и самоуничижением. В день первый после своего многоступенчатого свидания, она, с горя наевшись детсадовских котлет, вернулась под спасительное одеяло и до полудня провалялась в постели, отбиваясь от встревоженной Лёли. Слезы иссякли, и к вечеру, вконец измучив себя, она раскололась и рассказала подруге почти всё, исключив лишь особо огорчительные подробности последнего акта вчерашней драмы.
— Ты даёшь, Аська, не ожидала от тебя, — прокомментировала Лёля. — И он так и ушёл? Ночью, безо всяких притязаний?
— Ну да, так и ушел, — кивнула Ася, противно покраснев.
— Ладно, поверю на слово. А чего ж ты ревела? Он тебя обидел, подлец?
— Он не подлец и не обидел, я сама во всём виновата.
— Да в чём виновата-то? Послушай, Ася, опять будешь грызть себя? Изводить? Прекрати сейчас же!
— Отстань, без тебя тошно! — рявкнула Ася.
Лёля отстала, обиженно полетала по комнате, затем оделась и ушла в неизвестном направлении. Запас слёз возобновился, и Ася порыдала ещё, на этот раз жалея себя и свою несчастную планиду.
На следующий день молодость и весна взяли своё: с утра подруги помирились, и решили прогулять лекции совместно, одна — из личных соображений, другая — в поддержку и ради собственного удовольствия. День выдался на удивление солнечный, дожди последних дней почти промыли город от снега, и девицы решили заехать с утра к Валентине, которую вот-вот должны были выписать из роддома, а затем податься за город, в Ломоносов, в гости к однокурснице Татьяне. В прошлом году она ушла в академку по причине неожиданной беременности в результате страстного любовного романа со студентом театрального института, который, в свою очередь, вылетел из института за неудачный дебош и в данный момент отдавал мужской и гражданский долг — служил в армии, в части под Псковом. Татьяна давно приглашала в гости, «в любое время, я всегда дома». Позвонили ей из автомата, та восторженно завопила в трубку: «Конечно, приезжайте, девчонки, я вас на станции встречу!»
После роддома с апельсинами и переговорами через окно, поехали на Балтийский, оттуда на электричке, до станции с чудесным апельсиновым названием Ораниенбаум. Асе очень нравилось это слово, округлое, желтое, с каким-то нездешним вкусом. Жаль, что сейчас её, Асины, апельсины больше походили на лимоны, кислые с ядовито-жёлтой толстой шкуркой.
Татьяна, волоокая красавица с лицом мадонны, встретила их на перроне.
— Девчонки, как я рада, что вы приехали! Вы, наверное, голодные? Бабка сварила чудный борщ, погуляем, а потом пообедаем! Если в парк, то нужны резиновые сапоги, там сейчас сыро…
Парк Ломоносова, один из первых русских регулярных парков, о чем гласила надпись на истёрзанной ветрами и дождями карте-путеводителе у входа, выглядел самым нерегулярным из всех имеющихся. Без резиновых сапог на самом деле пришлось бы туго — грунтовые аллеи напоминали скорее просёлочные дороги в лесу — сплошные рытвины и лужи, да и сам парк почти превратился в берёзово-дубовую рощу. Кое-где ещё лежал снег, тёмный, рыхлый, мартовский. Пруды и каналы Нижнего парка набухли водой, вышли из берегов, в чуть прогретом солнцем воздухе стоял терпкий запах оттаявших после зимнего застоя древесных соков, близкого Финского залива и сырой подгнившей прошлогодней листвы. Дворец Меншикова, словно бывший возлюбленный, постаревший, обедневший, но сохранивший стать и размах крыла, вырастал среди путаницы чёрных ветвей. Двери и окна его были наглухо закрыты и заколочены досками, ступени огромной гранитной парадной лестницы засыпаны коричневой листвой. Печаль и восторг разрушения.
Девушки раскраснелись и одурели от свежего воздуха, устали от впечатлений и изрядно проголодались. После парка зашли в гастроном, купили бутылку сухого вина ркацители. Татьяна жила с бабушкой в маленькой уютной двухкомнатной хрущёвке, в доме, окружённом клёнами. Ели душистый наваристый борщ, запивали вином, болтали, сетовали, что так сильно запущены дворец и парки, делились институтскими новостями и сплетнями. Разговорчивая Татьяна была зациклена на расставании с любимым, волей-неволей любую тему разговора сводя к его достоинствам и недостаткам, и вздохам о разлуке. Ася задумалась о своем, выпала из беседы, отвечала невпопад, попала под выстрел Лёлиной шутки, взяла себя в руки, собралась вступить в разговор и услышала:
— … я тогда встречалась с Лёнчиком Акуловым, он…
Лёля булькнула, сделав квадратные глаза, но напрасно — знаки достигли не адресата, а противную сторону. Ася уставилась на Татьяну.
— Я его обожала, — продолжила та, — он у меня первым был…
— А когда вы встречались? — спросила Ася, занявшись винным бокалом, разглядывая его, словно антикварную редкость из заколоченного дворца неуёмного Алексашки Меншикова.
— На втором курсе, я тогда же на другом потоке была, а с Лёнчиком столкнулась, ой… почти как с Сашкой. Он мне такое написал, вы не поверите, девки….
Асю с головой окунуло в жар, словно бросило в топку.
— Кто написал, Лё… Лёня?
— Да нет, я про Сашку… Вы только послушайте… Танечка моя…
— А почему вы расстались? — спросила Ася, когда Татьяна на мгновение прервала монолог.
