В конце улицы машина повернула на Тотнэм-Корт-роуд. Менг на заднем сиденье вытряс из волос воду и выглянул в окна, в обсидиановый мрак.
– Еще шпарит, – раздраженно прокомментировал он. – Англия… ну и сральня!
– Надо было в Бирме остаться, – парировал Экер. – По крайней мере, там дождь предсказуем. А здесь ходит наобум. Чего удивляться, что люди тут угнетены.
Повернувшись к лорду Хоррору, он спросил:
– Если через дорогу ничего не видно… – и для пущей убедительности высунул в окно голову под дождь и туман, – … как можно ждать, что они будут уважать закон?
– Можешь успокоиться – сегодня вечером мы нанесли могучий удар во имя закона, – сказал Хоррор. – Хотя должен признаться, меня и самого нынешний нравственный климат сбивает с толку. – Он погладил подбородок. – Поглядим, что о наших скромных усильях скажет завтрашняя «Таймз».
– Они ничего не поймут, – уверенно заявил Менг. – А кроме того, в «Таймз» работают почти одни евреи.
– И то верно, теперь такое, судя по всему, обязательно. Это – и профсоюзная карточка. – Хоррор просиял. – Может, в следующий раз нанесем визит им.
– Вот это дело. Тут все живут в тумане, – высказался Менг. – Мне бы хотелось открыть в них чуток дневного света, и не говорите. – Он метнул кинжал в крышу машины, где тот шатко и повис.
– Стало быть, договорились, еще одна поездка через месяц. – Хоррор постукал Экера по плечу. – Долго еще?
– Нескольких минут хватит. – Экер втопил ногой педаль. Вскоре они прибыли на площадь перед вокзалом, где он резко остановил машину.
Распахнув свою дверцу, лорд Хоррор вышел. Через плечо он сказал:
– Как уговорились, я ожидаю видеть вас обоих ровно в девять на «Бирже». – Миг постоял на мокрой плитке покрытия. – К тому времени ситуацью с Хитлером должно прояснить. – Он постукал по капоту «форда». – Езжайте осторожно.
Привольно трепеща на ночном ветерке, волосы стояли дыбом на его лысине дико манерным гребнем. Он прижал сальный палец к переносице своего пенснэ, подтолкнув его повыше.
Юстон был заполнен толпой, возвращавшейся по домам после долгих выходных. Как и обычно, знакомый запах паровозов, маневрового дыма, масла и кокса вызвал в нем транс. Он попытался вспомнить, когда почуял его в первый раз. Это ему напоминало детство, ложечки для желе и дурацкие колпаки, поездки солнечными днями в Брайтон и Борнмут. Он припоминал, как выглядывал из поезда на изогнувшиеся вагоны, пересекавшие плоский зеленый пейзаж в паутине решетчатых ферм: он с родителями в окружении нетерпеливых отдыхающих, ясная пелена неба, прорезанная жгутиками дыма, тянувшимися по-над линией вагонов, заплесневелых от вылинявших трафаретов Британских железных дорог. Картинки локомотивов и паровых поездов далекого прошлого, плавных перекатов полей и английских лугов. Самым отчетливым его воспоминанием было одно окно в двери вагонного купе – оно открывалось, если потянуть за потертый кожаный ремешок: «вниз», чтобы открыть, «вверх» – закрыть. К двери он цеплялся латунным зажимом.
Он с удовольствием отметил, что за годы в Британских железных дорогах изменилось немногое.
Черному контролеру он сверкнул своей железнодорожной карточкой первого класса: тот, как террорист, стоял за сетчатым барьером. Оказавшись на перроне, Хоррор своей развинченной прогулочной походкой вскоре дошел до ночного «пулмана». Легко отыскал свое забронированное купе с ажурными дверными ручками и сел в поезд.
Из окна купе ясно просматривался локомотив, тускло сиявший золотом и окаймленный барвинково-голубой полосой. Непрекращающийся поток пара окутывал колеса дымчатой паутиной. То и дело по станции эхом разносился приглушенный свисток из грушевидной трубы паровоза. Сняв куртку и повесив ее над односпальной постелью в углу, Хоррор довольно устроился поудобнее. Поезд отправлялся ровно в девять-десять. Наручные часы подсказывали ему, что сейчас восемь пятьдесят пять.
Он легко задремал.
А когда проснулся, поезд уже двигался. Ужин подают в десять, вспомнил он. Он встал и прошел по лязгающим коридорам. Еще рано, и в вагоне-ресторане было почти безлюдно. Он сел в нескольких столиках от прочих едоков и заказал простую пищу: вареный пирог с угрем и жареную картошку – краткая проба угрей на рынке разожгла в нем аппетит, и поглотил он пироги с наслаждением. После чего запил трапезу кружкой горячего бельгийского кофе. На десерт себе он взял ломтики трюфелей в заливном.
Вернувшись к себе в купе, он разместил постель у вагонного окна так, чтобы выглядывать в ночь. Поезд шел медленно, и местности проплывали мимо монотонными рывками. Подвернув себе под подбородок одеяло, уложив гребень, как летучую мышь, на подушку, Хоррор задумался о своем наставнике – и о собственном его приезде в Англию. Почему его так удивляет, что фюрер сейчас здесь? Разве Хитлер не всегда похвалялся, что настанет такой день, когда он оккупирует остров?
