– Но, – произнес он, помедлив, – как же пророчество?
Теперь они добрались до самого щекотливого вопроса. Урсула почувствовала, что ей стало жарко.
– Я думаю, что Джакомо Фонтанелли действительно снился этот сон. Вы должны помнить о том, что он вырос в монастыре, в окружении мифов и легенд, историй о пророках и мучениках. Я не вижу ничего удивительного в том, чтобы пятнадцатилетнему парню приснился такой сон и он счел его видением.
– Сон, в котором он довольно точно описывает наше время, которое наступило через пятьсот лет.
– Вы так думаете? Это ведь все довольно общие картины, которые с таким же успехом могут иметь под собой основу из Библии, книги Апокалипсиса или пророка Даниила, к примеру. Нет, ему приснился этот сон, он расценил его как видение, как пророчество, если угодно, но я думаю, что Якоб Фуггер воспользовался этим пророчеством. – Она указала на последние строки письма. – Если правильно перевести, то это значит следующее: «Так действуют законы математики, которые обессмертят мое состояние, и ты можешь исходить из этого, чтобы одновременно исполнить свое видение». Он хотел воспользоваться религиозными убеждениями Джакомо Фонтанелли и своего друга Микеланджело Вакки, чтобы позволить тому, чего он добился, – величайшему состоянию в истории – возникнуть снова, но уже в будущем.
Некоторое время Джон задумчиво смотрел прямо перед собой.
– Можно рассматривать это и так, что божественное провидение использовало деньги и ум Якоба Фуггера, чтобы создать предпосылки, необходимые для исполнения пророчества.
– Да. Можно рассматривать это и так. Кристофоро Вакки, к примеру, рассматривает это именно так. А я нет.
– Вы показали ему это все?
– Конечно. – Урсула подняла брови. – Но ускорило течение болезни не это, не переживайте.
Он встал, потянулся, словно пытаясь избавиться от лежащего на его плечах груза – тщетно, и прошелся вдоль ряда стеклянных шкафов.
– А все это? Семья Вакки совершила невероятное, вы не находите? Мне тяжело поверить, что в ответе за это Якоб Фуггер, а не божественная сила.
– Я не ставлю под сомнение религиозные убеждения семьи Вакки. Что я ставлю под сомнение, так это истинность пророчества.
– Я думал, это одно и то же.
– Нет. Я сомневаюсь в том, что задачей одного-единственного человека может быть возвращение людям утраченного будущего. Я сомневаюсь в том, что для этого нужны деньги. Я даже сомневаюсь в том, что человечество утратило будущее.
Он широко раскрыл глаза.
– Все расчеты свидетельствуют о том…
– Все расчеты ошибаются. Всегда ошибались. На сломе веков существовали расчеты относительно все возрастающего количества транспорта, согласно которым к сегодняшнему дню мы должны были увязнуть в навозе по самые бедра. Все это чепуха, Джон. Мы живем не ближе и не дальше к концу времен, чем в любой период истории. Мы просто немного нервничаем, поскольку начинается новое тысячелетие, новый отсчет, вот и все.
Он остановился перед ней, посмотрел на нее и увидел в ее глазах душу, на которой лежит груз льда.
– Вы не знаете, каково это. Владеть таким количеством денег – это все равно что держать в руках судьбу мира. Я бы очень хотел сделать с их помощью что-то хорошее, но не знаю что. Я даже не знаю, можно ли вообще с их помощью сделать что-то хорошее. Но прекрасно знаю, что с их помощью легко можно сделать много плохого.
– Так отдайте их. Создайте фонды. Распределите их. Не позволяйте им давить на себя.
– Вы не понимаете. Я наследник. Я должен…
– В первую очередь вы должны жить, Джон, – сказала она. – Жить.
– Жить, – повторил он медленно, словно никогда прежде не употреблял это слово. В его взгляде появилось что-то похожее на боль. – Сказать честно, я не знаю, как это делается.
Нет. Его тело было словно водоворот, в который ее затягивало. Нет. Я ни на что не поддамся. Она вспомнила Фридгельма, Нью-Йорк, но воспоминания вдруг лишились красок, поблекли, словно старые фото.
– Вы ведь уже делаете это. Нужно только перестать верить, что с вами говорил Бог. Он этого не делал.
– А кто тогда? Якоб Фуггер?
– Никто. Это просто старая история, ничего больше.
Он стал тяжело дышать, так продолжалось вот уже несколько мгновений, но теперь это заметила и она, что он дышит рывками, как человек, который вот-вот заплачет. Его руки дрожали, в глазах полыхал ужас.
– Но если… – начал он, и его дыхание вырывалось с хрипами. Он прошептал: – Но если у меня нет задачи… если у меня нет задачи в жизни… то кто я тогда? Кто? Зачем я живу?
Она не удержалась и обняла его, прижала к себе, когда он заплакал, она держала его и чувствовала, как он дрожит, вздрагивает, в каком он отчаянии, как слезы ужаса медленно уходят и он постепенно успокаивается. «Какие декорации, – подумала она вдруг, – мы стоим здесь, среди всех этих древних книг, в этом древнем доме…»
Наконец он высвободился из ее объятий. Девушка заметила, что ей не хотелось его отпускать.
