– О, быть таким, как ты, Трэй, и изливать любовь и всепрощенье с утра до ночи и с ночи до утра на всё вокруг без всяких усилий, даже в горе и унижении! Это лучше, чем быть любимым, Трэй, – любить самому, как ты, любить естественно и постоянно! Легко и искренне прощать обиды, небрежность, несправедливость – и никогда не забывать ласки! Пёс, ты просто счастливец!
О, если б чувствовать я мог,
как чувствовал когда-то,
И вновь рыдать, увы, над тем,
чему уж нет возврата!
Источник пусть солоноват —
он сладостен в пустыне, —
Так в жизни горестной моей
мне были б слёзы ныне!
Что ты думаешь об этих строках, Трэй? Я люблю их, потому что их читала мне моя мать, когда я был приблизительно твоего возраста, шести или семи лет! И до того как погиб, подобно Люциферу, сыну Зари, написавший их поэт. Ты слышал когда-нибудь о лорде Байроне, Трэй? Он так же, как и Одиссей, любил собак, и многие считают, что это всё, что можно о нём сказать хорошего! Бедный Йорик! Какой это был блестящий человек!
Тут Трэй неожиданно вскочил при виде одного из тех, к кому он питал привязанность, и стрелой помчался навстречу священнику, вышедшему из своего дома. У священника была очень приятная наружность: свежий, румяный, живой, с загорелым от солнца и ветра лицом, моложавый, высокий, статный, представительный, себе на уме, приветливый, немного напыщенный и весьма властный. Он не слишком предавался отвлечённым размышлениям, и ему гораздо больше по душе были молодые сельские сквайры, правоверные спортсмены, щедро наделённые высоким ростом, земельными угодьями и бакенбардами, чем все художники вместе взятые.
«Когда греки столкнулись с греками, вспыхнула война», – подумал Маленький Билли и почувствовал себя не совсем в своей тарелке. Никогда отец Алисы не выглядел столь внушительно, величественно и, к сожалению, столь хорошо, как сейчас.
– Приветствую вас, мой Апелес! Добро пожаловать в родные пенаты, которые начинают прямо-таки гордиться вами. О да! Молодой лорд Арчи Уоринг только вчера говорил, что хотел бы обладать половиною вашего таланта! Он совершенно помешался на живописи и, представьте, действительно хочет стать художником! Бедная, старая, дорогая маркиза прямо заболела из-за этого.
С этим удачным предисловием священник остановился, чтобы пожать руку Билли, и оба постояли несколько минут, любуясь морем. Священник сказал о море всё, что обыкновенно принято говорить о нём: о синеве, изумрудности, стальном отливе, красоте, грусти и коварстве:
Кто в утлом чёлне на беду и на горе
Отважится выйти в суровое море?
– Действительно, кто? – мягко спросил Билли. – Ручаюсь, что не мы с вами, во всяком случае!
Они повернули обратно. Священник сказал о местности всё, что обыкновенно принято о ней говорить (с точки зрения сельского джентльмена), и полилась приятная беседа, как подобает, с цитатами из всем известных поэтов; приводились, конечно, лишь начальные строки.
Они были знакомы много лет, встречались и в Девоншире и в Лондоне; кроме того, священник когда-то был учителем Билли.
Дружески беседуя, они вошли в маленькую рощицу в ложбине. И тут внезапно, обратив властные голубые глаза на художника, священник строго сказал:
– Что за книга у вас, Билли?
– А-а… это «Происхождение видов» Чарльза Дарвина. Она мне о-о-очень нравится. Я перечитываю её в третий раз… Очень хорошая к-к-книга. Знаете, она многое объясняет…
Последовала пауза, а затем голос произнёс ещё строже:
– Какую лондонскую церковь вы посещаете чаще всего, особенно вечерние богослужения, Уильям?
Тут Маленький Билли стал заикаться ещё сильнее и окончательно пал духом.
– Я н-н-не хожу ни на какие богослужения ни утром, ни в полдень, ни вечером. Я вообще давно прекратил посещать церковь. Я буду откровенен с вами, я объясню вам почему…
Они продолжали идти вперёд, и разговор перешёл на чрезвычайно серьёзные темы. К сожалению, он привёл к серьёзному разногласию, в котором, наверно, повинны были оба, и закончился самым плачевным образом внезапно и неожиданно, о чём очень тяжело рассказывать, на опушке рощицы. Когда они вышли на открытую тропинку, священник был бледен как мел, а художник покраснел до корней волос.
– Сэр, – сказал священник, с достоинством вытянувшись во весь свой рост, на лице его отражался праведный гнев, в голосе слышалась суровая угроза, – сэр, вы… вы… вы вор, сэр! Вы пытались отнять у меня моего спасителя! Не смейте показываться мне на глаза! Я вас на порог не пущу!
– Сэр, – отвечал с поклоном Билли, – если уж дело дошло до бранных слов, то вы… вы… нет! вы отец Алисы! Я бы вам сказал, кто вы, но сам я не лучше вас, потому что сделал попытку быть честным со священником! Итак, прощайте!
