– Ах, она красива – мне это ясно!
– У неё душа красивая, миссис Багот, верьте мне или нет, как хотите, – и вот почему я, как друг вашего сына, всем сердцем заботясь о его будущем, считаю, что говорить надо именно с ней. И разрешите прибавить, что, как ни сочувствую я вам и вашему горестному положению, я огорчён и обеспокоен главным образом за неё.
– Что! Огорчены за неё, когда она собирается выходить замуж за моего сына!
– Нет, не потому, конечно, но в том случае, если она откажется от брака с ним. Правда, она может этого не сделать, но инстинктивно я чувствую, что она это сделает!
– Как, мистер Уинн, неужели это возможно?
– Я постараюсь, чтобы это было так, полностью полагаясь на её самоотверженную доброту и горячую любовь к вашему сыну…
– Откуда вы знаете, что она горячо любит его?
– Мак-Аллистер и я давно догадались об этом, хотя мы никогда не предполагали, к чему это приведёт. Думаю, что прежде всего вы должны повидать её сами, – у вас будет совершенно новое представление о ней, вас ждёт большая неожиданность, уверяю вас.
Миссис Багот нетерпеливо пожала плечами. Последовало молчание.
И вдруг, совсем как в театральной пьесе, за дверью раздался возглас Трильби: «Кому молока!» – и она появилась на пороге. При виде посетителей она хотела было повернуться и уйти. На ней было воскресное платье гризетки и прехорошенький белоснежный чепчик на голове (ведь был первый день Нового года!), и она выглядела как нельзя лучше.
Таффи позвал:
– Войдите, Трильби!
И Трильби вошла в мастерскую.
Как только она увидела лицо миссис Багот, она остановилась как вкопанная – выпрямившись, откинув плечи, с полуоткрытым ртом, с расширенными от ужаса глазами, без кровинки в лице, – трогательный образ, невольно внушавший уважение, так она была прекрасна и полна достоинства, несмотря на скромный свой костюм.
Маленькая леди встала, подошла к ней и, откинув голову, так как Трильби была гораздо выше её, посмотрела ей прямо в лицо. Трильби прерывисто дышала от волнения.
– Вы – мисс Трильби О'Фиррэл?
– Да, да, я Трильби О'Фиррэл, а вы – миссис Багот, я это сразу поняла!
Новые нотки зазвучали в её сильном, глубоком, мягком голосе, такие трагичные, проникновенные, так странно созвучные со всей её внешностью в ту минуту, созвучные с тем, что в эту минуту происходило, что Таффи почувствовал, как холодеют его губы и щёки, по его могучему телу пробежала дрожь.
– О да, вы очень, очень красивы – в этом нет никакого сомнения. Вы хотите выйти замуж за моего сына?
– Я отказывала ему девятнадцать раз, ради него; он сам может это подтвердить. Я неподходящая для него жена. Я знаю это. В рождественскую ночь он сделал мне предложение в двадцатый раз; он поклялся, что назавтра же навсегда покинет Париж, если я откажу ему. У меня не хватило храбрости. Это было малодушием с моей стороны. Страшной ошибкой.
– Вы так его любите?
– Люблю его? Но ведь и вы…
– Милая моя, я его мать!
На это Трильби, казалось, не нашлась ничего ответить.
– Вы только что сами сказали, что вы неподходящая жена для него. Если вы так его любите, неужели вы хотите погубить его замужеством с ним, помешать его карьере, уронить его в глазах общества, разлучить его с сестрой, с семьёй и друзьями?
Трильби перевела страдальческий взор на страдальческое лицо Таффи и сказала:
– Неужели всё это и вправду будет так, Таффи?
– О Трильби, положение безнадёжно, и помочь ничем нельзя! Боюсь, что всё это правда. Дорогая Трильби, я не в силах передать вам, что я чувствую, но я не могу лгать, вы знаете!
– О нет, Таффи, вы никогда не лжёте!
Трильби дрожала всем телом, и Таффи хотел усадить её, но она осталась на ногах. Миссис Багот глядела ей в лицо, задыхаясь от волнения и мучительной тревоги, почти с мольбой.
Трильби кротко посмотрела на миссис Багот, протянула ей дрожащую руку и сказала:
– Прощайте, миссис Багот. Я не выйду замуж за вашего сына. Обещаю вам. Я никогда его больше не увижу.
Миссис Багот схватила её руку, сжала и пыталась поцеловать, восклицая:
– Погодите! Не уходите, дорогая моя, милая! Я хочу поговорить с вами. Я хочу сказать вам, как глубоко…
– Прощайте, миссис Багот, – повторила Трильби и, высвободив свою руку, быстро вышла из комнаты.
Миссис Багот, растерянная, ошеломлённая, казалось, была лишь наполовину довольна своей быстрой победой.
– Она не выйдет замуж за вашего сына, миссис Багот. Господи, как я хотел бы, чтобы она стала моей женой!
– О, мистер Уинн! – отозвалась миссис Багот и залилась слезами.
– Вот как! – воскликнул священник с лёгкой саркастической усмешкой, кашлянув и фыркнув явно несочувственно. – Конечно, если б это произошло – а я не сомневаюсь, что леди не стала бы возражать (при этом он слегка поклонился с иронической любезностью), – это очень устроило бы всех!
