— А моя мать… лучше бы и не жила…
— Как? Как это? — ахнула Ася.
— Думаешь, отчего Владлен тебе нарды отдал? Чтобы ей не достались. Она пропьёт их, как всё пропила.
Глаза его, в полумраке ночи, совсем потемнели, и в голосе прозвучал металл, тронутый ржавчиной.
— Я не знала, ты не говорил… — пробормотала Ася, терзаясь, что сказать, как поддержать его, какими словами. — Лёня, милый…
— Фигня… — так же резко ответил он и, рассмеявшись, притянул её к себе, тотчас превратившись в лихого бесшабашного Лёню, словно захлопнув чуть приоткрывшиеся ставни тёмного дома.
Больше он не заводил разговоров на эту тему, а она не решалась спрашивать, надеясь, что он сам продолжит, когда захочет и если захочет.
Полетели дни, стремительно приближая сроки и наконец ворвавшись в дату Лёлькиной свадьбы. Вторая половина сентября, золото клёнов, роскошные разноцветные ковры парадно умирающей листвы, накрывшие аллеи и газоны парков и садов. День выдался подарочно ярким, сверкающим чистотой небес, что отдавали последнее тепло северному городу.
Утюгов со свидетелем Акуловым приехали в общежитие выкупать и увозить невесту на Волге, за рулем которой сидел один из их приятелей. Миша волновался так, что плохо соображал, что отвечать весёлой компании, перегородившей путь к любимой, сидящей в башне на пятом этаже, и выглядел, как большинство женихов на первом свадебном этапе, полным олухом. Зато остроумием и улыбками блистал Акулов. Такой и предстала мужская половина, изрядно общипанной, но не побеждённой добравшись до вожделенной комнаты, где их ожидали невеста с подружкой, обе в не менее растрепанных чувствах. Вчера вечером Лёльку накрыл ужас перед предстоящей свадьбой и последующим замужеством, и Ася с Валей потратили добрую половину душевных сил, чтобы успокоить подругу. Тем не менее, и невеста, и подружка были хороши. Невеста — тонкое очарование в длинном, ловко охватывающем стройную фигурку платье, из атласа с выбитым на ткани цветочным орнаментом, в короткой фате, украшенной веночком из искусственных цветов; и подружка — в летящем платье из искусственного шелка: по сиреневому фону рассыпаны мелкие, набросанные контурами розочки. На это платье Ася наткнулась случайно, и, к счастью, имея с собой необходимую сумму, тотчас купила, изумленная неслыханной удачей. Контраст между классически выверенной невестой и легкомысленной свидетельницей смягчило наличие юных мужчин, слегка утомленных после мальчишника, в строгих тёмных костюмах.
Дальнейшее, как и предыдущее, виделось и помнилось главными участниками действа словно в тумане: дорога в загс, обмен кольцами, сакраментальное «объявляю вас мужем и женой», поздравления, букеты, пробка в потолок под девичий визг, первый вальс молодых под сбивающуюся запись прекрасного вальса из популярного фильма о неверности, традиционный вояж по достопримечательным местам с фотографированием и поглощением шампанского. Камни Петропавловки; гранит Невской набережной; ажуры Кировского моста, как дань будущей профессии новобрачных; открытое ветрам Марсово поле; кленовое золото и мраморная белизна Летнего сада; Спас на крови, загипсованный в леса; отчаянный Медный всадник; Адмиралтейство, устремлённое в космос; Дворцовая площадь со спрятанным за трибуной Эрмитажем…
Ресторан, полет фантазии сокурсников, поздравления и свадебные конкурсы; неизменное «горько», коллективное требование поцелуя свидетелей и пожелание им скорейшей свадьбы; танцы под ABBA и Eruption; потрясающее появление Стрижа с гитарой, отвлекшее внимание гостей от изрядно уставших героев дня, чему те несказанно обрадовались и скрылись на полчаса, сорвав тем самым ритуал «похищения» невесты или её туфли.
Если не считать нескольких перебравших спиртного гостей и слишком длинных, многократно повторившихся речей дяди жениха, свадьба удалась на славу. Разошлись, разъехались гости, уже замужняя Лёля с уже женатым Утюговым отправились на чью-то квартиру отмечать первую брачную ночь, Лёня проводил Асю в общагу.
Асина голова кружилась от волнений, усталости и выпитого шампанского. Оттого она стала красноречива, восторженна, откровенна, и её понесло.
— Лёня, Лёнечка! — говорила она, обнимая Акулова. — Я… я так люблю тебя, я жить без тебя не могу, ты такой…
Он обнимал её, шептал, что не узнает, и что надо почаще угощать её шампанским, чтобы почаще слышать такие слова. Потом подвёл к кровати и усадил.
— Ты устала, Асенька, тебе надо поспать. Я пойду, у меня ещё есть дела.
— Что, что? Почему? Какие дела? — изумилась она и тут же поправилась, вспомнив его откровения: — У тебя что-то дома не так? Да?
Он улыбнулся.
— Не бери в голову, Аська. Всё так. Да и о чём ты? Свадьба же, Утюг женился! Мы с мужиками еще погуляем… Отдыхай.
Он поцеловал её в щеку и, улыбаясь, ушёл, а она долго боролась с головокружением и обидой, поплакала, но в конце концов уснула, не раздеваясь, измяв шёлковые розочки на сиреневом фоне.
