– Просто движение по счетам?
– Именно. И я убежден, что именно это и является причиной того, что ваше состояние росло, росло и все еще существует, в то время как множество других состояний исчезли. У их владельцев не было такого количества времени – только своя собственная жизнь. Они вынуждены были идти на риск. Они хотели получить что-то со своих денег… Ничего подобного не происходило с моей семьей. Нам не нужно было идти на риск, напротив, мы его избегали. Мы ничего не хотели получить от денег, поскольку это были не наши деньги. И у нас было время, неизмеримо много времени и священное поручение. – Кристофоро Вакки покачал головой. – Нет, не думаю, что это мог бы сделать каждый. По-моему, это единичный случай.
На бесконечно долгий миг воцарилась тишина. Джон смотрел прямо перед собой, оглушенный случившимся. Адвокаты внимательно смотрели на него, наблюдая, как он за несколько минут пытается понять то, для чего им самим понадобились годы, каждому из них. Они смотрели на него, как смотрят на давно разыскиваемого пропавшего члена семьи, который теперь нашелся, вернулся туда, где его место.
– А теперь? – наконец спросил Джон Сальваторе Фонтанелли и удивился, что по ту сторону окна все еще светло. У него было такое чувство, что прошли часы с тех пор, как он вошел в комнату.
– Нужно уладить формальности, – произнес Альберто Вакки, подергав выглядывающий из нагрудного кармана кончик платка. – Состояние должно быть переписано на вас, и мы хотим предотвратить уплату налогов на наследство. И еще ряд подобных вещей.
– Стиль вашей жизни изменится, – добавил Грегорио Вакки. – Конечно, мы не можем давать вам указания, но, поскольку мы как семья готовились к этому моменту на протяжении поколений, мы хотим сделать ряд предложений, которые наверняка могут помочь. К примеру, вам потребуется секретариат, уже только затем, чтобы справиться с потоком писем с просьбами, которые наверняка будут вам приходить. И телохранитель, чтобы не подвергаться опасности быть похищенным.
– Поэтому, – заключил Эдуардо Вакки, – мы предлагаем вам для начала оставить свой дом здесь, в Нью-Йорке, и – по крайней мере, на время, – отправиться с нами во Флоренцию, пока не привыкнете к новой жизни.
Джон медленно кивнул. Да, для начала это все надо переварить. С этим нужно переспать. Во Флоренцию. Ну ладно, почему бы и нет? Что его держит в Нью-Йорке? Триллион долларов. Самый богатый человек в мире. Отличная шутка.
– А потом? – спросил он.
– Нам самим интересно, – сказал Кристофоро Вакки.
– Что вы имеете в виду?
Старик сделал неопределенный жест.
– Ну, у вас окажется такое количество денег, что любая экономика будет трепетать в ожидании ваших решений. Это ваша власть. Как вы ею распорядитесь, дело исключительно ваше.
– А что же видел в своем сне Джакомо Фонтанелли, что я должен сделать?
– Этого мы не знаем. Он видел, что вы поступите верно. Больше в переданных нам записях не сказано ничего.
– Верно? Но как это – верно?
– Так, что людям вернется потерянное будущее.
– И как же это произойдет?
Padrone рассмеялся.
– Без понятия, сын мой. Но я не беспокоюсь, не беспокойтесь и вы. Подумайте о том, что мы здесь исполняем пророчество, которое считаем священным. А это значит – что бы вы ни сделали, неверно вы поступить не можете.
Сьюзен Винтер, тридцати одного года от роду, не замужем, сидела, нервно покачивая ногой, за одним из столиков на двоих перед Рокфеллеровским центром – на белом стуле под коричневым восьмиугольным зонтиком, – а человек все не приходил и не приходил. В тысячный раз она посмотрела на часы: окей, до условленного времени еще оставалось две минуты, и затем – вперед, к золотому Прометею, сыну титана, украшавшему фронтон высотного здания. Разве он тоже не сделал нечто запретное, не бросил вызов богам? Она попыталась вспомнить то, что знала об античных легендах, но так и не смогла.
Как считали ее немногочисленные друзья, она была не замужем потому, что не взрастила в себе столько чувства собственного достоинства, чтобы нарядно одеваться и краситься, подчеркивая свою красоту. Этим вечером на ней были безвкусные джинсы и мятая линялая серая майка, волосы прядями спадали на лицо. Официант, у которого она заказала минеральную воду, отнесся к ней как к пустому месту и воду до сих пор не принес. Чего не знали ее друзья – и не знал никто, – так это того, что Сьюзен Винтер как одержимая играла в лотерею. Все, что удавалось выкроить из зарплаты, поглощала страсть к игре, равно как и те немногие выигрыши, что у нее случались. Она давно уже призналась себе, что это скорее мания, чем страсть, но не находила в себе сил на то, чтобы с этим справиться. Иногда, когда она дюжинами покупала лотерейные билеты, она словно стояла рядом, наблюдала за собой со стороны и испытывала мрачное удовлетворение от того, что вынуждена сосуществовать с этим отвратительным, бессмысленно прожигающим жизнь созданием. Ее бабушка, у которой Сьюзен проводила вечера, когда она была ребенком, всегда говорила:
– Повезет в картах, не повезет в любви! – когда выигрывала одну из бесконечных партий в бридж с подругами.
