Маленький Билли ночевал у Таффи, на улице Джермин. На следующее утро друзья отправились на Фицрой-сквер.
Трильби с трогательной радостью приветствовала их. Она была в чёрном, просто и скромно одетая; сундуки её уже прибыли из гостиницы. При ней была больничная сиделка, и от неё только что ушёл доктор. Он сказал на прощанье, что болезнь её является следствием сильного нервного потрясения, – диагноз, к которому нельзя было придраться.
Казалось, рассудок всё не возвращался к ней, она совершенно не отдавала себе отчёта в своём положении.
– Ах! Если б вы знали, что это значит для меня – вновь увидеть вас, всех трёх! Для этого стоило жить на свете! Я об этом и мечтать не смела! Трое милых англичан – мои дорогие старые друзья! Ах, как я счастлива – я просто блаженствую! Неужели я ещё не забыла английский язык!
Голос её был так мягок, нежен и тих, что бесхитростная речь её звучала, как прекрасная песня. Она, как в старину, оглядывала их ласковым взором, каждого в отдельности, с глазами, полными слёз. Трильби казалась больной, слабой, изнурённой; она не выпускала руку Лэрда из своей.
– Что случилось со Свенгали? Он, наверное, умер!
Оторопев, они посмотрели друг на друга.
– Ах, он умер! Я вижу это по вашим лицам. От разрыва сердца. Как жаль! О, мне очень, очень его жаль! Он всегда ко мне хорошо относился, бедный Свенгали!
– Да. Он умер, – сказал Таффи.
– А Джеко, мой милый маленький Джеко – тоже умер? Я видела его вчера вечером, он согревал мне руки и ноги: где же мы были?
– Нет, Джеко не умер, но его на некоторое время задержали: он ударил Свенгали, как вы знаете, ведь вы присутствовали при этом.
– Я? Нет! Я никогда ничего подобного не видела. Но мне снилось что-то в этом роде. Джеко с ножом в руке и окровавленный Свенгали на полу. Это было как раз перед болезнью Свенгали. Он поранил себе шею ржавым гвоздём, так он мне сказал. Как это могло случиться? Но если это сделал Джеко, конечно, это было нехорошо с его стороны. Они были такими друзьями! Почему он это сделал?
– Почему?.. Свенгали больно ударил вас по руке своей дирижёрской палочкой во время репетиции и довёл вас до слёз. Вы помните?
– Ударил меня? На репетиции? Довёл до слёз? О чём вы толкуете, Таффи, милый? Свенгали пальцем никогда меня не тронул! Он всегда был сама нежность! И что же я могла репетировать?
– Песни, которые вы должны были исполнять вечером в театре.
– Исполнять в театре?! Я никогда не выступала ни в одном театре, не считая вчерашнего вечера, если это большое помещение было театром! Кажется, моё пение никому не понравилось! Я всячески постараюсь больше никогда не петь в театре. Как они кричали! И Свенгали в ложе смеялся надо мной. Почему меня повезли туда? И почему этот маленький смешной француз в белом жилете требовал, чтобы я пела? Я прекрасно понимаю, что пою не настолько хорошо, чтобы выступать в таком месте. Какую я сделала глупость! Всё это кажется мне дурным сном. Но как и почему? Неужели мне это снилось?
– Ну, хорошо, но разве вы не помните, как вы пели в Париже – в зале Цирка Башибузуков, в Вене, в Санкт-Петербурге, в других местах?
– Что за ерунда, дорогой мой, вы меня с кем-то путаете! Я никогда нигде не пела! Я была и в Вене и в Санкт-Петербурге, только я никогда там не пела – боже упаси!
Она замолчала. Друзья беспомощно глядели на неё.
Маленький Билли спросил:
– Скажите, Трильби, почему вы сделали вид, что не узнаёте меня, когда вы ехали с Свенгали в коляске и я поклонился вам на площади Согласия?
– Я никогда не ездила с Свенгали в коляске! Нам больше по карману были омнибусы! Вам всё это приснилось, милый Билли, вы приняли за меня кого-то другого; а что касается того, будто я вас нарочно не узнала – да я бы скорее умерла, чем поступила так!
– Где вы останавливались со Свенгали в Париже?
– Право, я забыла. Мы были в Париже? О да, конечно, в отеле «Бертран», площадь Нотр Дам де Виктуар.
– Сколько времени вы пробыли со Свенгали?
– О, месяцы, может, годы – я забыла. Я очень болела. Он вылечил меня.
– Вы болели? Чем?
– Ах, я чуть не помешалась от горя и головной боли и хотела покончить с собой, когда умер мой дорогой маленький Жанно в Вибрэе. Мне всё казалось, что я была недостаточно внимательна к нему. Я совсем сошла с ума. Вы ведь помните, Таффи, вы написали мне туда через Анжель Буасс. Такое ласковое письмо! Я знаю его наизусть! И вы тоже, Сэнди. – Она поцеловала его. – Удивляюсь, куда они делись, эти письма? У меня ничего своего нет на свете, даже ваших дорогих писем, даже писем Маленького Билли – а их было так много! Да! Свенгали тоже писал мне – он узнал от Анжели мой адрес… Когда умер Жанно, я решила, что должна либо покончить с жизнью, либо немедленно покинуть Вибрэй – уйти от всех. После его похорон я остригла волосы, достала костюм рабочего: брюки, рубашку и кепку, и пошла пешком в Париж, никому ничего не сказав. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал, особенно Свенгали, ведь он писал, что приедет туда за мной. Я хотела спрятаться в Париже. Когда я наконец дошла, было два часа ночи и у меня всё болело, к тому же я потеряла все мои деньги – тридцать франков. Они выпали из дырявого кармана брюк. Кроме того, я поссорилась с возчиком на рынке. Он думал, я мужчина, и ударил меня, поставил мне фонарь под глазом только за «то, что я посмела погладить его лошадь и дала ей морковку, которую хотела съесть сама». Он был навеселе, по-моему. Я стояла и смотрела с моста на воду – около Морга – и хотела броситься в реку. Но Морг вызывал во мне такое отвращение, что у меня не хватило мужества! Свенгали всегда болтал о Морге и предсказывал, что я непременно туда попаду. Он обещал, что когда-нибудь придёт посмотреть, как я буду лежать там, и мысль об этом была так нестерпима, что я не решалась. Я была какая-то отупевшая, ничего не соображала.
