Лёня, — Хорошо, что вытащила.
«Вытащила», словно они знакомы сто лет и давным-давно хорошие друзья, и она не обмирает, чувствуя тепло его дыхания на своей щеке, запах табачного дыма и какого-то вкусного одеколона.
— И когда ты был здесь в последний раз? — осторожно спросила она, пытаясь войти в роль «хорошего друга».
— Вроде, классе в десятом, — признался он. — Что за пьеса?
— Молодые люди, не могли бы вы замолчать? — прошипел голос слева.
Лёня прижал палец к губам, подмигнув Асе. Как все у него легко и ловко получалось — любой жест, улыбка, усмешка, изогнутая бровь, прядка тёмных волос, падающая на лоб, — словно его создали в момент творческого подъема. И вот он сидит рядом, улыбается, шепчет ей на ухо, как тогда, в такси… Тем временем на сцене появился Смолич — его персонаж, парень разбитной и непутёвый, ухаживал за главной героиней, как умел, просто, без затей.
«Я тебе уже сказала… Пусти», — просила та — тонкая, всегда бледная лицом актриса.
«Я тебе скажу… Зря ты вертишься. Никуда ты от меня не денешься», — убеждал её мягкий баритон Смолича.
Ася словно пустилась в щемящий сердце полет: там внизу, в свете софитов, пылкий Смолич завораживал своими чуть резкими, полными мужской грации движениями, голосом в диапазоне от кошачьего урчания до страстного крика, а рядом — Лёня, от присутствия которого полет получался катастрофично рискованным.
Ася отчаянно сочувствовала бесшабашному герою Смолича, оправдывая его и жалея, так как он был невозможно хорош, потому что девушка на сцене любила не его, непутёвого парня, а заскучавшего от жизни следователя, его роль играл Народный артист. Не любила одного, любила другого, но ни тот, ни другой не понимали её.
«Мне кажется, что ты чинишь палисадник для того, чтобы его ломали», — говорил следователь, наблюдая, как девушка в очередной раз приколачивает сломанную доску палисадника.
«Я чиню его, чтобы он был целый», — отвечала она.
Ася украдкой взглянула на Акулова. Он сидел, удобно устроившись в кресле, смотрел на сцену, но тотчас повернулся к ней, словно поймал, почувствовал взгляд. Она покраснела, благо, что в темноте зала этого не было видно, и отвела глаза.
В антракте Лёня потащил её в буфет, подхватив под локоть, снова называя Асенькой. Ловко проскочил без очереди, заплатил за два бокала шампанского и бутерброды с красной икрой — Ася попыталась слабо протестовать, но он вручил ей бокалы и махнул рукой, показывая на свободный столик в углу: вперед, Асенька! Он был невыносимо нахален и чертовски хорош, и она подчинилась ему, под звуки своих сверкающих медью фанфар.
— С меня, за опоздание, — объявил Лёня, устроившись за столиком и поднимая бокал.
— А я уже думала, что ты не придёшь, — призналась Ася. — Спасибо, но я не очень люблю шампанское, — зачем-то добавила, глядя, как в прозрачном золоте шевелятся пузырьки газа.
— Но это выпью, с… удовольствием, — поспешно поправилась, обругав себя за глупую оплошность — осталось лишь рассказать, что её никогда не угощал шампанским молодой человек.
— Девушки любят шампанское… — произнес Лёня с каким-то, как ей показалось, укором. Или то была насмешка?
Ася глотнула шипучий напиток, горло перехватило, пузырьки ударили в нос. Задержав дыхание, выпила всё, до дна, словно горькое лекарство, которое непременно должно помочь. В голову ударило сразу: целый день ничего не ела, с утра не хотелось, а потом просто не могла.
— Ну да, все девушки должны любить шампанское, ужин при свечах, лепестки роз на… — осеклась, но было поздно, Лёня подхватил тему:
— Совсем, совсем неплохо, — его лицо светилось довольством, глаза потемнели, в их глубине заплескалось шампанское.
