Он сел.
– Мистер Фроман, – обратился он к мужчине с конским хвостом, – господа… Извините, что перебиваю вас. Мистер Фонтанелли только что сделал замечание, касающееся дела Клинтона, которое я считаю важным.
– А именно? – мрачно глядя на него, спросил Фроман.
– На него не произвело большого впечатления то, что он услышал о романе. Он заметил, что, по его мнению, у любого президента в возрасте младше шестидесяти лет были романы.
– Да, это верно, – заметил молодой человек, сидящий возле самого проектора.
Маккейн скрестил руки на груди.
– Вполне возможно, что мы переоцениваем эффективность этой истории.
– Хм… – произнес Фроман. Он наклонился вперед, в его движении читалась агрессия; он оперся локтями на стол и принялся крутить толстое кольцо с печатью, которое носил на пальце.
– Все дело в том, как это сделать, – сказал он, помолчав некоторое время. – Допустим, мы состряпаем не обычную историю с разоблачением, а… Да. Мы можем достать его по-другому. Это даже лучше. Сначала пусть кое-что просочится, ничего конкретного, ничего доказуемого. Для него все должно выглядеть так, будто он сможет выкрутиться, если просто будет все отрицать.
– А потом? – скептически поинтересовался сидящий рядом с ним человек, толстый чернокожий парень со шрамом на носу.
– Если мы вынудим его отрицать роман под присягой, – злобно улыбаясь, пояснил Фроман, – то он нарушит свою служебную присягу. Тогда появимся мы с доказательствами и сломаем ему шею, когда захотим.
– С каких это пор американский президент клянется не иметь романов? – проворчал его сосед.
Фроман пренебрежительно поднял брови.
– Принося присягу, американский президент клянется уважать законы Соединенных Штатов Америки. Вы хотите обсудить со мной то, значится ли дача ложных показаний в своде законов?
– Минутку! – поднял руку Маккейн. – Я не хочу свергать президента. Я хочу, чтобы он занялся другими вещами.
Фроман нетерпеливо кивнул.
– Да, ясно. Сделаем. Но ведь вы ничего не будете иметь против того, чтобы позвонить ему и попросить о том или ином одолжении?
Джон проснулся неожиданно рано, а когда поднялся на палубу, то ощутил запах дыма. Он поднял голову к небу, которое стало серым – нездорового, угрожающе серого цвета: не тучи, а дым.
На борту еще были свернуты все тенты, никого не было видно. Но ожидавшая их днем жара уже начала ощущаться.
Он поднялся на солнечную палубу, сел за еще не накрытый стол для завтраков, осмотрел пейзаж, настолько прекрасный, что казалось, будто они нашли потерянный рай.
Спустя некоторое время по лестнице поднялся Бенигно. Заметив Джона, он безрадостно улыбнулся.
– Magandang umaga po, ginoong Fontanelli, – произнес он, присоединяясь к нему.
– И вам доброго утра, ginoong Татад, – ответил Джон. Указал на пустой стол. – Ничего не замечаете?
– Он не накрыт.
– Я имел в виду не это. Еще слишком рано.
Филиппинец уставился на столешницу, не зная, что ответить.
– Он серый, – наконец решил помочь ему Джон. – А должен быть белым. – Он провел ладонью по столу и показал собеседнику. Та почернела. – Сажа из-за лесных пожаров в Индонезии.
Бенигно посмотрел на руку, потом на след, оставленный на обработанной специальным образом деревянной столешнице.
– Жутко, – наконец произнес он.
– Правда? Такое ощущение, что ситуация обострилась. – Джон достал из кармана платок и кое-как вытер им руку. – Кстати, я собираюсь сегодня еще раз съездить на остров и поговорить с людьми из деревни. Есть еще кое-что, что мне неясно.
33
Известие о том, что вернулись люди, которые поймали Педро и Франциско на ловле рыбы с динамитом и не донесли на них, в мгновение ока разнеслось по деревне, да и то, что сегодня они раздают десятидолларовые банкноты, настоящие американские доллары, тоже недолго оставалось тайной. Вскоре посетителей окружили все, кто не выехал в море (то ли потому, что у них не было лодок, то ли потому, что они не годились для рыбной ловли); жителей спрашивали о всевозможных вещах: о деревне, о том, есть ли здесь телефон, где они закупают продукты, которые не собирают и не ловят сами. Они рассказали им о Туай и тамошнем рынке, где можно купить рис и кокосовое масло, о скупщике рыбы с его ледяным сундуком и о том, что в Туай есть не только телефон, но и настоящая почта, кроме того – управление, доктор и церковь.
– Спросите их, – наконец обратился к Бенигно Джон, – кто продает им динамит.
Внезапно улыбки на лицах застыли, глаза попрятались, один ушел прочь, забыв про долларовые банкноты. Джону не понадобился переводчик, чтобы понять: вопрос был нежелателен.
– Скажите им, что я их не выдам. Что мы не имеем никакого отношения к полиции.
– Уже сказал, – произнес Бенигно.
Джон сжал губы и задумался.