Лёня не появлялся несколько дней, ни в институте, ни в общаге. Ася решила, что он сильно выпил на послесвадебной вечеринке с «мужиками», подумала, что у него какие-то невзгоды в семье, которые он не желает афишировать, и раскаивается, что в порыве разоткровенничался перед нею. Хотя, она хотела, желала, мечтала, чтобы он делился с нею своими трудностями, ведь она могла бы помочь ему, хоть словом, а может, и делом. Через три дня она впала в панику, но расспрашивать, где он и что с ним, не могла, то ли из гордости, то ли из страха навредить своими глупыми расспросами. Более того, о том, куда пропал Ленчик, спрашивали её саму, видимо, в уверенности, что она должна это знать. Когда в институте появились счастливые Утюговы, Ася решилась обратиться к Михаилу. Тот удивился или изобразил удивление, и ответил уклончиво, мол, решает какие-то дела, занят или заболел, но беспокоиться не стоит. Ответ Миши усилил Асины терзания, и она уже была готова ехать к нему домой или в Заходское, к Владлену, а там будь что будет, но Лёня появился сам, на следующее утро, на лекции. Как обычно, тотчас оказался в кругу компании, как ни в чём не бывало подмигнул Асе, и она чуть было не ринулась к нему, но сдержала себя, лишь коротко улыбнувшись в ответ.
На лекции сел рядом с нею, что-то писал в новой с иголочки тетради, на Асю не смотрел. На перемене сказал, глянув ей в лицо: — Надо поговорить…
— О чём? — выдохнула Ася, ловя и не поймав сердце, упавшее от какого-то холодного предчувствия.
— Так…
— Сейчас? — спросила Ася, не в силах ждать.
Он кивнул и, встав, направился к выходу, вниз по ступенькам амфитеатра аудитории, не оглядываясь на неё. Она пошла следом, словно приговорённая, пытаясь убедить себя, что он просто хочет чем-то поделиться с нею.
Лёня предложил зайти в Блинную на Садовой. Отстояли очередь, перекидываясь короткими ничего не значащими фразами, заняли столик в углу. Есть Асе не хотелось совсем, желудок сдавило каким-то спазмом.
— Ася, — сказал Лёня, рассматривая свою порцию. — Я пригласил тебя…
— … с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие… — невольно продолжила она.
Он улыбнулся, так беспечно, что у неё отлегло от сердца.
— Ну вот видишь, всё просто. Давай съедим эти блины, чокнемся чаем и… все будет хорошо! — сказал Лёня.
— Давай… — ответила Ася, берясь за вилку. — Но ты хотел о чём-то поговорить.
— Как раз об этом. Думал, будешь… гм… переживать, но всё же норм, да?
— Что? О чём переживать?
— Асенька, нам было хорошо, погуляли и… зачем всё это затягивать?
— Лёня, ты… ты… хочешь…
Вероятно, Ася так изменилась в лице, что он перестал улыбаться, положил вилку, которой было нацелился на блин.
— Ну, ты что? Я же раздолбай, не стою того, чтобы переживать.
— Лёня… но, как, почему? — спрашивала Ася, с трудом выговаривая слова. В горле пересохло, а сердце, не выдержавшее таких резких переходов от беспокойства к покою и вновь к отчаянию, просто-напросто исчезло совсем, перестало биться. Краска жаром ударила ей в лицо.
— Как… почему… — с какой-то злостью повторил он. — Будь проще, а то вдруг поженимся… а зачем?
— Так ты боишься, что я за тебя замуж хочу? — прошептала она. — Да, я хочу, хочу за тебя замуж… хотела, пять минут назад, а теперь уже не хочу!
— Вот видишь, как здорово. И не надо хотеть. На фига тебе это.
— Лёня… я же ни слова не говорила о замужестве, это ты сам придумал. У тебя кто-то есть?
— Если тебе будет легче от этого, то нет. Всё, давай, завязываем это дело. Только спокойно, спокойно, без слёз… я не тот человек, который тебе нужен… Парней на свете много, найдешь себе другого… не такого раздолбая как я…
— Я и не собираюсь плакать, — Асин голос охрип, осел, но обрел силу к концу фразы. — И другого найду!
Не договорив, она вскочила, обидные горькие злые слова рвались из неё, словно селевой поток, она захлебнулась ими, задохнулась и, схватив в слепом порыве тарелку, грохнула ею о стол. Тарелка обиженно подпрыгнула, расколовшись пополам, растеряв блины и сметану по деревянной столешнице. Посетители дружно обернулись в их сторону. Такое с Асей случалось редко, с лихвой хватило бы и пальцев одной руки, чтобы сосчитать — в последний раз в десятом классе, когда от обиды на тётушку разбила на кухне чашку, бросив её на пол — потом раскаивалась и просила прощения.
Она не плакала, потому что не было слёз. И откуда бы они взялись, если внутри звенела пустота, в которой ничего не могло возникнуть. Хотя, по законам мироздания, природа не терпит пустоты, и заполняет её, иногда полезными вещами, а иногда — весьма вредными. В Асином случае срабатывало последнее — смирение и умение принимать и держать удар дано очень немногим, и, конечно, не девушке двадцати с небольшим.
Задохнувшись его словами, она бродила по улицам и отчаянно придумывала, что должна была сказать в ответ, как повести себя. Конечно, не следовало швыряться тарелками, демонстрируя, насколько больно её ударили слова, сказанные этим вечно игривым весёлым тоном. Затем она стала укорять себя, что не прислушалась к предостережениям подруг о легкомыслии Лёни; думала о Ларисе, о Татьяне из Ломоносова, о Лене Конде, о своей наивности и глупости, о том, что Лёня просто- напросто развлекался с нею, как с другими, и нужно быть полной дурой, чтобы возомнить, что он выбрал, выделил её, как особенную. С какой-такой стати? Разве она сравнится с красоткой Кондой или с веселой фигуристой Лариской? Она вспоминала их встречи, дни, вечера и ночи, минута за минутой, и от этого пустота внутри закручивалась таким спазмом, что хотелось кричать.