— Живу я здесь, между прочим! — сердито сообщила окну Ася и повернулась.
Растрепанная Ларисина голова, вся в мелких кудряшках химической завивки, торчала из-под одеяла, в недрах которого скрывалось все остальное, в том числе и мужская половина порушенной идиллии, пожелавшая сохранить инкогнито.
— У меня ноги промокли, молния на сапоге сломалась… Вернусь через полчаса, — сообщила Ася, залившись по уши краской, подняла с пола тубус, бросила его и сумку на тумбу в углу и вышла, чрезмерно аккуратно закрыв за собой дверь.
В коридоре было пусто, на кухне истошно свистел чей-то чайник, требуя внимания. Ася отключила газ, свисток благодарно сдулся и затих, выпустив через носик последнюю струйку пара.
Соседняя дружественная комната была закрыта, а в комнате напротив бренчали на гитаре — третьекурсница Ирка слушала не слишком верные, но душевные напевы Игоря Дагмарова — он недавно расстался с девушкой, с которой встречался пару лет. Ради Ирки, говорили злые и не очень языки. Посидев с ними минут пять, Ася ретировалась, прошлась по скрипучему полу коридора, постояла у разбитого окна, откуда остро тянуло влажной свежестью. Горькой холодной волной накрыла обида — из-за сломанной молнии и мокрых ног, из-за «всех подружек по парам, а я засиделась одна», из-за синих равнодушных глаз Лени и бездомной неприкаянности. За обидой последовали слезы — набухли соленой волной, поползли по щекам, пощипывая разгоряченное лицо. Ася шмыгнула носом, полезла в карман за платком, не нашла, прижала ладони к щекам, надеясь, что не потекла тушь.
— Куришь? — раздалось за спиной.
Резко обернулась, рядом на подоконнике устраивался Саша Веселов, высокий широкоплечий парень с пятого курса.
— Нет, не курю, просто… воздухом дышу, — ответила она, отворачиваясь, — слезы чуть подсохли, но не факт, что не оставили следов туши на лице. Пальцами провела под глазами.
— Пойду, не буду мешать.
— А ты мне не мешаешь, — сказал он, закуривая. — Хочешь? Мальборо, классные, у фарцы доставал.
— А давай, — вдруг согласилась Ася, наполнившись духом «будь-что-будет», и осторожно вытащила сигарету из протянутой Сашей пачки. Она сильно рисковала опозориться, поскольку опыт курения у нее был невелик: в школе на выпускном, да пару раз в колхозе на картошке, с кашлем и тошнотой — с тех пор не пыталась даже на вечеринках. Неловко и неуклюже, но все-таки раскурила сигарету от тонкой струйки пламени Сашиной зажигалки, осторожно затянулась, выпустила дым, сдерживая уже подступающий кашель. Мимо промчалась, спускаясь с пятого этажа, компания хохочущих девчонок. Веселов проводил их взглядом, прищурившись, глянул на Асю.
— Что-то мы редко встречаемся, все дела, дела… — сказал, растягивая слова, будто ему было лень говорить.
— А где же мы можем встречаться? — удивилась Ася и тут же поправилась, поздним зажиганием поймав двусмысленность вопроса. — То есть, почему мы должны встречаться?
— Ну, где угодно, если пожелаешь… — ответил он.
Ася уставилась на случайного собеседника. Нарвалась, что называется. Этого еще не хватало! Только не этот… Она держала сигарету, не зная, что делать дальше, жалея о спонтанном согласии покурить. Уйти было неловко, курить и поддерживать разговор, направившийся не в то русло, не хотелось. «Будь-что-будет» получилось неудачным, обострив ощущение неполноты собственной жизни.
— А ты курить не умеешь… — усмехнулся Саша, добавив горечи в Асину чашку.
— Ну да, не умею, а что? — с вызовом спросила она и решилась: — И вообще, мне идти надо. Спасибо. Пока. Извини.
Она потушила сигарету, сунув ее в консервную банку с окурками, и пошла прочь.
— Так ты не ответила, как насчет встретиться? — ударило ей в спину.
— А ты хоть знаешь, как меня зовут? — спросила она, обернувшись.
— Не вопрос. Ну так что?
— Нет, спасибо, нет… — быстро сказала она и помчалась по коридору, хлюпая расстегнутым сапогом.
Лариса сидела в убранной комнате, суровая и одинокая, удачливый воздыхатель умчался в неизвестном направлении, трофеем оставив на столе магнитофон.
— Куда ты запропастилась? У меня же и ключа нет от вашей комнаты, Лёлька меня оставила, сама убежала и ключи унесла.
— Я же ещё и виновата! — буркнула Ася.
— Ладно, не злись, это ты нам весь кайф поломала.
— Ну извини, надо было табличку на дверь повесить: «Не ломайте кайф, убьет!» — съязвила Ася.
Лариса хмыкнула, ничуть не смутившись — смущение не состояло в списке её характеристик, как, впрочем, и постоянство.
— И даже не спросишь, с кем я была? — поинтересовалась она, подходя к двери.
— Нет, — мотнула головой Ася.
Если это её и интересовало, то на данный момент в последнюю очередь. Едва за Ларисой закрылась дверь, она скинула пальто, глотнула воды прямо из носика чайника, пытаясь разбавить горечь, оставшуюся во рту после сигареты, и занялась молнией, пытаясь высвободить мокрую ногу из плена сапога.
Когда вернулась Лёля, Ася спала, свернувшись клубочком на кровати, на полу валялся сапог с поломанным замком, а боевой трофей — магнитофон «Комета» перематывал тонкую коричневую ленту пленки, с которой текло мелодичное «Cos for twenty-four years I've been living next door to Alice…».