Прибытие Хоррора в Хитроу поначалу смутило Британское правительство. Его поспешно протащили через таможню, покуда пресса не успела взять у него интервью. Однако отсутствие интервью отнюдь не утолило жажды прессы. Назавтра газета «Ньюз-оф-зэ-Уорлд» напечатала его фотографию вместе с известием о его возвращении в Англию под заголовком «ЕВРЕЕГУБ». Так же они бы обозначили и Хитлера.
Он немедленно затребовал дипломатической неприкосновенности, и в Министерство обороны в Уэстминстере его отвел лично майор Бантик Скотт-Монкрифф, который терпеливо слушал, пока Хоррор объяснял, как осторожно он выразился, свои «так называемые» военные преступления.
Пресса могла считать Хоррора анти-британцем, однако английское правительство рассматривало его несколько теплей. Майор, крепкий военный чуть за шестьдесят, ясно дал понять, что прибудь Хоррор в Англию пятью годами ранее, когда конторой временно заведовала Оппозиция, он бы оказался на виселице. Вместо этого, дружелюбно произнес майор, предлагая ему крупный джин-с-тоником в уюте собственной канцелярии, некоторые члены Кабинета сочувствуют его положению. Правительство намерено издать заявление, утверждающее, что его неверно и понимали, и толковали. Требуя его депортации, и пресса, и Оппозиция просто-напросто догоняли ушедший поезд. Нынешнее правительство будет утверждать, что в качестве радиовещателя под псевдонимом «Лорд Хо-Хо» он намеренно производил нелепую и преувеличенную антиеврейскую пропаганду. Обвинения, против него выдвинутые: дескать он порочил, извращал и унижал евреев, – разрядятся измышленным Министерством заявлением, где будет сказано, что лорд Хоррор действовал с полной осведомленности Военного кабинета при Черчилле.
На самом деле (будет заявляться там далее) Уильяма Джойса уже судили и повесили за те преступления, которые пресса ныне пытается приписать лорду Хоррору.
Майор Скотт-Монкрифф сообщил ему, что в дипломатических целях ему будет рекомендовано покамест принять какую-либо официальную должность в местных органах власти, предпочительно – где-нибудь в провинциях, дабы общественности дали возможность о нем позабыть. Если он не станет высовываться два-три года, путь его к более публичному положению, вероятно – при текущем правительстве, станет глаже.
Вежливо его выслушав, Хоррор скромно отклонил совет, сухо сообщив майору, что уже истощил свою квоту на лицемерие во время войны. Он бы предпочел остаться в сфере вещания.
Неделю спустя ему неожиданно предложили – и на предложение он согласился – регулярную дневную программу на «Радио Би-би-си Манчестер». Вообще-то он и без того намерен был посетить вторую столицу из-за шефа тамошней полиции Джона Эпплтона. Познакомившись с этим человеком, Хоррор счел его обаятельным, проницательным и скромным. Мотивы шефа в стремлении к высоким постам подстегивались нуждою Британского Общества в крепком духовном вожаке – предоставить которого была идеально способна полиция. Хоррор и Эпплтон поладили знатно. Когда Хоррор обратился к нему с просьбой выступить у него в программе, мистер Эпплтон с готовностью согласился каждый день зачитывать в эфире отрывок из Библии.
Поезд впихнулся в тоннель, и купе пропиталось слабым запахом паровозного дыма. Хоррор развернул на постели карту Англии, из дорожного несессера вынул маленькую упаковку из фольги, отделил тридцать миллиграммов кокаина; смазал себе веществом кончик языка. Вытянул язык вперед на несколько мгновений, затем резко заправил его прямо себе в горло, стараясь, чтобы порошком не зацепило нёбо. Кончик языка он также втолкнул себе в назальную полость и крутнул им там, равномерно распределяя наркотик по всем внутренним поверхностям. Такой метод он считал наиболее действенным – тем самым производилась почти мгновенная втравка, хотя лорд Хоррор понимал, что избыток вещества может послужить для его организма могучим слабительным. Однако теперь он был уверен, что уделил себе ровно столько, сколько нужно. Остатки кокса он убрал в багаж и стал ждать, когда на него накинутся ощущенья энергии и эйфории.
Через мгновение, лежа головою боком на подушке, он уже созерцал свое отражение общего рода в окне вагона. Выпученные глаза его в стекле выглядели так, словно были яйцами в белую крапину, вправленными в ночную темноту. Поезд шел сквозь маленький городок, и он успел прочесть аккуратно выписанную вывеску: «Уитни». Кучка домишек вокруг станционного здания быстро сменилась полями и причудливо овальными фермами, усеивавшими все сельские просторы Оксфордшира. Как обычно по воскресеньям, поезд по расписанию ехал долгим окружным маршрутом. Север Англии казался где-то в целом мире от этих плоских полей.
Когда поезд выкатился на долгий отрезок ровного пути, он вдруг увидел, как над дальним горизонтом возникли огни огромного воздушного корабля. Тот пролетел над полями – казалось, и поезд, и корабль идут параллельными курсами.
Вероятно, воздушное судно даже чуть приближалось к поезду. Он сдвинул вниз оконную раму, чтобы лучше видеть, и различил палубные огни и облака белого пара, извергавшиеся из вялых баллонов судна и скатывавшихся за его бо