Я не сразу определился с тем, что же я хочу делать, кроме того, что делал до сих пор. Но что-то такое витало в воздухе, как тогда, в те старые времена, когда я спросил Тину, не хочет ли она пойти со мной в кино. Я даже разыскал её адрес, но когда у меня в руках оказалась эта старая бумажка, я её всё-таки отложил. Сейчас дело было не в любви. Дело было в работе.
Словно по случайности мне в руки попали мои старые студенческие учебники. Штромайер («Материаловедение»), Эберхард-Витгенштейн («Основной курс порошковой металлургии») и, естественно, ненавистный Брем: «Теория и практика современной автоматизации процессов» — два толстых, постоянно переиздаваемых с начала шестидесятых годов тома, целая куча абстрактного дерьма, которая и в те времена меня совсем не интересовала, но, по словам автора предисловия профессора Мергентхайма, была очень важной, и прежде всего потому, что этот Брем когда-то читал им скучнейшие лекции. Хотите верьте, хотите нет, я раскрыл первый том как раз на той странице, где речь шла об утке:
История автоматизации процессов стара, как само применение инструментов. Однако механизация производства и алгоритмов, в которой воплощается мечта об освобождении человека от недостойной его работы, смогла достигнуть пригодных результатов лишь начиная с определённой стадии технологического развития. Отличительным признаком самых ранних результатов была зрелищность. В первых автоматах было больше мечты, чем действительности, больше тоски, чем смысла. Как известно, Вокансон в 1735 году демонстрировал публике механическую утку, которая якобы могла не только пить, есть и ходить вперевалочку, но и переваривать пищу и производить настоящие экскременты. Необыкновенная популярность этой утки до сегодняшнего дня держится на пророческой смелости проекта (Вокансон мечтал о «подвижной» анатомии, которая сделает возможным обратное воздействие произведения искусства на природу) и на легковерии публики: фокусник Жан Эжен Робер-Гудин, имя которого взял себе впоследствии псевдонимом «гений выпутывания» Гарри Гудини, раскрыл в своих мемуарах (1857 г.), что процесс пищеварения утки был основан на фокусе (см. рисунок на стр. 335).
Я почувствовал, что улыбаюсь, и захлопнул книгу. У меня возникла идея.
Я думал, что контейнер обойдётся дороже. 2850 — «новая цена, включая НДС, доставка морем с Дальнего Востока, из Бремена самовывоз». Всего 6000 евро. И всё прошло как по маслу. Когда кран опустил эту штуку рядом с моей виллой, я радовался, как дурак. Следы, оставшиеся от крана на газоне, были не так хороши, но я подумал: чем лучше утопчешь, тем лучше взойдёт. Зато сам контейнер был хорош. Выкрашенный в красный цвет, — залюбуешься. Мой. И при нём инструкция по эксплуатации, чтобы ничего не напутать.
Теперь я тружусь не покладая рук. Работаю целый день. Часто так и сижу в моём контейнере, все нужные книги уже перенёс туда — да, и Брема тоже. Собственно, я там, можно сказать, живу. Иногда я думаю: должно быть, мой старик именно так и заработал свои первые деньги: вгрызаясь в дело и не позволяя себе расслабиться, пока оно не сделано. Моя теперешняя жизнь пришлась бы папе по вкусу. И задача, в которую я вгрызаюсь, чёрт знает какая мудрёная. Если я действительно хочу построить контейнер-фабрику, с которой «Портатех» лишь мошенничал, я должен решить несколько проблем, к которым пока ещё никто не подступался. И это недёшево. Все эти спецзаказы на изготовление деталей и всё такое. Но я сижу за деревянным письменным столом в моём контейнере, читаю, считаю и конструирую, и всё больше и больше думаю, что это может получиться.
Забавно, что ведро, которое я получил тогда в Кинцигхофене, мне пригодилось. Ведь у меня здесь, в контейнере, нет туалета, и когда мне приспичит, а я не хочу отвлекаться от работы, тут ведро как раз и кстати. И крышка тоже не пропадает зря, так что мне не обязательно тут же всё выливать и мыть. Над моим столом висит большой плакат с изображением утки Вокансона. Иногда кажется, что она какает на мой стол, но нет: это всего лишь любопытные дрозды, которые проникают в контейнер и клюют мою булочку с колбасой, когда я выйду прогуляться или что-нибудь купить. Но я не обращаю на них внимания, сейчас мне важнее другие вещи.
Сперва я, разумеется, должен построить что-то вроде модели. Не могу же я от руки набросать весь процесс производства вёдер, я должен построить модель с существенными компонентами, чтобы посмотреть, сможет ли она вообще функционировать. И потом мне понадобится второй контейнер, в который я вместе с небольшой командой из доверенных людей встрою действующую миниатюрную фабрику. Если всё сложится так, как я себе представляю, в моём жилом контейнере шаг за шагом будет всё теснее. Об этом я уже заранее сожалею. Честно говоря, мне совсем не хочется перебираться отсюда. Тут так уютно.
Если у меня ничего не выйдет, я оставляю за собой возможность мести. Тогда я организую такое же обманное приспособление, как у «Портатех», и верну свои деньги в десятикратном размере. Такого варианта я не отметаю. Дураков хватит и на мою долю.
