Через час или больше, кто знает, Ася, выбравшись из объятий синеглазого соблазнителя, облачившись в свой клетчатый халатик, причесавшись, волнуясь и терзаясь, отправилась на кухню ритуально готовить чай к завтраку и приходить в себя от вороха светлых и темных ощущений, которыми была засыпана от макушки до пяток. Она дождалась, пока чайник загудит, выпуская из кривого носика струю пара, и вместе с этим горячим союзником вернулась в комнату. Синеглазый соблазнитель возлежал на её кровати, глядя на нее и улыбаясь. «Довольный, как слон», — определила Ася. Возня с чайником, заваривание, расстановка чашек на столе немного успокоили её и отчасти сняли рефрен: «Я была неловкой и смешной».
— Слушай, Ась, а бросай ты это дело и иди ко мне, — заявил Лёня, наблюдая за её бурной деятельностью.
— Я чаю хочу… Будешь?
— Какой такой чай? Вечно ты с этим чаем. Иди сюда…
Столь скорое повторение той близости, что только что случилась между ними, пугало. Ей хотелось прийти в себя, оправиться, как после потери сознания или резкого удара, смущали простыня со следами её утраченной невинности, на которых преспокойно лежал виновник этой утраты. Но она пошла к нему, легла рядом, уткнувшись в его твердое плечо, и пусть весь мир летит в тартарары.
Вроде всё было как всегда: лекции, семинары, курсовые, метро, трамвай, мосты, Ленинград, но мир этот стал иным, словно невидимый художник невидимой кистью размыл его в акварель, превратив за одну ночь в туманный расплывчатый фон, на котором чётко выделялась лишь одна единственная фигура — Лёня Акулов.
К этой катастрофе стоило добавить белые ночи, накрывшие город загадочным, рвущим душу не уходящим светом. Ася мало спала, не очень помнила, что ела, хоть и не страдала отсутствием аппетита, если перед нею оказывалась тарелка с чем-то съедобным.
Лёля, написав в записке «Гони Акулова», сделала заведомо безуспешную попытку предостеречь подругу от увлечения ненадежным бабником, но не очень старалась, поскольку сама сутками пропадала с Мишей Утюговым, дела с которым зашли столь же далеко. Обе девицы исхудали, хотя, казалось, потенциал для этого уже закончился, у обеих появился тот свет в глазах, по которому можно безошибочно определить текущую и весьма плодотворную влюбленность. Они обменивались обрывочными впечатлениями от своих отношений, не вдаваясь в подробности — ни та, ни другая не страдали болтливостью, скорее, имели общий недостаток — скрытность.
Надвигалась сессия, множились несданные зачеты, предстоял госэкзамен по иностранному языку, хотя для Аси английский никогда не был проблемой — после десятого класса она чуть было не отправилась поступать в иняз, остановила лишь перспектива попасть на работу в школу. Ася слабо представляла себя стоящей у доски под обстрелом детских глаз.
Лёня, о донжуанстве которого так упорно твердили слухи и факты, тем не менее, был рядом и не просто рядом. Он бродил с Асей по ночному городу, старательно организовывал места свиданий, или импровизировал на ходу — в этих импровизациях страх быть захваченными врасплох поначалу терзал Асю, но, подчиняясь его бесшабашной уверенности, она обнаруживала в себе неведомые прежде черты. Как-то раз он вновь затащил её на концерт, на этот раз в маленький зал на улице Рубинштейна, в Ленклуб любителей музыки, а потом ворчал между поцелуями, какого черта водит эту тихоню слушать рок, в котором она ничего не понимает. Ася возмущалась и убеждала его, что он не прав, хотя какое это имело значение… во время поцелуев. А однажды, после сданного на отлично госэкзамена по английскому, повез её под Выборг, на дачу своего дяди.
Едва успели на электричку, покидающую Финляндский вокзал перед перерывом — следующую пришлось бы ждать довольно долго. Ехали почти два часа, до Заходского, где находилась дача Лёниного дяди — он жил там постоянно, но, по сведениям Акулова, на днях уехал по каким-то своим делам, поэтому дом должен оказаться в их полном распоряжении. От станции шли по грунтовой дороге через сосновый бор. В начале пути болтали и смеялись, но терпкие хвойные ароматы и особая лесная тишина, наполненная птичьими переговорами да шорохами, утихомирили их — замолчал даже Лёня, не слишком склонный обращать внимание на природные красоты.
Мост, бревенчатый пролет которого диссонировал с мощными каменными устоями, явно принадлежащими иной эпохе и конструкции, вывел прямо к первым домам посёлка.
— Как здесь красиво… — восхищалась Ася, оглядываясь вокруг. — Будто старинные усадьбы в миниатюре.
— Здесь до революции был дачный поселок, Леовилла, а та дорога, по которой шли, была, представь, проспектом, там даже трамвайная линия, говорят, была, ходил паровой трамвай от дачного поселка до станции, — сообщил Лёня. — Сейчас от тех вилл мало что осталось… вон там, глянь, лестница, — показал он на заросшие мхом ступеньки, ведущие в никуда, — была парадным входом особняка, то ли графа, то ли банкира, не помню точно. Дядя любит такие байки травить. Вон там — озеро. Нам сюда…
Лёня свернул на тропу вдоль забора, потрепанного временем, но еще хранившего затейливую вязь резьбы. Тропа, петляя, вывела на другую улицу поселка. Лёня шёл быстро, увлекая Асю за собой — так у них сложилось: он выбирал пути и скорости, она подчинялась, словно бабочка в погоне за улетающим пламенем. Попытался накрапывать, да так и не решился дождь, но весенние запахи усилились, кружа головы, и можно было с уверенностью сказать, что кружились они у обоих. Ася слегка запыхалась. Не слишком удобно было идти по земле в туфлях на высоких каблуках, а забежать в общагу переобуться не успела — Лёня не дал такой возможности. Туфель было немного жаль, но стоило ли жалеть туфли, хоть и единственные, когда рядом шагал синеглазый возлюбленный.
