Ася отправилась отмывать сковородку, заброшенную и забытую с последнего ужина, а Лёля — искать подсолнечное масло, поскольку личные запасы такового закончились.
Серебристые рыбки таяли в кипящем масле, покрываясь румяной корочкой, аромат жарящейся корюшки наполнял кухню и коридор четвёртого этажа, вероятно, достигая и третьего. На запах пришли голодные и те, которых ждали и не ждали. Голодными оказались, разумеется, обитатели 512-й, которые и опустошили первую сковородку. Разогнав прожорливых сокурсников, Ася загрузила вторую, масло зашипело, стреляя брызгами от попавших в него капель воды.
— Какие у вас тут запахи! Всех угощаете или избранных? — раздался за спиной знакомый голос. Она вздрогнула, чуть не уронив ложку.
Этот голос — она хотела его слышать и не хотела. Прошло чуть больше недели с того вечера, недели, наполненной терзаниями, стыдом и отчаянием, расспросами свидетелей и попытками скрыть очевидную для всех историю, что Акулов подрался с пятикурсником Веселовым из-за неё, Аси; сомнениями и очередным желанием уехать далеко-далеко, желательно, в другую страну. Она ждала каких-то действий с его стороны, и в то же время боялась таковых — слишком неоднозначна была ситуация, в которую она попала из-за собственной глупости. Что подумал отвергнутый ею Лёня, обнаружив её в объятиях настойчивого Веселова? Объятиях, которые она вспоминала с ужасом и содроганием, с мыслью, что никогда больше и близко не подойдет ни к какому парню, чтобы более не испытать подобного. И если бы не Лёня, все могло бы закончиться намного хуже, просто невероятно плохо. Об этом даже думать не хотелось. В связи же с появлением Лёни на поле брани возникал иной вопрос — как и почему он оказался в комнате? Вывод напрашивался единственный и неповторимый — он пошел вслед за ней или за Веселовым. Почему он вошёл? Стоял под дверью и все слышал? Или не знал, что в комнате Веселов, и просто шёл к ней, увидев, что она покинула веселую компанию?
Тот, к кому были обращены эти безмолвные вопросы, сейчас стоял, подпирая косяк отсутствующей двери, и смотрел невозможно синими глазами, ожидая ответа, и, вероятно, вовсе не на заданный им вопрос. О драке ещё напоминала синева под глазом. Что он хотел, вот так глядя на Асю? Ждал благодарности или сатисфакции за проведенную дуэль? Хотел укорить за недостойный поступок? Ревновал? Или просто забавлялся её смущением и играл, как кот с мышью?
Кипя и плавясь от жаркой суматохи чувств, Ася взяла со стола тарелку и выложила шипящую в масле рыбу. Сполоснула сковороду, добавила масла, дождалась, пока оно нагреется и начала выкладывать следующую партию огурценосных, чувствуя, как тлеет ткань халатика, прожженная устремленным в спину взглядом. Хорошо, что надела именно этот, в сарафанном стиле, сшитый своими руками из симпатичной рубашечной ткани в крупную красную клетку.
Рыбки таяли и шипели, а Ася обернулась, встретилась с Леней глазами и вдруг обрела свободу… свободу действия. Вероятно, это называется уверенностью женщины, которая знает, что её желают — она возникает подспудно, не сообщая о себе заранее. Разумеется, Асе было не до психологических теорий, она просто воспарила, став легкомысленной пассией, вступив на опасную тропу, истоптанную до неё миллионами женских ног.
— Только избранным… — сказала она, глянув прямо в синие глаза, и задохнулась от ударившего в лицо горячего ветра. Откуда он взялся, этот ветер, здесь, на обшарпанной кухне общаги?
— Значит, только избранным? — он шагнул к ней, остановился совсем близко так, что она почувствовала его дыхание. — И много у тебя избранных, Асенька?
— Не очень… практически один… — она не успела договорить. На кухню с миской, благоухающей огурцами, и вопросом «Готово?» влетела Лёля. Влетела и замерла, увидев Акулова, стушевалась, заулыбалась, со стуком поставила миску на стол и удалилась, бросив через плечо: — Жарь всё, Утюгов пришел…
Вечер выдался на славу: вчетвером умяли две сковородки жареной хрустящей корюшки, буханку рижского хлеба и осушили бутылку сухого вина, сухого настолько, что от кислоты сводило скулы. Слушали записи бардов Кукина и Клячкина — Акулов принес уже знакомый Асе магнитофон, а Утюгов — гитару. Разгулявшись, парни спели нестройным, но убедительным дуэтом: «Ах, гостиница моя, ты гостиница, на кровать присяду я, ты подвинешься…», «Каждый выбирает по себе…», «Не гляди назад…» и прочее, вплоть до «Губ окаянных». Девчонки то проникались трогательной лирикой, то краснели от двусмысленностей, то хохотали до боли в животах.
Ася постаралась не сесть рядом с Акуловым, но вскоре каким-то чудесным образом он оказался рядом с нею, и рука его легла на её плечо. От этого прикосновения хмель и легкомыслие покинули Асю, словно шелуха, и она напряглась, сжалась, повинуясь дрожащей внутри струне. Лёня усмехнулся, — она не смотрела на него, но почувствовала, что он усмехнулся — но руку не убрал, а напротив, стиснул пальцами её плечо, будто утверждая некое своё право. Тем временем музыкальный репертуар вечера с бардовского, в пристрастии к которому девушки до сих пор не подозревали ни того, ни другого из своих гостей, сменился на англоязычную смесь рока и диско. Стол был отодвинут в сторону, и Лёня, вскочив со стула, картинно наклонил лохматую голову:
— Позвольте вас пригласить на танец, сударыня… — и потащил Асю на узкий пятачок перед окном, где уже покачивались то ли в танце, то ли в объятиях Лёлька с Мишей.