Вот бы удивился Рюдигер, если бы вдруг заехал ко мне. Всё-таки я по нему скучаю.
Эдуардо ВакверизоЦена денег
Только что много говорилось о деньгах. Мы к таким разговорам привыкли. Деньги занимают нас всех. Вся наша жизнь проходит под знаком их вечной нехватки. А что бы было, если бы вдруг установился их избыток? Эдуардо Вакверизо показывает в своём рассказе, что мы, вероятнее всего, без труда нашли бы другую возможность вернуть себя в привычное состояние дефицита.
Эдуардо Вакверизо родился в 1968 году и — что не является чем-то необычным в области научной фантастики, — по профессии является инженером авиации. Но, питая страсть к естественным наукам, технике и литературе, он всегда писал. За последние 10 лет он опубликовал десятки рассказов, бессчётное количество рецензий и статей, а также пять романов. «El lanzador», его первый роман — сюрреалистическая история города и его жителей. «Rax», жёсткий киберпанк о Мадриде недалёкого будущего, был отмечен литературной премией «Ignotus» испанского научно-фантастического общества. Самый известный роман Эдуардо Вакверизо — «Stranded», книга по одноимённому испанскому научно-фантастическому фильму о неудавшейся экспедиции на Марс.[10]
Критика определяет его стиль как «изобилующий визуальными метафорами, стремящийся к музыкальному ритму и к исчерпывающему анализу восприятия действительности».
Остаётся лишь добавить: Эдуардо Вакверизо способен воспринять и ту действительность, которая пока даже не существует…
Марта поливала цветы. Коротким, точным движением запястья она всегда перекрывала струю воды именно в тот момент, когда каждое растение получало ровно столько влаги, сколько нужно, — чутьё, развитое за многие годы, в течение которых она боролась за то, чтобы держать своего домобота подальше от сада, чтобы тот не превратил его в механически оптимизированный огород. Она остановилась, чтобы искупать лицо в потоке утреннего солнца, и на миг закрыла глаза. В такие моменты переставали существовать все проблемы. Не оставалось ничего, кроме маслянистой полутьмы.
Её вспугнула соседская машина, и она снова открыла глаза. С мощным гудением к дому подкатил большой, сверкающий экипаж, состоящий, казалось, сплошь из цветного стекла. Машина знаменитостей. Они могли себе такое позволить, тогда как она… Марта опустила взгляд на свои руки. Её кожа давно утратила нежность и эластичность, а в глубине затаился артроз, словно медленный крик, словно затяжной гром, с которым время кубарем катилось по её телу. Соседи вышли из машины, — их тела были моложавы и полны жизни, волосы шелковисто блестели в тёплом утреннем воздухе, — и, шутя и пересмеиваясь, двинулись к своему дому.
Вскоре Марта услышала, как в сад вышел её муж и, кряхтя, опустился на железный стул. Его суставы тоже тосковали по солнцу.
— С виду они кажутся такими молодыми…
— Кто, Марта?
— Наши соседи.
Мануэль не ответил. Она снова принялась за дело, слыша, как стул мужа поскрипывает от его лёгких покачиваний. Она представила себе, как он смотрит в небо, такое голубое и безоблачное. Он всегда смотрел в небо, покачиваясь на своём стуле, как будто там были все ответы, как будто там было время, которого им так недоставало. Время, — всегда всё было вопросом времени. Она снова занялась своими растениями. Бесшумно, словно привидение, в сад явился и домобот с чашкой чая в одной из своих нескольких рук.
— Хочешь чаю, Марта?
— Ты знаешь, чего я хочу, Мануэль.
— Опять ты за своё. Принимай вещи такими, какие они есть.
Марта не ответила. Она обнаружила сорняк, изрядно выросший, почему-то не попавшийся ей на глаза раньше. Неужто и зрение начинает ей отказывать? Вполне возможно. Она ухватилась за стебель обеими руками, сильно потянула и вырвала растение с корнем, отчего на гладкой поверхности газона возникла ямка.
— О боже!
Мануэль ничего не сказал, а лишь укоризненно косился на робота до тех пор, пока ему не почудилось, что тот опустил голову. Этот сорняк должен был обнаружить робот. Ещё несколько месяцев назад Мануэль запрограммировал его работать в саду по ночам: обогащать почву кислородом, уничтожать мелких паразитов, которые питались молодыми побегами, и удобрять корни азотосодержащими гранулами. Марта ничего не понимала в роботах, поэтому Мануэль надеялся, что она никогда не заглянет в память машины и не обнаружит эту интервенцию. Мануэль всё ещё покачивался, пока Марта старалась выровнять потревоженную почву.
— Я всё сделаю сама. Ничего не говори, я не допущу, чтобы эта машина к чему-нибудь прикасалась в моём саду, я и сама пока что прекрасно справляюсь. Ты посмотри на наш сад, он лучше любого соседского, и этого я добилась сама, без всех этих машин.
Мануэль не перебивал её, — она говорила всё тише, всё больше для себя самой. Он знал наизусть эту старую песню. Она просто не хотела принимать действительность как она есть, вот и всё.