Лёня остановился, обнял Асю, по инерции столкнувшуюся с ним, чмокнул в щеку и, отодвинув доску забора, подтолкнул вперед.
— Лезь…
— А почему не через калитку? — поинтересовалась Ася, послушно протискиваясь в узкую щель меж заборными досками.
— Калитка заперта, дядя же уехал, — объяснил Лёня, пробираясь следом.
Прошли по узкой тропинке среди бурно разросшихся ягодных кустов — Ася разглядела малину и смородину, — и неожиданно явился дом, скрытый от чужого взгляда среди деревьев — старый, узкий, под высокой крышей, с флюгером в форме флажка, окольцованный по второму этажу галереей-балконом с резными балясинами.
— Ничего себе! — охнула Ася.
— Нравится? — довольно хмыкнул Лёня, словно дом принадлежал лично ему.
— Очень! Он как… старый король, свергнутый, в ссылке. Или скрывающийся от подданных.
— Ну ты, Аська, и поэт! Не зря я на тебя запал.
Он потянул её в обход дома — Ася подумала было, что они идут к входным дверям, но, разумеется, такого не произошло — Акулов нырнул в сарайчик, прячущийся, как и дом, среди кустов, вернулся с небольшой деревянной лестницей, которую приставил к стене у окна, закрытого ставней, ловко забрался по ней, поколдовал, повозился, явно зная, что делает, открыл ставни и створки окна, подтянулся, перемахнул через подоконник и исчез внутри, вскоре появившись.
— Мне тоже лезть через окно? — спросила Ася, взволнованно переминаясь внизу.
— Придется, Асенька, дверь заперта, а ключей у меня нет.
— Лёнь, а… а ты уверен, что твой дядя… не рассердится?
— Не нуди, а забирайся, я тебя затащу.
Она подчинилась как обычно, а разве не приятно подчиняться возлюбленному?
Лёня помог Асе перебраться через подоконник, втянул лестницу внутрь и закрыл ставни.
— Чтобы никто нам не мешал, — объяснил он. — Здесь ушлые соседки-старухи, всё замечают, никаких сторожей не нужно.
— А ты уверен, что ушлые соседки не видели, как мы забирались внутрь? — прошептала она.
— Уверен, — заявил он, — пошли, потом разберемся.
Ася тщетно пыталась хоть что-то разглядеть в темноте, которую нарушал лишь тонкий пыльный луч, пробивающийся сквозь щель ставни. Ее охватило неприятное, но весело будоражащее чувство, что они пробрались в чужой, незнакомый и Лёне дом, словно злоумышленники, воры или грабители. Она даже попыталась мысленно установить разницу между этими тремя категориями социальных изгоев, но не успела — Акулов потащил её по темноте, натыкаясь на какие-то вещи и чертыхаясь.
— Осторожно, поднимаемся, здесь крутая лестница.
Лестница, ведущая наверх, куда стремился нетерпеливый Акулов, оказалась винтовой и словно вела в башню средневекового замка. Оказалось, что в маленькую комнатку под крышей, скруглённое окно которой выходило на галерею.
«Возлюбленный…» — прошептала она про себя, желая, но стесняясь произнести вслух это прилипшее к языку слово, когда опьянённая уже познанными ощущениями, падала в его объятия на очередное чужое ложе.
— Хочешь есть, Асенька? — спрашивал Лёня, спустя час или более, — пойду пошурую, что имеется в холодильнике. У дяди всегда есть запасы.
Он натянул джинсы, накинул рубашку и толкнул дверь. Снизу отчетливо раздался звук, словно там тоже открыли дверь или ставню окна. Послышался скрип половицы и голоса.
— Блин, — прошептал Лёня, отступая внутрь комнаты. — Вернулся, что ли?
— Кто, твой дядя? — охнула Ася.
— Подожди, сейчас гляну…
Лёня скользнул за дверь, а она кинулась одеваться, от волнения путаясь в белье и лихорадочно размышляя о грядущих перспективах. Вернулся дядя, в чей дом они забрались тайком, без его разрешения, и теперь придется объясняться и краснеть. Если в Асином характере и было что-то авантюрное, то до сих пор оно распространялось лишь на абстрактные, выдуманные опасности. Это был авантюризм зрителя, наблюдающего за страстями, кипящими на сцене или экране и представляющего себя на месте героев из безопасного кресла, театрального или кинозала. Сейчас же она сама, лично, оказалась в такой ситуации, и это пугало полной непредсказуемостью. Или она не знала о своих скрытых возможностях? Много ли знаем мы о самих себе, варясь день за днём в неизменной рутине, как в масляном масле, пока не столкнёмся лицом к лицу с чем-то неотвратимым, не желаемым, а иногда фатальным. Сейчас фатальной оказалась судьба Асин