– За нами наблюдают? – спросил Джон у Марко, когда они покинули первую дискотеку.
Тот спокойно кивнул.
– Двое с камерой прямо за нами. А там, впереди, на велосипеде, кажется, еще один.
Джон склонился к Патрисии.
– Мы на работе.
– Готова спорить, вы получаете от этого удовольствие, – насмешливо произнесла она.
Они посетили еще несколько ярких дискотек и один довольно грязный бар, а затем наконец пошли к лодке вдоль берега. Их откомандированный государством постоянный спутник старался делать хорошую мину при плохой игре, но улыбка его стала совсем неестественной, а когда Джон спросил его, тот признался, что он не считает ночную Пуэрто Галера одной из тех жемчужин, которые ему поручили показать.
На протяжении последующих дней они скользили мимо испещренных скалами побережий, густых лесов и обрамленных пальмами пляжей. Время от времени встречались ярко выкрашенные рыбацкие лодки, одинокие и в компании, с рычащими моторами и с уключинами, некоторые спокойно стояли на воде, другие – с натянутыми парусами. Им махали руками, но, похоже, особо не обращали внимания на огромную яхту. Они пересекли море Сибуян, прошли вдоль побережья Южного Лусона и, наконец, увидели вулкан Майон, уходящий высоко в небо, идеальной конусообразной формы. Из его узкого кратера поднималась, извиваясь, тонкая белая струйка дыма, словно постоянное напоминание об опасности, которую он собой представлял.
Патрисия предложила немного пройтись пешком по городу у подножия вулкана – Легаспи. Бенигно Татад осмелился осторожно заметить, что это исключительно неинтересный и скучный город без какого бы то ни было стиля.
– Ну и ладно, – сразу сказала Патрисия. – Тогда мы будем делать что-нибудь другое.
– Нам стоит направиться в Боракай, – посоветовал посланник. – Многие говорят, что пляжи Боракая – самые красивые в мире.
И они поехали дальше, среди маленьких и больших островов, по воде, прозрачной, как в раю, обратно в Висайское море и снова на запад. Один раз прилетел спортивный самолет, принялся наворачивать круги над ними, однако сложно было сказать, сидят там репортеры или просто туристы, которые хотят сделать необычные фотографии. То, что послужило поводом и целью путешествия, постепенно забывалось; спокойное равномерное течение дней, самыми важными событиями которых были вкусные ужины и часы дремы под тентом, мягкое покачивание корабля и шум разрезаемой килем воды убаюкивали, прогоняя прочь все мысли о мире, существовавшем по ту сторону этого рая. Джону казалось, что с него спадает все напряжение, скопившееся за два года в бесконечном марафоне без точек и запятых, без передышек. Иногда он спрашивал себя, останется ли от него что-то, если он полностью расслабится.
Боракай. По сверкавшим лазурью водам они проходили широкие бухты, где толпились маленькие весельные лодки с яркими парусами, дивясь пляжам, покрытым молочно-белым песком и, как в книжках, обрамленным кокосовыми пальмами. Самый крупный пляж, Уайт Бич, оказался с туристической точки зрения малообустроенным, но благодаря помощи Бенигно они нашли небольшой интересный пляж к югу от него.
– Здесь есть чудесные коралловые рифы. Если хотите, можете понырять рядом, – предложил Бенигно.
Джон особого восторга не проявил.
– Я не умею нырять.
– Я вызову инструктора, который научит вас, нет проблем. Со всем необходимым снаряжением.
Патрисия же сочла идею потрясающей. Она настояла на том, чтобы Бенигно нырял вместе с ней, на что тот, испытывая, очевидно, противоречивые чувства, согласился. Через несколько дней приехал инструктор по подводному плаванию, пожилой филиппинец с седеющими волосами, который, не считая необходимых для обучения выражений, говорил по-английски очень плохо, зато приволок с собой столько аппаратов, что их хватило бы на полбатальона.
Джон перенес свои часы безделья на бак, предоставив остальным возможность упражняться с дыхательными трубками на юте, и стал наслаждаться покоем.
– Официально я приехал затем, чтобы сообщить вам новые кодовые числа для замков, – пояснил Кристофоро Вакки, который недавно стал ходить опираясь на палку, и мягко улыбнулся. – Но, конечно же, для меня это был хороший повод посмотреть, как вы здесь поживаете. Каждый раз за обедом и ужином мы говорим о вас. Ну, утверждать, что мы беспокоимся, – это было бы слишком громко, но размышляем – это да. Нам ведь ничего другого особенно и не остается.
Урсула, моргая, смотрела на padrone, удивленная тем, что он появился так неожиданно, озадаченная присутствием в этих комнатах другого человека.
– Что, уже действительно конец августа? – спросила она.
– Тридцать первое.
– Невероятно.
Она утратила чувство времени, как всегда, когда зарывалась в архивы и ее при этом оставляли в покое. Ей казалось, что она приехала только вчера, и в то же время, если бы ей сказали, что снаружи прошли годы, она бы поверила. Отложив в сторону карандаш, она встала, чувствуя неловкость из-за необходимости разговаривать.