— С кем? С Сашкой?
— Нет, с Акуловым… — подсказала, не сдержавшись, догадливая Лёля, виновато взглянув на подругу.
— А… с Лёней. А он мне изменил… ну, то есть, я тоже была неверна, в общем, дело давнее…
На этот раз булькнула Ася, закашлялась, поперхнувшись… Лёней. Сколько ещё девушек было у него? Татьяна… Лариса… Елена Конда? Какой же надо быть дурой, чтобы попасться на этот крючок! Всё, всё! Как правильно она сделала, что отказала ему, избежала, спаслась… как жаль, что спаслась. Больше никаких Лёнь, никаких Смоличей, никаких… на свете есть множество более интересных вещей, чем любовные перипетии!
Не верите, что за пару дней можно излечиться от «неправильной» любви? Не верите — и правильно делаете: можно загнать себя внутрь, превратиться в мышонка, сжавшегося в норке, царапающего коготками нутро, чуть-чуть, еле-еле, слегка, но стоит лицом к лицу столкнуться с объектом своих терзаний, как мышь домашняя превращается в летучую и больно впивается когтями в вашу живую плоть. Изнутри. Примерно так и произошло, когда Ася, убедив себя, что нельзя любить такого, как Лёня, вошла на следующий день в аудиторию и мгновенно наткнулась на синий взгляд. One way ticket… Она застыла на месте, едва не поддавшись желанию убежать прочь, обратно к, казалось бы, обретенной свободе. Она не раз спасалась бегством, сталкиваясь с непреодолимыми, по её мнению, препятствиями. Иногда это помогало, но чаще всё равно приходилось возвращаться и идти туда, куда идти совсем не хотелось. Ася двинулась по ступенькам амфитеатра аудитории навстречу синим глазам, изобразив улыбку, которая вряд ли сигнализировала об уверенности в себе и своей привлекательности, а совсем наоборот. Ничего такого не было, никакой привлекательности, и новые, слегка подпорченные, но старательно начищенные сапоги уже ничем не могли помочь.
— Привет, — сказала она в синие глаза, слыша лишь стук своего сумасшедшего сердца.
— Привет, Асенька, — сказал он, как ни в чём не бывало и… подмигнул.
Асенька! Подмигнул! Она вспыхнула, словно одинокое дерево, в которое ударила молния. Он смеётся над нею, над её глупым приглашением в театр, над её нелепой застенчивостью и дурацкими страхами. Он просто посмеялся над нею. Ну что ж, остается сделать вид, что ей тоже смешно, а всё, что было, лишь глупая шутка.
— Привет, Лёня. Как дела?
— Не сказать, чтоб плохо, — ответил он. — А ты что-то не появляешься, забила на лекции?
— Я… была занята, — пробормотала Ася, глядя мимо него, следя за солнечным зайчиком, что метался по исписанной автографами и посланиями миру столешнице, рождённый солнечным лучом и пыльным стеклом раскрытого окна, через которое в душную, уставшую от зимы аудиторию втекала весна.
— Пон-я-ятно… — протянул он. — Что делаешь сегодня?
— Сегодня? Не знаю ещё… я занята… и пойду, девчонки ждут.
— Ну иди…иди, Асенька.
Они словно разыгрывали плохой, бездарный спектакль, а за кулисами был тот вечер и та ночь, когда он был разочарован, а она испытывала стыд — совсем не подходящие чувства для любовной игры, словно неверный расклад для настольной — её шашки забились в угол поля, не имея выхода, его же вольно гуляли там, где им заблагорассудится. И неизвестно, чьи были чёрные, а чьи белые.
Хлопнула дверь, и оконная рама, подхваченная порывом ветра и сквозняком, звучно закрылась, зазвенев стеклом, солнечный зайчик в панике метнулся по столешнице и исчез, собравшаяся на первом ряду компания грохнула смехом, отвечая на чью-то шутку. Ася, проклиная себя за то, что подошла к Акулову, зашагала, почти побежала по ступенькам к верхним рядам, желая скрыться, исчезнуть, раствориться, как тот счастливчик солнечный зайчик — почти свободное существо.
С тех пор они не разговаривали. Лёня, никогда не обойденным девичьим вниманием, вероятно, быстро утешился, забыв о своей любовной неудаче, а Ася старательно обходила его стороной, делая вид, что не помнит о том, как привела его в театр, а он её — на рок-концерт. Скорее всего, думала она, слова Веры, что он никогда не приглашал туда девушек, то есть сделал для Аси исключение, были простой уловкой, сговором, дабы вызвать у легковерной девицы ощущение своей неповторимости. Неплохой ход — ведь каждая дева мнит себя особенной, не такой как все, так отчего бы не сыграть на этом ради достижения своей цели.
Нескольких тесных столкновений всё же не удалось избежать: как-то раз в столовой Лёня, неведомо откуда, словно Карлсон с крыши, возник перед Асей с подносом, поставил его на стол и уселся напротив, бросив свой небрежный привет и улыбку, от которой у неё опять, в который раз, оторвалось сердце. Она пробормотала своё «здравствуй» в ответ, подавилась, потеряла аппетит и, уткнувшись в тарелку, с трудом дожевала хлебно-мясную котлету под названием «бифштекс». Он что-то спросил, она не сразу поняла, ответила невпопад, пожелала «приятного аппетита» и ушла, проигнорировав обращение на транспаранте на стене