Счастливая вечеринка. Жизненно важная и необходимая стадья очищенья человека арийского. Газовые печи? Оптимальный выбор для диссидентов и неэффективной продукцьи. Святыня расовой чистоты.
Евреи? – Голова Хоррора начала вжиматься в шею. – Ниже животных. Расовые дегенераты, весьма далекье от человечества. Отдельный биологический вид из клоак Времени; слизь с бойни жизни.
Голос Хоррора затихал, и вскоре Фютюр Там мог расслышать только сердитое приглушенное ворчанье. Английский лорд, казалось, исчезал внутрь собственного тела. Вскоре Там видел уже лишь жестко-рыжие клочки его волос, спадавшие на воротник, словно кляксы расплескавшейся крови.
Лорд хоррор; Евреегуб
– Б-же, мое лицо меня покинуло! – вскричал молодой еврей, в мрачной завороженности пялясь на то, как левая щека его сползает по его же подбородку вниз. Казалось, целую вечность он глядел, как она падает, пока белая плоть праздно не шлепнулась на влажную мостовую у его ног. Внезапно он оказался владельцем еще одного рта – тот возник под углом к первоначальному. Рта холодного и жестокого, что изрыгал кровь, как воду из пожарного шланга.
Пред ним высилась густая черная тень.
Из тени метнулась бритва с перламутровой рукоятью в хватке черной эктоплазмы и вспорола его поперек; и с лезвия ее взвихрились симпатичным латриатом частички волос и кости. Бритва отсекла спинной мозг от черепных нервов еврея и резанула вниз, чтобы высвободить хрящи, соединяющие ребра с грудиной. Еще рывок – теперь вверх – вспорол череду мелких суставов ключицы. Послышался треск – с ним с еврея сдернули всю его грудь.
Молодой еврей прижал руку к открытой ране и выронил узелок на мостовую. Лежал он в одуренье. Пальто его распахнулось, и проливной дождь пятнал синеву его разорванной рубашки. Мимо проехал красный двухпалубный омнибус, обдав его водой. От влажного булыжника дороги подымался желтоватый туман. Это он заметил смутным мазком. А затем ощутил холодную октябрьскую ночь. Та вошла в него буйным ветром, что втиснулся в его тело и пах жасмином, жимолостью и сладкой солью. И лишь на миг он подумал, будто лежит в Израиле на поле красных цветов.
Нежные пальцы принялись ощупывать его раскрытую грудь. Он слышал далекие щелчки – такие звуки испускает птица, клюя что-то на сгнившем дереве. Тщетно пытался разобрать он, кто или что макается в него, но серая морось пологом падала пред его взором. Звучали голоса, и с усилием, на которое ушло все его дыханье, кроме самого последнего вздоха, он повернул голову посмотреть, кто с ним рядом.
Под дождем из синагоги на углу Оксфорд-Гарденз и Лэдброук-Гроув выходила группа евреев из тридцати. Синагога Елиезера… гиганта-еврея, которого цари Персии отправили к Цезарю…
В толпе он не узнал никого – быть может, лишь ребе, который выступил вперед, вероятно – намереваясь вступиться за него. За спиною ребе барочная масса синагоги отбрасывала тень гораздо темнее той, что оседлала его.
Фигура неожиданно поднялась, и он увидел, что ее силуэт выдвинулся против ребе. Она изящно перескакивала с ноги на ногу, покачивая туловищем на манер змеи, и, похоже, что-то кричала. В дальнем гомоне толпы он не мог разобрать ничего. Пока силуэт от него удалялся, он различал, что это фигура мужчины. На человеке была рабочая блуза без воротничка, вся испятнанная сепией и заправленная в простые черные брюки. Голова была выбрита – за исключением пяти тугих кустиков ярко-рыжих волос, которые непристойно подскакивали на ветру.
Когда человек кратко повернул к нему голову, молодой еврей сумел разглядеть его лицо – костистое и длинное, все измазанное грубыми оранжевыми румянами, сходившими за скверное подобие кожи. Глаза у него были каре-малиновыми, окантованы лаймовой зеленью и подчеркнуты штрихами индиго. Губы накрашены кармазином и маниакально растянуты. Краска на лице была из тех, какие в театре выбирают для пантомимы, и с сильным перебором. Лицо напоминало еврею мистера Панча, хотя, если уж совсем взаправду, ничего внешнего связать с этим лицом он не мог; оно породилось просто само собой.
Еврей на земле попробовал направить смертельные превратности своего тела, пока оно тщилось приспособиться к своей новой физиогномике. Боль невольно скрутила его так, что он перекатился на живот, но, прижав глаз к мостовой, все равно видел того, кто на него напал. Впервые разглядел он, что кулаки человека были стиснуты на ручках пары бритв. Молодой еврей смотрел, а тот медленно поднял бритвы от боков и скрестил их над головой. На краткий миг тускло свернули они, попавшись сиянью натриевых уличных фонарей. Второй человек – ребе – замер, когда бритвы рассекли дождь. Он шевельнулся – но слишком медленно. Врезавшись в него, лезвия исторгли долгий флейтовый вопль муки. Бритвы погрузились в обе его щеки. Мускулистый торс человека с бритвами цаплей балансировал на одной ноге. Его запястья исполнили строгое круговое движение, в коем бритвы крутнулись. Следом раздался скользкий шлеп – мягкая плоть еврея пала наземь.