Ася проснулась, падая со скалы, о подножие которой разбивались черные волны, разбивались и уползали, чтобы вновь вернуться и по-мазохистки добровольно удариться о каменную грудь. Причины падения Ася не знала — ей никогда не удавалось запоминать сны. Иногда она тщетно пыталась ухватить сновидение за хвост, вернуть его, но в данном случае этого совсем не хотелось: она облегчённо вздохнула, обнаружив себя в своей комнате, уже погруженной в полумрак, лишь над Лёлиной кроватью теплился круг света от маленькой бра. Подруга читала, носом уткнувшись в книгу. За облегчением пришла паника. Ася схватила часы, лежащие на столе. Без четверти семь! А спектакль начинается в половине восьмого. Она вскочила, заметалась, закружила по комнате.
— Аська, что, что случилось? — подала голос Лёля, оторвавшись от книги.
— Опаздываю! Почему ты меня не разбудила? Я ведь четыре часа продрыхла…
— Куда опаздываешь?
— В театр же, я тебе говорила, ты же отказалась идти!
— Ох, ну забыла я, — виновато протянула Лёля, откладывая книгу. — Тебе куда ехать?
— В Ленсовета.
— Тем более, — умиротворенно протянула подруга. — Не вижу причин для паники. Успеешь.
Причин паниковать на самом деле не было — одна станция метро и вот он, ДК Ленсовета — но на сапоге окончательно сломан замок, и голова гудела после сна — не зря мудрая Асина бабушка никогда не давала ей спать в предвечернее время, когда солнце клонится к закату.
Ася умылась и застряла у зеркала, в простенке между шкафом и кухонной полкой, восстанавливая порушенный сном макияж и критически разглядывая себя. Коротко подстриженные волосы неопределенного цвета, который называют русым, мальчишеское лицо — когда Ася надевала куртку и брюки, ее иногда принимали за мальчика — прыщик на подбородке, упорно возвращающийся на свое место, несмотря на все ухищрения, румянец на щеках — не от здоровья, а от того, что болела голова. Ася потрогала лоб, с тоской подумав, что, кажется, опять поднимается температура. Простыла, пока прыгала в мокром сапоге. Вздохнула, подправив подводку на левом глазу, заморгала от попавшей в глаз туши, едва сдержав слезу. Испорченный сапог так и не просох, но ни другой пары, ни времени найти что-то на вечер уже не было. Лёля носила обувь на два размера больше. Ася надела сапог, села на стул:
— Зашивай!
Лёля стянула замок крупными стежками, пару раз попав иголкой в ногу. Когда работа и сборы были закончены, времени осталось ровно столько, чтобы добежать до метро и впритык приехать в ДК. Ася влетела в здание дворца культуры, и в фойе настойчиво зазвенел звонок, созывая зрителей на места. Сдав пальто, она поправила влажные от спешки волосы и поднялась наверх, в бельэтаж, по пути купив у потрясающе питерской старушки-капельдинера программку. Едва устроилась на своем месте, как сверкающая люстра под потолком начала меркнуть, погружая зал в темноту, тяжёлые багровые полотнища занавеса медленно расползлись по сторонам, а на открывшейся взорам сцене софиты высветили декорацию, в которой и проходил весь спектакль — купе вагона, несущего персонажей навстречу судьбе и производственному конфликту.
Московский актер играл совсем иного героя. Он был убедителен, он искренне терзался сомнениями и боролся за то, что считал правильным, но пьеса приобрела другое звучание, в ней не было той страсти, пропал тот пульс, который заставлял биться пылкий Смолич. Так думала Ася, смотря на сцену и представляя там, в кругу прожектора, другого актера и злясь на себя оттого, что снова простыла, и что поднимается температура. Было жарко и душно, пылали щеки, боль стучала в висках, пересохло во рту и очень хотелось есть.
В антракте Ася отправилась в буфет, решив позволить себе, несчастной простуженной, чашку кофе, бутерброд и пирожное. Пока спускалась с бельэтажа, в буфете уже выстроилась очередь желающих отведать театральных закусок — здесь всегда продавали свежайшие пирожные буше, манящие теплым шоколадным блеском, пышные эклеры и скромные, но не менее аппетитные песочные полоски в глазури, а в воздухе витал кофейный аромат. Ася пристроилась в конец очереди, за немолодой парой, беседующей о достоинствах и недостатках МХаТа, он — в костюме в полоску, она — в длинном вечернем платье, ажурной плетеной шали, накинутой на плечи и туфлях на высоком каблуке — словно странные птицы среди разношерстной, по-будничному одетой публики.
«Наверное всё-таки жаль, что посещение театра перестало быть праздником, требующим наряда, галстуков, каблуков и причесок, — подумала Ася, взглянув на свои сапоги. — С другой стороны, хорошо для тех, у кого нет не только вечернего платья, но и приличной обуви».
Добавив к списку недостатков непослушные волосы, которые сейчас наверняка являли собой что-то недостойное, пылающие жаром щеки и самодельный свитер, Ася совсем загрустила и чуть было не удрала на свое место в бельэтаже, но жажда и неожиданно быстро продвинувшаяся очередь, остановили порыв. За спиной беседовали мужчина и женщина, обсуждая спектакль, у мужчины был приятный, и почему-то знакомый баритон. Асе очень хотелось обернуться и посмотреть на обладателя этого баритона — он не мог быть ни одним из знакомых, потому что рассуждал о театре с уверенностью знатока, а таковых в Асином окружении не имелось.