– Спасибо, – сказал он и выудил из кармана брюк платок. – Не знаю, что на меня нашло.
– Много всего сразу свалилось.
Странно, но никакой неловкости не чувствовалось.
Он стоял, внимательно смотрел на нее, казался даже немного удивленным.
– Мне понравилось чувствовать вас, – произнес он, и в его голосе сквозило что-то вроде недоумения. – Возможно, это звучит глупо, но я не хочу уходить, не сказав вам этого.
Ей показалось, что все вокруг поплыло.
– Это нисколько не звучит глупо.
Они смотрели друг на друга. Просто стояли и смотрели друг другу в глаза, и что-то произошло. «Такого не бывает!» – кричало нечто в ней, но между ними возникло силовое поле, нарушавшее все правила, отменявшее действие всех ограничений, толкнувшее их друг к другу и заставившее обняться, и они стояли, чувствуя друг друга, целую вечность, пока их губы не встретились и не слились воедино, и то, что было сильнее вселенной, унесло их за собой в танце, который был самой жизнью.
– Идем наверх, в квартиру. – Это была последняя четко произнесенная в этот вечер фраза, и позже они не могли сказать, кто из них ее произнес.
В ту ночь, в два часа тридцать минут, умер Кристофоро Вакки, по странной случайности за несколько минут до того, как сильное землетрясение сотрясло центральную часть Италии, унесло с собой многие жизни и частично разрушило знаменитую на весь мир базилику Сан-Франческо в Ассизи. Подземные толчки шли из эпицентра в горном регионе Фолиньо и ощущались до самого Рима и Венеции, но на пятом этаже конторы Вакки во Флоренции мужчина и женщина были слишком заняты друг другом, чтобы заметить это.
36
Маккейн бушевал среди гор документов, лежащих на полу его офиса. Это было уже невыносимо. Но после того, как несколько дней назад наконец доставили стальной шкаф, который, под его присмотром, конечно же, был установлен и привинчен к полу, ему уже и не нужно было это выносить. Стопочку за стопочкой перекладывали, сортировали, помещали в ящик, папку, присваивали регистрационный номер и технический паспорт, все аккуратно, можно найти в любой момент, взять в любой момент. В углу стоял шредер, но работы у него было мало: Маккейн не любил уничтожать документы. Слишком часто возникала необходимость посмотреть подробности даже завершенных проектов и дел: для того чтобы поучиться на собственных ошибках, либо для того чтобы задокументировать изменение текущих данных.
Шкаф был чудовищем, но настолько искусно вписанным в интерьер, оббитым древесиной орешника, что почти не бросался в глаза. Маккейн предпочел бы палисандр, но это не годилось для директора концерна, на стягах которого написана забота об окружающей среде. Нужно следить за подобными вещами. Он уже давал интервью в этом офисе, даже журналистам различных телекомпаний, и шкафы из тропической древесины смотрелись бы нехорошо. Несмотря на то, что в его глазах это было типичным примером недальновидного подхода к решению проблем с окружающей средой, без учета всех связей. По его мнению, самым действенным способом борьбы с выжиганием тропических лесов является возможность выгодно продавать растущие в них деревья вместо того, чтобы сжигать их. Но он не питал надежд относительно того, что удастся втолковать это кому-нибудь из журналистов, не говоря уже об общественности.
Он то и дело выглядывал за двери, но в приемной еще царили утренняя тишина и покой.
– Неужели я единственный идиот, который пытается прикладывать усилия к чему-то в этом мире? – проворчал он однажды, закрывая за собой дверь.
Это была трудная работа. Каждая папка предназначалась для одного дела, для завоевательного похода, для вторжения. И не все эти проекты были успешны, наоборот. Становилось все труднее и труднее. Биржевые ориентировки росли как безумные, у каких-то смехотворных предприятий внезапно оказывалась биржевая стоимость в несколько миллиардов: у каких-то Интернет-фирм, в буквальном смысле слова состоявших из ничего – имени, офиса, пары вшивых компьютеров, – и за все время своего существования не получивших ни единого цента прибыли. Ну ладно, он все равно не хотел их иметь, но на то, чтобы разобраться с ними, требовалось время. Непосильно. И что самое горькое: он сам в значительной степени приложил к этому руку, со всеми биржевыми маневрами, которые проводила в прошлом фирма «Фонтанелли энтерпрайзис». Поглощения фирм, оплаченные напечатанными на ровном месте акциями, так сказать, воздухом. Теперь все возвращалось.
Наконец, когда часы показывали без десяти семь, первая секретарша неохотно явилась на работу.
– Кофе! – зарычал он, обращаясь к ней, еще прежде, чем она успела снять пальто. – Целый чайник!
А Джон Фонтанелли был в Италии, еще у Вакки. Только бы они не нажужжали ему что-нибудь опять. Он чувствовал сильное желание швырнуть чем-нибудь в стену, когда он думал о том, как можно было повлиять на все, каких страшных вещей можно было избежать, если бы он мог начать пользоваться состоянием Фонтанелли двадцать лет назад. Слишком