Худая фигура человека с бритвами шагнула назад, словно бы любуясь своей работой.
– Ну вот, дорогой мой, – произнес он успокоительно. – Так разве не лучше? – Когда ребе повалился к нему, он сделал шаг вбок и снова чиркнул его поперек затылка; развернувши лицом к себе. Толпа не успела отозваться никак, а человек с бритвами уже оказался среди людей. Сделав ложный выпад вправо, словно падая, он дугой перенес бритвы вперед и порезал третьего еврея. Разрез пришелся тому на линию волос и диагональю продлился на лицо, расколов левый глаз и отделив кожу от кости носа, как мертвую кожуру.
Молодой еврей на мостовой почувствовал, как тело перекатывает его снова на бок. Он был благодарен, что больше не смотрит; просто будучи евреем, он нес ответственность за сцену, которой свидетельствовал. Он тужился разобрать, что кричит этот человек, но теперь уже не слышал ничего, кроме плеска серого дождя. Там ничего не было, и сделать он ничего не мог. Молчанье подкралось и навалилось на него темными чарами…
И тогда лорд Хоррор завопил и заголосил йодлем, перемещая свои бритвы в толпе. Поддавшись панике и забегав по кругу, меж его ног рухнула старуха, и он проворно опустил колено, переломив ей позвоночник. Затем откатился назад, подцепив одной бритвой мягкую подложку черепа другой женщины, и когда та рухнула, лезвие пропало вместе с ней. Он жестко двинул головой другого еврея, расколов ему череп.
– Больше не надо. Нет, сэр. – Хоррор загарцевал вперед, высоко подбрасывая в воздух длинные ноги. – Я в них во всех работал – и в «Аторе», и в «Цапле». – Толпа качнулась, а Хоррор пропел:
Леву ножку подбирай
Праву ножку вытягай
Еверяй свой хучи-кучи
Еверяй свой хоки-поки
А потом кругом пускай…
Тело Хоррора двигалось в ономатопейном ритме. Его бритвы тоннелями пробивали плоть. Кровь липла к его волосам. Кровавый аэрозоль забивал ноздри. Хохотом он выдавил из себя последнюю строчку песенки:
И никого не упускай!..
Даже в скудном свете голова Хоррора сияла так бело, словно была йоркширской розой.
– Верно! Мне еще подавай! – завизжал он.
Свободной рукой Хоррора обвил за шею старого ошалевшего еврея, стоявшего с краю группы. Затем поднял старика и дернул к себе поближе, после чего бритве его уже легко было вскрыть старому еврею яремную вену. Низенький еврей, лысый и надушенный, со слишком тонкой для его рубашки шейкой, был вспорот сходным же образом. Высокому еврею, пытавшемуся поднырнуть под его руку, тоже повезло. Лорд Хоррор взмахнул бритвой по кругу – и сквозь внутреннюю часть нижней челюсти этого человека, чем отсоединил тому язык. Он резко дернул за мышцу вниз, высвободив гортань, после чего выдернул ее сквозь зияющую шею. Взмах влево отсек пищевод толстого еврея, а еще два или три таких же мазка освободили его сердце и легкие. Хоррор взметнул все это серое оцепененье органов в воздух. Какой-то миг он удерживал внутренности за трахею, после чего презрительно швырнул все на скопище евреев.
– Обжираловка! – воскликнул он. – Но все равно хорошо смотрится!
Хоррор уловил вонь террариума и возбудился. Костяная уда его отвердела. Он сорвал скальп с того еврея, который был сразу под ним. На миг почувствовал, будто трудится в самой сердцевине огромного войска людей-ящериц. Толстые крапчатые языки ласкали его тело. Чешуя перекатывающихся мышц потела и тужилась под латами из бронзы, стали и кожи. Ужасные раны зияли, вскрывались культи плоти, вздымались и падали мечи, вращались его бритвы, миновали эоны; и казалось, что его вечно лупит sang-de-boeuf-овый шар амфетаминового солнца; а затем он вернулся в лондонскую ночь.
Его омывал дождь. Тлеющие уличные фонари очерчивали его призрачный силуэт. Он выжидательно глянул вдоль дороги, где из сумрака к нему приближался тусклый свет. Голова его пригнулась, затем сдвинулась вбок – словно бы рассмотреть этот свет отчетливее, – но тут же скользнула обратно на другую сторону и продолжила подскакивать туда и сюда в медленном эпилептическом параличе. Во тьме посверкивали бордовые глаза и по накрашенным губам расползлась издевательская ухмылка.
И вот прогремел выстрел. Один еврей, пустившийся наутек, рухнул. Из дождя медленно выдвинулся гладкий черный капот «форда», за рулем – бледный человечек. Другой человек, тоже маленький, но крепко сложенный, стоял на подножке; одной рукой он цеплялся за раскрытую дверцу машины, а другой размахивал железной цепью, завязанной в узел. Человек этот был почти совершенно наг, если не считать замызганного розового бюстгальтера, неуместно застегнутого у него на широкой груди. Волосяная поросль у него там была заткнута в обвислые чашки, а одна силиконовая грудь запуталась в плечевом ремешке. Ягодицы его покрывали кружевные трусики. К спине крепилась корявая дубинка из красного дерева. Меж его раздвинутых ног висел ромбовидный меч.
Машина подъехала туда, где все еще сражался лорд Хоррор. Когда она соскочила с проезжей части и направилась к бор