ь людям будущее. Именно я?
Джон вздохнул. Вот опять наглядный пример того, чего стоят видения и пророческие сны. А именно – ничего. Конечно, сегодня никто не видит будущего. Каждый просто ждет, от какой из множества бед погибнет человечество. То, что оно погибнет, было делом ясным и решенным. Альтернативы заключались только в выборе оружия: страх перед атомной войной в последние годы несколько вышел из моды, что, вероятно, было несправедливо, зато высоко ценились новые эпидемии болезней – СПИД, лихорадка Эболы, коровье бешенство, что-то в этом ценовом диапазоне, и не забыть про озоновую дыру, расширение пустынь да еще о том, что, по слухам, скоро закончится питьевая вода. Нет, сейчас действительно нет резона видеть будущее. Вот только он, Джон Сальваторе Фонтанелли, не является исключением. Скорее напротив: пока его сверстникам удалось хоть как-то обеспечить хотя бы свое непосредственное будущее, обзаведясь домом, семьей и стабильным доходом, он просто тупо жил одним днем и даже сумел отодвинуть в будущее столь неотвратимые события, как внесение арендной платы за квартиру. Точно, если и есть кто-то, кто меньше подходит для поисков потерянного будущего, чем он, то ему срочно нужно с ним познакомиться.
Старик снова заглянул в свою папку.
– В 1525 году, как уже было сказано, Джакомо Фонтанелли вернулся в монастырь, где провел детство, и рассказал аббату о своем видении. Они пришли к убеждению, что этот сон послан Богом, что он похож на библейский сон фараона, на основании которого Иосиф предсказал семь изобильных лет и семь голодных, и решили они действовать соответствующим образом. Все состояние Джакомо Фонтанелли было доверено находившемуся в дружеских отношениях с аббатом правоведу – человеку по имени Микеланджело Вакки…
– Ах! – произнес Джон.
– Да. Мой предок.
– Вы хотите сказать, что ваша семья хранила состояние моей семьи, чтобы передать его сегодня мне?
– Именно так и есть.
– На протяжении пятисот лет?
– Да. На протяжении пятисот лет Вакки являются юристами. Дом, в котором находится наша контора, все тот же, что и прежде.
Джон покачал головой. Невероятно. Невероятно в первую очередь из-за спокойной уверенности, с которой старик излагал эти ужасы. Давно, казалось бы, забытые уроки истории снова всплывали в памяти, и мороз шел по коже: пятьсот лет! Это же значит, что Христофор Колумб еще не открыл американский континент, когда родился его предок. Получается, этот человек пытался ему сказать ни много ни мало, а то, что его семья в период между открытием Америки и первой высадкой на Луне занималась сохранением основанного на сне состояния – и что все это время она жила в одном и том же доме!
– Пятьсот лет? – повторил Джон. – Это же… даже не знаю, сколько поколений. Неужели никому не пришло в голову просто присвоить себе те два миллиарда?
– Никому, – спокойно ответил Кристофоро Вакки.
– Но ведь ни одна живая душа не узнала бы! Даже сейчас, когда вы мне это рассказываете, мне очень трудно поверить.
– Ни одна живая душа, может быть, – признал старик. – Но вот Господь узнал бы.
– Ах! – только и сказал Джон. Вот оно что.
Padrone раскинул в стороны руки с растопыренными пальцами.
– Вероятно, я должен объяснить кое-что еще. Само собой, существовали точные, установленные вашим предком правила оплаты работы управляющих, которых мы строго придерживались, – и жили мы при этом неплохо, должен добавить. Само собой, даже сегодня у нас сохранились все бухгалтерские документы, и мы можем предоставить все записи транзакций и удержаний гонорара.
«Да уж, – подумал Джон. – Готов спорить, вы это можете».
– И, само собой, – добавил старый Вакки, – изначальное состояние не составляло два миллиарда долларов. Таких денег в то время, вероятно, вообще не было. Состояние, оставленное Джакомо Фонтанелли в 1525 году, составляло три сотни флоринов, то есть, учитывая перерасчеты сегодняшней стоимости золота, примерно десять тысяч долларов.
– Что? – вырвалось у Джона.
Старик закивал, и на шее у него появились морщины, сделавшие его похожим на динозавра.
– При этом нужно принимать во внимание данные перерасчетов и покупательную способность. Три сотни флоринов представляли собой немалое состояние, с учетом тогдашней покупательной способности. Сегодня эти деньги, если пересчитать и обменять их, не стоили бы разговора – наше путешествие уже поглотило бóльшую их часть. Множество валют и валютных реформ обычно затуманивают взгляд на тот простой факт, что инфляция подтачивает все состояния, как крупные, так и мелкие. Но у Джакомо Фонтанелли был могущественный союзник, – многозначительно добавил padrone, – а именно сложный процент.
– Сложный процент? – машинально повторил Джон.