И, отвернувшись друг от друга, выпрямившись, будто проглотили аршин, они разошлись в разные стороны, а Трэй так и застыл на дороге, не зная, за кем побежать, с отчаянием глядя на их удалявшиеся фигуры.
Таким образом, Маленький Билли выяснил, что лгать он способен не больше, чем летать. Он так и не женился на милой Алисе, что, безусловно, было на благо им обоим. Но в доме Баготов в течение многих дней было невесело, а одно чистое, нежное и набожное сердце загрустило на многие месяцы.
Но самое интересное вот что: несколько лет спустя после событий, описанных выше, наш симпатичный священник, более удачливый, чем большинство духовных особ, занимающихся биржевыми операциями, благодаря удачной спекуляции на ирландском пиве неожиданно разбогател и столь же неожиданно и весьма серьёзно занялся размышлениями над некоторыми вопросами (как и подобает деловому человеку). Так, во всяком случае, рассказывают в Северном Девоне; это уже старая история, и можно не сомневаться в её правдивости. Мелкие сомнения его переросли в большие, а большие разрешились сами собой: разрывом отношений. Он поссорился со своим епископом, поссорился с церковным старостой и, наконец, даже со своей «бедной, старой дорогой» маркизой, которая скончалась, так и не успев с ним помириться. В конце концов он счёл долгом совести порвать с церковью, которая стала слишком для него тесной, и перебрался со всем имуществом в Лондон, где по крайней мере он мог свободно дышать. Но здесь им овладело беспокойство: длительная привычка постоянно быть на виду, ловить почтительно обращённые взоры, говорить, не встречая в слушателях возражений, пользоваться влиянием и авторитетом в духовных делах (и даже в мирских), производить впечатление, особенно на женщин, своим властным видом, красивым, звучным голосом, высоким безмятежным челом, плавными движениями мягких больших рук, вскоре потерявших свой деревенский загар, – всё это стало как бы его второй натурой, тем воздухом, без которого он не мог существовать. Постепенно он стал самым популярным в ту пору проповедником позитивизма и весьма преуспевал на этом поприще.
А его дорогая дочь Алиса, продолжая придерживаться старой веры, вышла замуж за почтенного архидиакона англиканской церкви. Он очень ловко сумел подхватить и удержать её возле себя в тот момент, когда она, дрожа, стояла на краю пропасти, то есть намеревалась перейти в католичество. Брак их не был ни счастливым, ни несчастливым – обычный буржуазный брак, вполне благополучный, но безрадостный.
Так, увы! распались духовные узы, столь важные для покоя и мира в семье, объединявшие отца и дочь. Распря на почве религиозных убеждений разъединила их сердца. Таковы мы, люди! Какая жалость!
Нам нечего больше сказать о милой темнокудрой Алисе.
Часть шестая
Клянусь, королеву она затмевала
Своею красой,
Когда по Толедо шла, бывало,
Вечерней порой!
Чётки на шее… в корсаже чёрном…
О ночи тьма…
От воя ветра в ущелье горном
Сойду с ума!
Поют и пляшут вдали поселяне.
Сабины нет.
Променяла на перстень графа Салданьи
Любви обет.
Голубку в сети ловил он упорно.
О ночи тьма!
От воя ветра в ущелье горном
Схожу с ума![23]
Посмотрите-ка на наших трёх мушкетёров палитры и кисти: они стали известными художниками и снова в Париже после долгих лет.
В подражание славному Дюма назовём эту главу «Пять лет спустя», хотя прошло немногим больше.
Таффи – это Портос и Атос в одном лице; как и они, он могучего сложения, обладает прекрасным характером и достаточно силён, чтобы «ударом кулака оглушить человека». Кроме того, у него романтически-аристократическая наружность, величественная, гордая осанка, он полноват, но в меру, не откажется от бутылки вина, даже двух, и выглядит человеком с интересным прошлым.
Лэрд, конечно, д'Артаньян. Его картины пошли в ход, и к этому времени он уже член Королевской академии. Как и Квентин Дорвард, этот д'Артаньян – шотландец:
Ах, каким был удальцом
этот парень из Данди!
А Маленький Билли, изысканный друг герцогинь? Боюсь, что ему придётся сойти за Арамиса. Но не будем преувеличивать это сходство; кроме того, в отличие от славного Дюма, у нас есть совесть. Нельзя подтасовывать исторические факты или подменять исторические личности. А если Атос, Портос и компания к нашему времени не стали историческими личностями, то кто же таковым стал, хотелось бы мне знать?
А что касается Таффи, Лэрда и Маленького Билли – они самые что ни на есть исторические личности!
Наши три друга, отменно элегантные, одетые по последнему слову моды, в сюртуках, с тугими воротничками, грозящими удавить их, с подобающими случаю галстуками и булавками к ним, с бутоньерками в петлицах, в цилиндрах, похожих на печные трубы, в изящнейших брюках и лакированных туфлях, пьют кофе и едят булочки с маслом за маленьким столиком в обширном дворе огромного караван-сарая с асфальтированным полом, с застеклённой крышей, которая пропускает лучи солнца, но предохраняет от дождя и… свежего воздуха.