– Смотрите, Бенигно, должен быть кто-то, кому выгодно то, что здесь происходит. Должен быть кто-то, кому выгодно, чтобы все оставалось как есть. И должен быть кто-то, кто обладает достаточной властью, дабы заботиться о том, чтобы все оставалось как есть. Я просто хочу понять это, ничего больше. Мы находимся на самом краю паутины, и все, чего я хочу, – это найти паука. Скажите им это. – Он свернул пачку долларов в трубочку и демонстративно положил в карман. – А еще скажите им, что в случае необходимости мы пойдем в другую рыбацкую деревню.
Теперь они, колеблясь, стали выкладывать информацию. Именно скупщик рыбы и продавал им динамит. Скупщик рыбы продавал им и бензин для лодок, у которых был маленький мотор, чтобы они могли выходить дальше в море, туда, где еще оставалась рыба. Бензин на одну поездку стоил пять песо, но у большинства и их не было. Скупщик рыбы давал им немного, но хотел получить обратно уже восемь песо.
– Круто, – сказал Джон. – Это же шестьдесят процентов сверху.
У большинства рыбаков были долги, и со временем долги росли, а не уменьшались. Почему-то, печально говорили они, у них не получалось их выплатить. Без динамита нечего и думать о том, чтобы сделать это. Существовало еще несколько мест, потайных, вообще-то расположенных слишком далеко для их маленьких лодок, там еще можно было поймать рыбу, заслуживающую этого названия, иногда даже лапу-лапу, самую благородную рыбу Филиппинских островов, которая приносила хорошие деньги. Хоть это иногда и означало всего лишь то, что скупщик рыбы зачеркивал одно число в своей черной тетрадке и писал другое, и его все равно приходилось просить о кредите, чтобы купить рис.
– Сколько таких скупщиков рыбы? – поинтересовался Джон.
В Туай он был только один. Его звали Джозеф Балабаган. Нельзя было портить отношения с Джозефом Балабаганом.
– Значит, он назначает цену, – понимающе произнес Джон, – и рыбакам не остается ничего иного, кроме как принять ее. Они от него зависят.
Он пытался оплатить свои долги, рассказал один из мужчин, у которого вместо руки был крюк. Выезжал с первыми лучами солнца, далеко, работал до самого вечера, пока глаза не начинали закрываться, почти до обморока. Он прервал рассказ и вытянул вперед правую руку, тонкую, покрытую шрамами, с ужасным обрубком на конце. И однажды вечером это произошло. Он настолько устал, что ошибся, на мгновение позже отпустил динамитную шашку.
– Моя прекрасная рука, – добавил на английском языке, чужом для него, и несмотря на то, что он улыбался, как улыбались они все, в уголках его глаз заблестели слезы.
Джон смущенно глядел на него, пытаясь представить себе, каково это – потерять руку, и не мог.
– И как же вы теперь живете? – негромко спросил он.
Рыбак опустил глаза, посмотрел на плетеную циновку, на которой они сидели, вдруг губы его превратились в жесткую складку.
– Моя дочь присылает деньги. Она работает няней в Гонконге, – перевел Бенигно.
– Няней? – удивился Джон.
Бенигно смущенно откашлялся.
– Наверное, это означает – проституткой, – тихо пояснил он.
– О!
Джон обвел взглядом загорелых инвалидов, сидящих вокруг него с мягкими улыбками на лицах, но с печальными глазами, и вдруг, словно в бреду, увидел, как за каждым из них разверзается зияющая пропасть власти, нищеты, злоупотребления и страданий, огромная пропасть, из которой доносились только крики и запах крови. Это длилось всего какое-то мгновение, но он вдруг содрогнулся при виде пальм, моря и деревни, на первый взгляд представлявших собой идиллию. Тропический пейзаж вдруг показался ему декорацией, маскировкой для ужасной тайны, как цветы, растущие на братской могиле.
– Чему равен песо в долларах? – обратился он к Бенигно.
– Примерно двум центам, – сказал он.
– Два цента. – Он раздал мужчинам остатки денег, встал и жестом подозвал к себе Марко. – Вызовите «ПРОРОЧЕСТВО». Пусть выгрузят вездеход. Мы поедем в Туай.
Первые рыбаки уже начали возвращаться с утренней ловли, когда на берег доставили вездеход. Они вытаскивали лодки на берег и смотрели, как из моторной лодки выгружают большое, неестественно чистое транспортное средство с металлической грузовой платформой.
Приехала и Патрисия де Бирс.
– Я не позволю вам пережить все приключение одному, – сказала она.
– Ваши волосы пострадают, – предсказал Джон.
– Грязь можно смыть, а скуку нет.
Узкая дорога в Туай была засыпана мелким белым галечником, и автомобиль в мгновение ока покрылся пылью. Они проезжали мимо высоких крепких деревьев и пальм, грязных луж, сопровождаемые тучами насекомых, оглушительным стрекотом и щебетом, и не прошло и получаса, как они оказались в Туай.
Место это выглядело так, как будто было основано во времена испанского завоевания и с тех пор ни капли не изменилось. Церковь – неуклюжая, грязно-коричневого цвета – вздымалась среди кучки домов, в переулках между ними было почти невозможно проехать на машине. Пахло кострами, рыбой и разлагающимися отходами. Они видели ремесленников, пришивающих подошвы к обуви и строгающих доски, женщин у кипящих кастрюль, видели школьников, сидящих в ряд под навесом и слушающих учителя. И с удивлением обнаружили порт. Горстка мужчин выгружала из пришвартованного у причала буксира коричневые мешки и ящики бутылок колы.