— Зачем ты ведёшь? — спросил Акулов, когда через пару минут Ася от волнения и смущения чуть не наступила ему на ногу.
— Я не веду… — пробормотала она.
— Именно это ты и пытаешься делать. Доверься мне хотя бы в трех шагах.
— Хм…разве я.…?
— Разве. Руку… дай мне руку.
— Я не буду танцевать… — заупрямилась Ася, чувствуя себя полной идиоткой.
— Будешь… — шепнул он, наклоняясь, и его губы будто случайно, словно невзначай коснулись её уха. — Это называется фокстрот, и это очень просто. Только не веди…
Она пыталась, честно пыталась следовать за ним, ловко лавирующим между платяным шкафом, столом, кроватью и Лёлькой с Утюговым, которые самозабвенно целовались у открытого по случаю весны, корюшки и попойки окна.
— Ты хорошо танцуешь, а я совсем не умею… — прошептала Ася, когда, обогнув упоённую парочку, они с Лёней вписались в проход между гардеробом и пустующей кроватью, той самой, на которой она застала его с Лариской, явившись так не вовремя. Ася встряхнула головой, отбрасывая предостерегающую мысль, тем более что на другой кровати Акулов, будто получив расплату, застал её с Веселовым, явившись так вовремя. Тем временем Лёня, в ритме танго, вывел её в крохотную импровизированную прихожую. Они оказались наедине, отделенные шкафом и вьетнамской шторой от второй половины компании. Пространство катастрофически сузилось, и фокстрот естественным путем скатился до общенародного танца «шаг налево, шаг направо, шаг вперед и шаг назад».
— Ты нормально танцуешь, когда не ведёшь… — сказал Лёня, останавливаясь. — А я отпахал пять лет в детском ансамбле.
Здесь в закутке было сумрачно, почему-то до сих пор пахло свежими огурцами и сапожным кремом — незакрытая баночка лежала на полу — Ася чуть не наступила на неё.
— Ты танцевал в ансамбле? — удивилась она.
— Ну да, а что? Ты еще многого обо мне не знаешь. Хочешь узнать?
— А ты обо мне? — спросила Ася.
— А ты как думаешь?
Потом, позже, Ася нашла ответы на все вопросы — они выстроились красивыми убедительными фразами, рисуя её, Асю, остроумной, уверенной в себе девушкой, умеющей излагать мысли и изящно беседовать с молодым человеком, который безумно нравится, но отношения с которым требуют определенной осторожности. Отчего эти умные фразы приходят так поздно, когда уже ничего не могут изменить, когда уже отвязан канат от банки причала, уже сгорел мост и выпито вино, которое не следовало пить? Увы, в тот момент, в закутке за шкафом, слов не нашлось, а подтверждение обоюдного желания узнать друг о друге было дано широко известным и очень простым способом. В том, что Акулов умел целоваться, а она не очень, Ася убедилась ещё тогда, на ночном Кировском проспекте, а сейчас она просто поддалась ему и ослабла, словно под кожу впрыснули яд, лишающий воли.
— Пойдем? — прошептала она, когда смогла говорить.
— Куда? — спросил он.
— Куда-нибудь…
Определив таким образом конечную цель намеченной экспедиции, она сунула ноги в туфли, стащила с вешалки плащ — как позже оказалось, не свой, а Лёлькин, — надела его прямо на свой клетчатый халатик, и они выскользнули из комнаты, оставив Лёлю с Мишей тет-а-тет, на радость или на беду — неведомо.
Вечер выдался тёплым и сухим, сумерки нежно обнимали город преддверием белых ночей. Во дворе намеревались зацвести каштаны, еще не раскрыв свои свечи, но приготовившись, словно к параду. На площадке за каштанами парни шумно гоняли мяч. У Аси от смятения и вина закружилась голова. Лёня подхватил, плотно прижал её руку локтем, словно понял, что она не слишком уверенно ступает. Или она качнулась, когда спускалась по ступенькам крыльца?
— Не трепыхайся, — сказал Лёня, улыбаясь. — Как же ты любишь вырываться и сопротивляться.
— Правда? — спросила она, вспомнив Веселова и решив, что он намекает именно на него.
Взглянув на следы дуэльных ранений на лице Лени, пробормотала виновато:
— Извини.
— За что опять? — поинтересовался он.
— Ну… за глаз, за то… если бы не ты… — она замолчала, стыдясь своих воспоминаний, вновь мысленно переживая тот вечер и содрогаясь от этого.
— Ладно, проехали… — сказал Лёня. — Разберёмся. Ты, думаю, сегодня бездомная?
— Думаешь? — спросила Ася. — Переночую у девчонок.
— Ну смотри, как скажешь, — протянул он, усмехаясь. — Пошли, ты же пригласила меня погулять…
— Ты просто негодяй, — сказала Ася, рассмеявшись с каким-то облегчением. — Всё время будешь надо мной насмехаться?
— Пока ты не перестанешь сопротивляться, — ответил он.