– Я нашла кое-что, что кажется мне странным. Вам стоит взглянуть на это.
– С удовольствием.
Она открыла кондиционированный шкаф, где хранились книги Джакомо Фонтанелли, провела рукой по отчасти грубо, отчасти изысканно переплетенным корешкам, из которых торчали неровно разрезанные, исписанные торопливым почерком полоски бумаги и закладки, которые она перелистывала пальцем.
– Вот. – Она вынула из шкафа тонкую книгу, одну из последних, открыла на нужной странице, показала ему. – Вот. Эта запись. Как бы вы перевели это?
Padrone поправил очки, изучая бледные неровные строки.
– Хм… Нелегко.
– Фонтанелли постепенно приобрел привычку писать в своих книгах заметки на полях, почти дневник. С кем говорил, где почуял сделку, в таком духе. Это единственная заметка, которая носит более личный характер.
Кристофоро Вакки сел за рабочий стол, придвинул к себе лампу, прочел про себя строки.
– Действительно странно, – сказал он затем и перевел: – «Сегодня говорил с отцом. Возможно, это выход». Интересно, что он имел в виду?
– До сих пор я думала, что он был внебрачным ребенком и его отец неизвестен, – произнесла Урсула.
– Он говорит так в своем завещании.
– В котором он также утверждает, что оставил состояние, а не долги. – Урсула покачала головой. – Я все подсчитала. Все годы, все флорины и цехины, марки и пфенниги. Хаос царит невероятный, но он все записывал правильно. Если он когда и откладывал деньги, то только от сделок, которые не указаны в книгах.
Padrone осторожно перевернул древние шелестящие страницы.
– Когда сделана эта запись?
– В марте 1522 года. – Она сверилась со своими заметками, заглянув в толстый блокнот, исписанный колонками чисел. – Тогда у него было почти пятьсот флоринов долга, и он затягивал их возврат, пока вскоре некий Дж. не дал ему взаймы двести флоринов. Он многого добился плутовством, великий учредитель.
Вакки закрыл книгу, отложил ее в сторону.
– И как вы себе это объясняете?
Урсула помассировала подбородок.
– Пока никак. Я знаю только, что мне нужно в Рим. Я должна найти остальные документы Джакомо Фонтанелли.
– Которые могут быть бог знает где.
– Их перемещали в этом столетии. Наверняка существуют записи, протоколы, что-то, что поможет мне найти их.
– Вы считаете себя способной на это?
– Да.
Она входила в состав комитета, который после окончания просоветского режима должен был решить судьбу учителей, профессоров и других государственных служащих. Свой талант находить документы она обнаружила в архивах распущенной службы госбезопасности и иногда боялась самой себя, когда находила документы, уличавшие кого-то в работе на «штази», несмотря на то что они были спрятаны или неправильно отсортированы. Шестое чувство. Да, она верила, что сможет.
– Хорошо, – произнес padrone. – Мы все устроим. Знаю я кое-кого, кому можно позвонить, чтобы перед вами открылись кое-какие двери…
Разбудивший его стюард сделал это не для того, чтобы напомнить ему об обеде, а чтобы передать ему телефон. Звонил Маккейн, и он сказал:
– Принцесса Диана мертва.
Джон сел, поднес трубку к другому уху и скривился, прогоняя чувство глухой сонливости.
– Что-что?
– Бывшая супруга наследника британского трона. Сегодня ночью в Париже она врезалась на своей машине в опору моста.
– Что? – Влажная жара давила на затылок. – Как так?
– Похоже, они пытались сбежать от своры фотографов, преследовавших их на мотоциклах. Они были вчетвером: она, ее парень, водитель и телохранитель. Последний еще жив, но непонятно, выживет ли. Трагедия, да.
– Вот как. – Наконец зрение снова сфокусировалось. Он вспомнил, как его зовут. Наверное, ему следовало испытывать какое-то огорчение, сочувствие, но внутри не было ничего. – А зачем вы мне это рассказываете? Я должен приехать на похороны, что ли?
– Нет, все не настолько далеко зашло. Я рассказываю вам об этом, поскольку это означает, что внимание общественности привлекли другие и, должен признать, более интересные события, чем ваш роман с мисс де Бирс.
– Ах, вот как. – Может быть, он должен обидеться? – Значит, мне пора возвращаться?
Маккейн закашлялся.
– Да уж, похоже, вы ждете не дождетесь, когда это можно будет сделать. Неужели прекраснейшая женщина в мире настолько ужасна?
– Ну, уже терпимо.
– С тех пор, как вы уложили ее в постель, я полагаю. Нет, я собирался попросить вас остаться, несмотря ни на что. Сначала мне хотелось бы проследить за тем, продержится ли интенсивность сообщений на нужном уровне. Тут как раз намечается что-то вроде продолжительного публицистического оргазма, но даже похороны принцессы когда-нибудь закончатся, и тогда… Еще две недели. Если не придется больше ничего инсценировать.
Джон посмотрел на свои босые ноги, пошевелил пальцами, моргая, устремил взгляд на бесконечное голубое небо. Он совершенно не мог себе представить возвращение обратно в офис.