– Позвольте мне объяснить. В 1525 году на счет в учреждении, которое сегодня назвали бы банком, был положен эквивалент десяти тысяч долларов. В то время еще не было банков в сегодняшнем понимании, но в тогдашней Европе, а особенно в Италии, существовала процветающая экономика и хорошо функционировавший рынок капитала. Помните, Флоренция была тогда финансовой метрополией, в четырнадцатом веке там заправляли такие банкиры, как Барди и Перуцци, а в пятнадцатом – Медичи. Несмотря на то что церковь ввела запрет на процент, придерживаться его было невозможно, ведь не существует рынка капитала без процентов – никто просто не стал бы давать деньги в долг, если бы это ничего ему не приносило. Вложение Джакомо Фонтанелли идеально совпало с развитием функционирующего в полную силу международного денежного рынка в шестнадцатом столетии. Мой предок Микеланджело Вакки выбрал надежное вложение, с начислением четырех процентов, дающее относительно небольшой доход. Это значит, что в конце 1525 года в пересчете на современную валюту набежало четыреста долларов, которые были присоединены к первоначальному состоянию, и на следующий год на счету было уже не десять тысяч, а десять тысяч четыреста долларов. И так далее.
– Я знаю, что такое сложный процент, – проворчал Джон, все еще ожидавший, когда они доберутся до сути – обнаружения сокровища инков, золотой жилы, чего-то в этом роде. – Но это все мелочи, да?
– О, я бы так не сказал, – улыбнулся старик и взял в руки листок бумаги, на котором были выведены длинные колонки цифр. – Как и большинство людей, вы недооцениваете, что могут сделать вместе сложный процент и время. А ведь рассчитать это достаточно легко, потому что, хотя условия то и дело слегка меняются, мы всегда в среднем имеем процентную ставку в четыре процента. Это значит, что в 1530 году, то есть спустя пять лет после основания, вложение составляло немногим более двенадцати тысяч долларов в пересчете на сегодняшние деньги. В 1540 году оно составляло уже восемнадцать тысяч, а уже в 1543 году оно увеличилось больше чем вдвое. И получаемые на него проценты, конечно же, тоже.
Джон заподозрил неладное, хоть и не мог сказать, в чем дело. Но это было что-то большое. Что-то, от чего захватывало дух. Что-то похожее на айсберг, на падающее мамонтово дерево[4].
– А теперь, – улыбнулся Кристофоро Вакки, – продолжение такое же, как в истории с шахматной доской и рисовыми зернышками. Четыре процента означают, кстати, что каждые восемнадцать лет капитал удваивается. В 1550 году состояние насчитывало двадцать шесть тысяч долларов, в 1600 речь уже шла о ста девяноста тысячах. В 1643 году оно перешагнуло границу в миллион долларов. В 1700 году нашей эры оно составляло девять с половиной миллионов, в 1800 – уже четыреста восемьдесят миллионов долларов, а в 1819 году добралось до миллиарда…
– Боже мой, – прошептал Джон, снова предчувствуя нечто большое и тяжелое, которое намеревалось лечь на него. Вот только теперь оно покажется полностью. Больше пощады не будет.
– Когда наступил двадцатый век, – безжалостно продолжал старик, – состояние Фонтанелли выросло до сорока двух миллиардов долларов, разделенное на тысячи счетов в тысяче банков. Когда началась Вторая мировая война, миллиардов было уже сто двенадцать, а когда закончилась – сто сорок два. В назначенный день, то есть вчера, состояние – то есть ваше состояние – составило приятную круглую сумму в почти один триллион долларов. – Он самодовольно улыбнулся. – Вот и все о процентах и сложных процентах.
Джон глупо вытаращился на адвоката, его нижняя челюсть отвисла, но он не сумел издать ни звука, ему пришлось откашляться и наконец произнести голосом больного туберкулезом человека:
– Один триллион долларов?
– Один триллион. Это тысяча миллиардов. – Кристофоро Вакки кивнул. – Иными словами, вы – самый богатый человек в мире, самый богатый человек всех времен, причем намного богаче других. Триллион долларов принесет вам только за этот год не менее сорока миллиардов долларов одних процентов. Существует примерно двести-триста миллиардеров, смотря как считать, но вряд ли вы найдете больше десяти тех, состояние которых будет больше, чем ваш доход с процентов только за этот год. Никто никогда не сможет владеть количеством денег, даже приближенным к вашему.
– Если подсчитать проценты, – взял слово Эдуардо Вакки, – это означает, что после каждого вдоха, который вы делаете, вы становитесь на четыре тысячи долларов богаче.
Джон находился в состоянии, близком к шоку. Сказать, что у него не укладывалось это в голове, значило бы самым недопустимым образом приуменьшить. Его мысли крутились, словно на быстроходной центрифуге, всплывали воспоминания, страхи и пережитый болезненный опыт, все связанное с деньгами – или, точнее, с их отсутствием, такой бешеный поток эмоций, что некая сила в нем дернула стоп-кран.
– Триллион, – произнес он. – Просто благодаря процентам и сложному проценту.
– И пятистам годам, – добавил Кристофоро Вакки.
– Это же так просто. Это мог бы сделать каждый.
– Да. Но никто не сделал. Никто, кроме Джакомо Фонтанелли. – Седовласый адвокат покачал головой. – Кстати, это было не так-то и просто. Банки, конечно же, тоже сознают эффект сложного процента – поэтому все договоры на накопительные вклады содержат маленькую, незаметную, но важную оговорку, что начисления процентов без движения по счету прекращаются спустя тридцать лет. Тем самым они хотят предотвратить именно этот случай – чтобы кто-то положил небольшую сумму на сберегательную книжку, забыл об этом, а спустя сто лет ее кто-нибудь нашел и стал претендовать на огромное состояние. – Он улыбнулся. – И, конечно же, по этой причине Вакки всегда обеспечивали движение по счету. Там снять, туда перечислить. Спустя десять лет – обратно. В принципе, вот и все, что мы делали на протяжении пятисот лет.