Повезет в картах, не повезет в любви. Это была немецкая поговорка; бабушка бежала из Германии перед войной. Почему – это Сьюзен поняла гораздо позже. В те вечера, когда ее родители работали, она всегда сидела рядом с бабушкиным стулом, причесывала кукол, переодевала их и слушала разговоры женщин. Повезет в картах, не повезет в любви. Для себя она все перевернула и уже не была уверена в том, а не звучит ли пословица иначе: не повезет в любви, повезет в картах. С учетом того количества неудач, которые случились с ней в любви, ей просто должно было однажды повезти в игре, несмотря на то что она весьма неясно представляла себе, как вообще должно выглядеть это везение.
Мужчина пришел точно в назначенное время. Когда он поднялся на террасу, на нем было все то же темное пальто, и, похоже, он нашел ее сразу, не тратя время на поиски. В руке у него был коричневый конверт, и Сьюзен знала, что в нем деньги, много денег. Внезапно ей стало очень любопытно, что же она должна сделать.
Он сел напротив нее, неловко, как будто его терзала судорога, положил конверт перед собой, сверху опустил руки и посмотрел на нее. У него было грубое, покрытое отметинами лицо, словно в юности он пострадал от оспы или по меньшей мере от сильной угревой сыпи.
– Ну что? – спросил он.
Он не назвал ей своего имени, он никогда не представлялся, когда звонил ей. Она всегда узнавала его по голосу. Вот уже два года она снабжала его информацией со своей фирмы, а он снабжал ее деньгами. Сначала это были просто справки – какие дела расследует детективное агентство «Дэллоуэй», какие у них клиенты, – затем вопросы стали конкретнее, и ее ответы тоже. Сегодня она впервые отдавала документы.
Она открыла сумку и вынула тонкую папку. Он протянул руку, она отдала. Вот и все.
Он молча изучал документы. Их было немного. То, что она смогла скопировать незаметно. Фото, которое он пристально изучил. Пара копий. Пара страниц текста, которые он несколько раз медленно прочел. Она наблюдала за ним, смотрела на покрытые волосками тыльные стороны рук, чувствовала себя уродливой, маленькой и жалкой. И в то же время она от всей души надеялась, что он найдет это достаточным, стоящим тех денег, которые он ей предложил.
– Информация о его семье у вас тоже с собой? – вдруг спросил он.
Она едва не испугалась.
– Да.
Он протянул руку, спокойно, как будто то, что они делали, было самой обычной вещью в мире, в то же время излучая неумолимую требовательность. Она вынула вторую папку и тоже вручила ему.
Он снова просмотрел содержимое. Эта папка была более полной, включала в себя почти все, что смогло собрать детективное агентство. Часть информации была получена нелегальным путем. Но она показалась ей несущественной.
– Хорошо.
Он отдал ей коричневый конверт, совершенно бесцеремонно, как будто передавал пакет с колбасой. Сьюзен взяла его, спрятала в сумку, в животе разлилось приятное тепло.
Он встал, так же неловко, сложил папки трубочкой и спрятал во внутренний карман пальто.
– Если мне понадобится что-то еще, я позвоню на днях.
Она чувствовала деньги сквозь кожу сумки.
– Если бы я только могла понять, что вас так интересует в этом парне…
Мужчина посмотрел на нее таким взглядом, от которого она вздрогнула.
– Лучше не пытайтесь это понять. Если хотите добрый совет.
И он ушел, не оборачиваясь.
Джон сидел на кровати в отеле, на мягкой, пахнущей лавандой кровати, не отводя взгляда от стоящего на столе телефона и борясь с собой, пытаясь решить, имеет ли он право позвонить с него. Все внутри дрожало, грозя разорвать на части. Происходящее с ним казалось похожим на сон, и все, чего он по-настоящему хотел, так это поговорить с кем-нибудь из реального мира, с кем-то, кто сможет сказать ему: «Проснись!» или что-то в этом роде. Может ли он позвонить? Они сказали, что он должен спать здесь; они не хотели больше отпускать его, теперь, когда наконец нашли спустя пятьсот лет… Означает ли это, что он имеет право позвонить? Он слышал, что звонить из отелей дорого, а у него денег в кармане было аккурат на поездку в метро.
Они купили ему одежду: пижаму, брюки, рубашку, все необходимое, нужного размера. Весь пол был усыпан пакетами, и он даже не все раскрыл. Тем временем стемнело, а он так и сидел в полумраке.
Означает ли то, что они позволили ему переночевать здесь, и то, что они оплатят телефонный разговор? Может быть. Он уставился на плоский светлый аппарат, поблескивающий в темноте, и снова задрожал. «Триллион долларов, – повторил голос внутри него, и еще раз, и еще. – Триллион долларов».
Пол. Пол Зигель скажет ему, что об этом думать. Пол поможет ему прийти в себя.
Рука дернулась вперед словно сама собой, рванула к себе трубку, а указательный палец другой руки набрал номер. Затаив дыхание, он прислушивался к раздававшимся звукам, гудкам, услышал щелчок, когда сняли трубку.