– Добро пожаловать, сэр, – произнес неотесанный охранник, возвращая документы с почти таким же выражением лица, как у его собаки.
Он вернул полуавтоматическое оружие, которое все это время держал наготове за спиной, в предназначенное для него крепление и нажал на кнопку, которая подняла покрытые белым лаком металлические ворота.
Маккейн поставил машину где-то на сильно занятой для этого времени суток парковке и, только подойдя ко входу, заметил, что для него зарезервировали место совсем неподалеку. Небо хмурилось и над Хартфордом, в воздухе пахло грозой. Еще один охранник за стеклом пропустил его через вращающуюся дверь, а за ней его ожидал профессор Коллинз, который приветствовал его неожиданно подобострастно и тут же начал экскурсию.
Маккейн увидел коридоры и кабинеты, большие и маленькие залы, и повсюду стояло множество компьютеров вплотную друг к другу – целые полки с мониторами, по которым бежали ряды каких-то цифр, подрагивали диаграммы, сменяли друг друга разнообразные графики. Звуки бесчисленного множества вентиляторов соединялись в глухой хор возвещающих несчастье ангельских голосов, время от времени перекрываемый звуками печатающего принтера, с жужжанием выплевывавшего бумагу. И она не оставалась лежать, ее тут же подбирал сотрудник, чтобы прикрепить к стене, полной похожих распечаток, или отправить в тщательно выбранную папку. На стенах красовались доски с надписями вроде «Стратегия EN-1» или «Комплекс RES/POP», на столах громоздились пустые коробки из-под пиццы и кофейные чашки, полные сигаретных окурков. Под потолком тянулись трубы мощной вентиляционной системы, и, несмотря на это, в комнатах воняло нестираными рубашками и сигаретным дымом. В одном из небольших кабинетов Маккейн увидел молодого небритого мужчину, который лежал на раскладушке, открыв рот, и спал, еще сжимая в руках ручку.
– Тим Джордан отвечает за сведение стратегий экстремальной точки, – негромко пояснил Коллинз. – Он здесь с самого четверга.
– Сразу видно, – проворчал Маккейн, испытывая недоверие к столь нарочитому усердию.
Наконец они добрались до кабинета профессора, который не выглядел комфортабельнее, чем весь остальной институт, но обладал таким неоспоримым преимуществом, как пустое кресло. Стены, не занятые книжными полками и архивными шкафами, были покрыты диаграммами и тщательно склеенными из множества распечаток графиками.
– Прошу, присаживайтесь, – проводил его к креслу Коллинз. – Могу ли я предложить вам что-нибудь выпить? Чай, сок, вода…
Маккейн покачал головой.
– На данный момент достаточно плана, который будет работать.
Глаза профессора часто заморгали за стеклами очков.
– Ах да, понимаю, – произнес он и нервно потер руки. – Вы хотите знать, к какому результату мы пришли. – Он кивнул, словно это стало ясно ему только сейчас, и принялся расхаживать вдоль своих обклеенных стен. – Возможно, будет уместно, если сначала я поясню стратегию, по которой мы действовали. Мы ведь условились в мае, на какие параметры вы можете оказать влияние посредством «Фонтанелли энтерпрайзис» и насколько большое, то есть масштаб. Это дает определенное множество параметрических скачков, как мы говорим, то есть дискретные изменения состояний в определенный момент времени, причем эти моменты времени тоже нужно было варьировать, в нашем случае начиная с января 1998 года. Поскольку мы имеем дело со сложной моделью, различные параметрические скачки могут оказывать друг на друга непредсказуемое влияние, что в свою очередь означает, что на всякий случай необходимо действовать по методу грубой силы, то есть сопоставлять комбинацию каждого параметрического скачка с каждой комбинацией всех остальных параметрических скачков, для чего в математике используется понятие пермутации. Даже пермутации небольших множеств дают огромные числа, а в нашем случае число астрономически велико. Поэтому мы использовали различные метастратегии с целью заранее исключить области недействующих комбинаций или хотя бы оттеснить их на второй план и сосредоточить свое внимание на различных многообещающих факторах. Одной из таких стратегий стало исследование пермутаций точек экстремума, то есть наиболее возможных влияний в наиболее ранний момент времени. Другая стратегия была направлена на то, чтобы изучить влияние ударных групп, чтобы определить чувствительные области, – что, забегая вперед, оказалось неплодотворным. Поэтому в середине июля мы прекратили эти исследования, чтобы сосредоточить все силы на уточнении многообещающих комбинаций экстремумов. Мы…
Маккейн поднял руку, чтобы остановить поток речи профессора.
– Если я ничего не путаю, – сказал он, – все это мы уже обсуждали в мае.
Коллинз запнулся, затем кивнул.
– Может быть. Действительно.
– Тогда я хотел бы попросить вас наконец перейти к результатам.
– Да. Конечно. Как пожелаете. – Он казался чрезвычайно напряженным. Его рука неловко потянулась к диаграммам на стенах и тут же опустилась, безвольно повиснув вдоль тела. – Вот они, результаты. Все сразу.
– Это всего лишь линии, – произнес Маккейн.