— Ерунда, чушь, я совсем не это имела в виду, то есть, это просто банальный джентльменский, то есть, дамский набор. Тебе, наверное, смешно, сама тебя пригласила… и все это так странно случилось, но у меня просто был лишний билет, и я подумала, почему бы не предложить. Мне было кому предложить… между прочим, — она уже с трудом понимала, что говорит, её прорвало, словно плотину на реке.
— Асенька, брось, все нормально, — сказал он, поставив бокал с так и не отпитым шампанским. — Я рад, когда бы еще побывал в театре. Хочешь моё шампанское? Я не пил, я его вообще не пью.
— Только водку? — съязвила совсем осмелевшая Ася. — Ты меня спаиваешь, Акулов? Я же сказала, что не люблю шампанское.
— Ну да, спаиваю, прямо здесь. Никогда еще не спаивал девушек в театре.
— И многих ты споил? Тебе нравится спектакль? — она мгновенно перескочила на другую тему, испугавшись своего вдруг нахлынувшего куража.
— На который из вопросов отвечать? — глаза Лёни искрились усмешкой.
— На второй, конечно…
Зазвенел звонок, извещающий о конце антракта, зрители потянулись в сторону зала.
Ася, задержав дыхание, глотнула шампанского из Лёниного бокала. Отчего все девушки любят шампанское? Или они пьют какой-то другой напиток под этим названием?
Второе действие прошло для неё почти в тумане, лишь к концу, когда драма кульминации завязалась в тугой узел и замкнулась безысходностью, а герой Смолича праздновал любовную победу, которая обратилась поражением и для него, и для его соперника, Ася погрузилась в мир, созданный фантазией и жизнью на полукруге сцены под софитами, и даже на какое-то мгновение забыла о Лёне.
Они почти не разговаривали, пока не вышли из театра и остановились на тротуаре перед уходящим в ночь изгибом моста и светом фонарей, утонувшем в реке, — Ася в замешательстве, Акулов — застегивая пальто.
— Хороший спектакль, — сказал он, то ли искренне, то ли авансом. — Куда идём, Асенька? — спросил, справившись с пуговицами.
— Куда? — она совсем растерялась. — Я… я не знаю, куда…
Она совсем, или почти совсем, не думала, что будет после, боялась, но «после» пришло и загнало в тупик. Голова уже не кружилась, но была звеняще пустой, как и желудок, сдавленный голодным спазмом.
— Я… я домой…
— Домой? — переспросил он. — В общагу, что ли?
— У меня здесь нет другого дома, — ответила она, зачем-то вспомнив ту сцену в комнате: Лариска и Лёня, спрятавшийся под одеялом. Сцена была не нужна сейчас, неуместна, и, чтобы отогнать ее, Ася заговорила о спектакле, о том, как хорошо играли актеры, как ей нравится этот театр. Он слушал, кивал, улыбался, даже поддакивал. Высказавшись сумбурно и нелепо, она замолчала, а Лёня подхватил её под руку и потянул за собой.
— Идем, Асенька, тебе понравится…
— Что понравится? — спросила она. — Что понравится? Куда ты меня ведёшь?
Спрашивала на ходу, летела рядом с ним, стуча каблучками, забыв о новых сапогах, которым вряд ли нравились лужи, куда они попеременно попадали, подчиняясь бесшабашной спешке своей нерадивой хозяйки.
Лёня не отвечал, тянул за собой, крепко ухватив за локоть, словно само собой разумелось, что она должна следовать за ним вслепую, не зная выбранного им пункта назначения. Сопротивляться было неловко, не хотелось показать себя бестолковой пугливой девчонкой, но внутри закипал протест — так всегда бывало, когда Асю заставляли делать что-то, не спрашивая и не объясняя суть. Этот протест она пыталась задавить, потому что ей не хотелось расставаться с Лёней, но хотелось сбежать и расстаться. Впрочем, она сама сунула голову в эту петлю, пригласив его в театр и тем самым дав карт-бланш.