– Я пошла к Анжель, на улицу Келья святого Петрониля, постояла у дома – но так и не решилась дёрнуть за звонок… Пошла на площадь святого Анатоля. Долго глядела на окно вашей мастерской и думала о том, как там было уютно на большом диване у печки… Мне ужасно хотелось позвонить к мадам Винар, но я вспомнила, что в мастерской лежит больной Билли, а с ним его мать и сестра. Ведь Анжель мне написала об этом. Бедный Билли! Он лежал там и был очень болен!
Я всё ходила по площади, а потом взад и вперёд по улице Трёх Разбойников. Снова пошла к реке – и опять у меня не хватило решимости утопиться. К тому же один полицейский заметил меня и всё время шёл за мной следом. Но самое смешное – ведь мы с ним были знакомы, а он меня совсем не узнал! Это был Селестин Бомоле, тот, что так напился на Рождество. Неужели вы его не помните? Такой высокий, рябой!
И вот до самого рассвета я всё бродила по Парижу. Наконец совсем выбилась из сил – и побрела к Свенгали на улицу Тирлиар, но оказалось, он переехал на улицу Сен-Пэр; я пошла туда и застала его дома. Мне очень не хотелось идти к нему, но ничего другого не оставалось. Судьба, наверное! Он так обрадовался моему приходу, немедленно занялся моим лечением, принёс кофе, хлеб, масло, я никогда ничего вкуснее не ела! Позаботился о бане для меня на улице Савонаролы – это было просто дивное удовольствие! – после чего я легла спать и проспала двое суток подряд! А когда проснулась, он сказал, что любит меня, никогда меня не оставит, будет всегда обо мне заботиться и, если я соглашусь уехать с ним, женится на мне. Он сказал, что посвятит мне всю свою жизнь. И снял для меня маленькую комнату рядом со своей.
В этой комнате я провела целую неделю, никуда не выходила и никого не видела. Я почти всё время спала. У меня была сильная простуда.
Свенгали дал два концерта и заработал много денег. Мы с ним уехали в Германию, никому ничего не сказав.
– И он женился на вас?
– Конечно, нет. Он не мог, бедняга! У него была жена и трое ребят. Он утверждал, что это не его дети. Они живут в Эльберфельде, в Пруссии; там у его жены маленькая кондитерская. Он вёл себя очень плохо по отношению к ним. Но не из-за меня! Он давно их бросил; всё же он посылал им деньги, когда они у него заводились, – я заставляла его, мне было так её жаль! Он часто рассказывал мне о жене – как она разговаривает и что делает, и показывал, как она одновременно молится и ест, держа в левой руке солёный огурец, а в правой рюмку с водкой – чтобы не терять времени. Я прямо покатывалась со смеху! Он ведь был таким балагуром, бедный Свенгали, любил пошутить! А потом к нам присоединились Джеко и Марта.
– Кто такая Марта?
– Его тётя. Она стряпала для нас и хозяйничала. Она сейчас сюда придёт, я получила от неё записку из гостиницы. Как она его любила! Бедная Марта! Бедный Джеко! Что с ними станется без Свенгали?
– А на какие средства жил Свенгали?
– О! он играл в концертах, по-моему, что-то в этом роде.
– Вы когда-нибудь его слышали?
– Да; Марта иногда водила меня слушать его, в самом начале, когда мы стали жить вместе. Ему всегда очень аплодировали. Он великолепно играл на рояле. Все такого мнения.
– Он никогда не пытался учить вас петь?
– Что вы! Как можно! Он так смеялся, когда я пробовала петь, и Марта с Джеко тоже! Они умирали со смеху! Обычно я пела «Бен Болта». Они заставляли меня, чтобы позабавиться, а потом от души хохотали. Но я никогда не обижалась на них. Вы же сами знаете, меня никто пению не обучал!
– А не было ли у него какой-нибудь другой знакомой – другой женщины?
– Насколько я знаю, нет! Он всегда мне твердил, что и смотреть не может на других женщин, так он сильно привязан ко мне! Бедный Свенгали! (Слёзы снова навернулись ей на глаза.) Он всегда был добр ко мне! Но я не могла его любить, как ему хотелось, – не могла! Даже мысль об этом была мне нестерпима! Я ведь когда-то ненавидела его, в Париже, в мастерской, разве вы не помните?
Он почти никогда не оставлял меня одну; в его отсутствие за мной приглядывала Марта – я всегда была слабой и больной; иногда я уставала до такой степени, что не могла двух шагов по комнате сделать. А всё из-за моего трёхдневного путешестия из Вибрэя в Париж. Я так и не оправилась после этого.