– Конечно, вам нужны интерпретации. Это, к примеру, развитие экономики в Азии как сумма развитий всех отраслей в азиатских странах, причем заштрихованная линия – положительный экстремум – обозначен показателями соответствующего направления, а пунктирная линия – негативный экстремум, тоже с указаниями на набор исходных данных. Список рядом – это обзор всех наборов данных, которые дали значения экстремума; через ссылки легко прослеживается взаимосвязь…
– Профессор Коллинз, – снова перебил его Маккейн, – в данный момент меня не интересует обсуждение ваших методик. Я пришел за результатами.
Ученый задумчиво кивнул, тяжело опершись на край своего письменного стола.
– Вы имеете в виду план, каким образом можно перевести развитие человечества в стабильное русло?
– Совершенно верно. И, честно говоря, ваши долгие вступления будят во мне подозрение, что вы не настолько далеко продвинулись в своей работе, как мы договаривались в мае и как вы отчитывались мне все это время.
– О нет, напротив, – ответил Коллинз, снял очки и начал протирать их полой своего белого халата. – Мы продвинулись даже дальше, чем предполагалось. Но плана, на который мы рассчитывали, боюсь, среди наших результатов не обнаружить.
– Этого не может быть.
Профессор взял со стола листок.
– Целью были сто двадцать миллионов симуляций к началу октября. Тем самым все наборы точек экстремума были разработаны до количества пятисот наилучших применений. На самом деле на сегодняшний день к десяти часам утра мы завершили 174131204 симуляции, то есть почти в полтора раза больше, чем планировалось. – Он снова отложил листок. – Причина, по которой мы не нашли рабочего плана, заключается не в том, что мы работали слишком медленно, и не в том, что у нас не хватает компьютеров. Причина в том, что такого плана не существует.
Они отыскали место среди церковных скамей, старых, покрытых белым лаком, сели и замолчали.
Джон впитывал в себя атмосферу. Ему казалось совершенно невероятным, что это и есть то самое место, откуда началась революция. Николаикирхе была маленькой и неприметной, снаружи окруженной лесами, внутри слабо освещенной и почти пустой. Окна по периметру были закрыты ставнями, если темные шторы не занавешивали матовое стекло. В углу рядом с ними, рядом с доской объявлений и церковной кружкой, стоял большой, разукрашенный от руки щит, на котором внутри радуги была изображена фигура мужчины, на чем-то поднимавшегося к небу.
– Мечи на орала, – шепотом перевела ему надпись Урсула. – Мирная молитва в церкви Святого Николая, каждый понедельник в 17.00.
Значит, с этого все началось. С простого приглашения в эту церковь. Джон попытался почувствовать, сохранило ли это место воспоминания о надеющихся, отчаявшихся, испуганных, рассерженных, дрожащих, готовых на все людях, – но ничего не было, а если и было, то он этого не ощущал. Он видел матовые белые доски, узоры нежно-зеленого цвета, крепкие колонны, несшие на себе свод церкви с опорой на стилизованные венцы и завершающиеся такими же стилизованными зелеными кронами; самая обычная церковь. Ему казалось странным, что здесь нет даже памятной доски в честь событий осени 1989 года. Что даже новое правительство не сочло это необходимым.
Как будто новое правительство тоже хочет забыть, насколько просто свергнуть любое правительство: все люди просто встанут и скажут: «Довольно!»
Урсула пристально смотрела на него.
– Ты вообще… как это называется? Верующий?
– Ты имеешь в виду, часто ли я хожу в церковь? Последний раз я был в церкви двадцать лет назад, когда женился Чезаре. Это мой старший брат, – добавил он.
Она улыбнулась мимолетной улыбкой.
– Я знаю. Я сидела рядом с ним в самолете.
– Ах, вот как, да. – Это была одна из историй, которые они рассказывали друг другу в одну из минувших ночей.
– Нет, я имею в виду, религиозен ли ты. Веришь ли ты в Бога.
– Верю ли я в Бога? – Джон глубоко вздохнул. – Три или четыре года назад я смог бы ответить четко, но сегодня… Не знаю. Ты спрашиваешь из-за пророчества, правда?
– Ясное дело. Если ты думаешь, что Джакомо Фонтанелли получил свое видение от Господа, то, по логике вещей, ты должен верить в Бога.
Джон склонил голову.
– Скажем, я пытаюсь быть открытым для возможности, что за всем этим стоит божественный план… Может быть, я даже надеюсь. Но верю ли я…
– Так, как верил Кристофоро Вакки?
– Нет. Не так, – решительно покачал головой Джон. – Мне хотелось бы.
– Последний раз я верила во что-то во время Югендвайе[67]. Готовы ли вы приложить все силы ради счастливой жизни рабочих? Да, клянемся. Ради мирной, демократической и независимой Германии? Да, клянемся. И так далее. Я хотела жить в духе дружбы народов, влиться в солидарность трудящихся… А потом меня не пустили в полную среднюю школу, хотя я была лучшей в классе. Когда я стала жаловаться, все только смущенно отводили взгляд и искали отговорки – какая там солидарность трудящихся. Все пустые фразы. Вера и идеализм – это просто попытки использовать других.