– Чрезвычайно любезно с вашей стороны интересоваться моими скромными делами, – сказал Таффи. – Послушайте, сэр, я далеко не так гениален, как ваш племянник, и что станется со мной в жизни, никого, кроме меня, особенно не заботит. Но, уверяю вас, если б Трильби любила не его, а меня, я почёл бы за счастье разделить с нею свою судьбу. Она редкий человек. Она именно та самая грешница, которая раскаялась, знаете ли!
– О, без сомнения! Без сомнения! Всё это мне известно, но факты остаются фактами, а мир таков, каков он есть, – ответствовал преподобный Багот, чья саркастическая усмешка погасла под гневным взглядом вспыльчивого Таффи.
И тогда наш добрый Таффи сказал, хмурясь на священника, у которого был злой и глупый вид, как бывает иногда с людьми даже в тех случаях, когда правда на их стороне:
– А теперь, мистер Багот, мне трудно передать вам, сколько я выстрадал сейчас во время этого… этого… чрезвычайно тяжёлого свиданья, так как питаю глубочайшее уважение к Трильби О'Фиррэл. Поздравляю вас и вашу свояченицу с полным успехом. Но, глубоко принимая к сердцу всё, что касается вашего племянника, я не уверен, что он не остался в проигрыше благодаря успеху этого… ну, короче – этого свиданья!
Красноречие Таффи иссякло, и вспыльчивая сторона его характера начинала брать верх.
Тогда миссис Багот вытерла глаза, подошла к нему и с ласковой простотой взяла его за руку со словами:
– Мистер Уинн, мне кажется, я понимаю всё, что вы сейчас чувствуете. Но будьте к нам снисходительны. Я уверена, что, когда мы уйдём и у вас будет время всё хорошенько обдумать, вы поймёте нас. А что касается той благородной, прекрасной девушки, то я одного хотела бы: чтобы мой сын мог жениться на ней, но, к сожалению, её прошлое… Её скромное общественное положение вовсе не испугало бы меня, – поверьте, я говорю совершенно искренне, – и не судите слишком строго мать вашего друга. Подумайте, сколько мне предстоит ещё пережить: ведь мой бедный сын безумно влюблён в неё – и не удивительно! – и, в свою очередь, любим такой женщиной, как она! Он не сможет сейчас понять, каким несчастьем для него был бы брак с нею. Я вижу всё её очарование и верю, что она хороший человек, несмотря ни на что. А как она красива, какой у неё голос! Это много значит, не так ли? Я не могу передать вам, как мне грустно за неё! Чем я могу её вознаградить – разве можно вознаградить за это? Я даже и пытаться не буду! Но я напишу ей и скажу всё, что думаю и чувствую. Вы простите нас, хорошо?
Она говорила всё это с такой непосредственностью и искренним чувством, была так мила и так напоминала Билли, что тронула сердце Таффи, и он простил бы ей всё что угодно, а прощать ведь было нечего.
– О миссис Багот, ведь дело совсем не в прощении! Господи боже мой! Всё это так печально, знаете ли! Винить тут некого, по-моему. Всего хорошего, миссис Багот, всего хорошего, сэр. – И он проводил их вниз до коляски, в которой сидела прехорошенькая молодая девушка лет семнадцати, бледная и встревоженная, и до такой степени напоминавшая Маленького Билли, что великодушное сердце Таффи дрогнуло опять.
Когда Трильби вышла со двора на площадь св. Анатоля, она увидела мисс Багот, выглядывавшую из окна кареты. При виде Трильби на лице девушки отразилось смешанное чувство приятного удивления и восхищения – она приоткрыла рот, брови её поднялись, совсем как у Билли, – именно с таким выражением он нередко смотрел на Трильби. Она сразу же узнала его сестру. Сердце её мучительно заныло.
Трильби пошла дальше, говоря себе: «Нет, нет! Я не разлучу его с сестрой, с его семьёй и друзьями. Этого не будет никогда! Уж это-то решено во всяком случае!»
Чувствуя, что ей нужно прийти в себя и хорошенько подумать, она свернула на улицу Трёх Разбойников, обычно пустынную в этот час. Улица действительно была совершенно пуста, если не считать одинокой фигуры, которая сидела на тумбе, болтая ногами, засунув руки в карманы брюк, с потухшей перевёрнутой трубкой в зубах, в рваной соломенной шляпе на затылке и длинном сером пальто до пят. Это был Лэрд. При виде неё он спрыгнул с тумбы и подошёл к ней.
– О Трильби, в чём дело? Я не мог выдержать и убежал! Там мать Маленького Билли!
– Да, Сэнди, дорогой, я только что видела её.
– Ну, и что?
– Я обещала ей больше никогда не встречаться с Билли. Я была безрассудна, когда дала ему слово выйти за него замуж. Последние месяцы я ему всё время отказывала, а в тот раз, когда он сказал, что покинет Париж навсегда, я, глупая, уступила. Я предлагала ему просто жить с ним, заботиться о нём, быть его служанкой, всем, чем он захочет, только не женой! Но он и слышать об этом не хотел! Милый, милый Билли! Он ангел, я сделаю всё на свете, чтобы у него не было огорчений из-за меня! Я уеду из этого ненавистного города в деревню: ничего не поделаешь, придётся как-нибудь жить дальше…
Дни бесконечно долго тянутся, правда? Их так много! У меня есть одни знакомые, они бедные люди и были когда-то ко мне очень привязаны, я могу поселиться у них, зарабатывать себе на пропитание и помогать им. Самое трудное, как быть с Жанно. Я всё заранее продумала, ещё до того, как это случилось. Видите, я была хорошо подготовлена.