Ich bin eine Amerikanische. – Он сделал паузу. – Если Америка способна ассимилировать кирху, у Африки не должно возникнуть проблем с синагогой. Хитлер предложил тотальную эвакуацию евреев – сперва на французский колониальный остров Мадагаскар у побережья Восточной Африки, а затем и в Центральную Африку. Как самое подходящее еврейское государство предлагалось и Борнео.
– Он был человек практичный, – улыбнулся Озимандий, лоснящийся мулат, раздетый до степени основной свободы. Он напряг могучую руку и схватился за набитую алебастровую трубку. И добавил: – До войны романы Эдгара Райса Барроуза о Тарзане были самыми популярными книжками во всей Германии. Они продавались миллионами, пока Хитлер не заметил, что через всю сагу пробегает некий антигерманский элемент. Он их запретил, и на следующий день ни единой книжки Барроуза уже было не достать. – Ноздри его раздулись, и толстыми пальцами он выколотил трубку о леерное ограждение. – Там сплошь джунгли с евреями.
– Разумеется, – ответил Фютюр Там. Едва ль удивительно, подумал он, что Хитлеру пришло в голову установить связь между евреем и субтропическим пейзажем. Он ощущал, как воображение Хитлера увлеклось сопоставленьем ортодоксального еврея с его обрезанным хером, масляными локонами и смуглым цветом лица – и его ровни: суккуба, змеи и всего презренного зверья африканских джунглей. Что за темное эротическое наслажденье, должно быть, проносилось в нем, когда он прозревал, как ненавистного еврея сокрушает змеиное тулово гада в какой-нибудь болотистой низине. В таком пейзаже еврей становился идеальным образом китча.
– Я обнаружил этот фильм, – сказал Фютюр, – лишь по воле случая. В 1954 году я посетил часовню Роншам в Восточной Франции. Меня сопровождал ее архитектор Ле Корбюзье. Он и показал мне, где квартировал Хитлер во время оккупации нашей страны. Наши военные проглядели несколько катушек с пленкой, которые я перевез в астрономическую обсерваторию на Пик-дю-Миди в Пиренеях, где тогда размещался. Они ошиблись, предположив, что это никчемные фильмы о путешествиях. Позднее я наткнулся на приказы, отданные непосредственно Хитлером: он распоряжался, чтобы все копии этого фильма уничтожили. Уцелела лишь эта. Его распоряжение выполнили с великим тщанием. У Хитлера были веские причины бояться, что союзники сочтут этот фильм в высшей степени для себя интересным. Я убежден, что Хитлер после войны обосновался на острове, где и снял начальный эпизод. – Фютюр Там показал на быстро приближающуюся сушу.
– Он самый? – проворчал из толпы какой-то черный.
– Спускаемся, глянцы, и сами убедимся! – рассмеялся Фютюр Там.
Экипаж подготовил судно к постановке на якорь. Козимо Матасса и Озимандий, закинув за голые спины тупорылые варострелы, взялись управлять железными колесами и подвели судно к воде так, что до поверхности оставалось сто футов.
Фютюр Там разместился в открытой стеклянной кабине – на железной смотровой вышке со своим оноскопом, наведенным на далекий остров, и на усах его виднелась тонкая белая каемка пепла.
До сего мгновенья путешествие их было неопределенным и зачастую опасным. Там проложил курс, заданный Нострадамом. Несколько дней он летел вслепую сквозь Миттельмарш, который, если верить Нострадаму, есть область, где два мира перекрываются, и существа из одного могут встречаться и общаться с существами из другого. Миттельмарш они пересекли за несколько дней, и примерно на полпути «Kraft Durch Freude» злобно всосало из верхней атмосферы, и корабль рухнул в самый разгул сильнейшего урагана. Их били и мотали налетавшие ветра. Судно едва избежало уничтоженья, встретившись с роем миниатюрных драконов, тысячами вставших на крыло. Судно едва не шваркнуло оземь, до того велик был совокупный вес драконов, когда они бились о палубы. Там отправил дюжину андроидов к колесам, дабы они попытались поднять судно как можно выше – насколько хватало ему смелости. После бури он вышел наверх сам осмотреть ущерб. Все палубы усеяны были лишайниками уснащенных драгоценностями драконьих шкур. Их мелкие пресмыкающиеся тела размерами с морских коньков светились, как бумага. Едва избавились от основного их роя, как убивать их стало легко. Команда попросту перемещалась средь них, размахивая шашками. Серебряная чешуя, освободившись от розовой кожи их тел, дождем осыпалась со снастей на палубы. Ему стало поистине жаль – столько смертей. На ветру кровь их смердела гнилыми лимонами.
При спуске на остров Хоррора могучий толчок машин «Дурх Фройда» изверг на палубы окончательный тяжелый обвал пламени и пепла. Огненный мусор разлетался на утреннем ветру невротичными брызгами среди команды. Андроиды-негритосы целеустремленно перемещались по качким палубам, сгребая пепел металлическими своими руками и сбрасывая тлеющую золу за борт.
Когда железо и паруса воздушного судна тщательно пришвартовали и заякорили, месье Фютюр Там приказал готовить одиночный которнитоптер. Он собрал личный свой арсенал и распорядился, чтобы экипаж держал позицию судна до его возвращения. Он рассчитывал выудить у Хитлера некие вопросы об искусстве, невзирая на инструкции французского правительства этого не делать. Если Хитлеру не удастся снабдить его правильными ответами, он его, несомненно, убьет.
Там шагнул в которнитоптер, и вскорости зеленые пальмы уже понеслись внизу и уступили место взлетно-посадочной полосе острова, обсаженной по сторонам аккуратно скругленными кустами бугенвиллии. Кожа его с выступающими мягкими синими венами туго натянулась на железные кости руки, когда сею последней он направил рычаг управления на посадку.
– У смерти, мой хмурый фюрер, есть то свойство, что ее нельзя отрицать, уж поверьте мне… – промолвил он себе под нос. Над головой его косо летели тучи. – А особенно – когда я выхвачу этот элемент неожиданности! – Одним молниеносным движением он выдернул из ножен клинок закаленной кислотной стали.
Когда трехколесное посадочное устройство выпросталось из-под летуна, конструкция ощутимо вздрогнула и прочно опустилась на место; следом пронзительно заныла гидравлика— из задних кромок крыльев выскользнули тормозные щитки. Вздувшийся алый парус служил воздушному суденышку реверсивным тормозом, когда оно коснулось почвы и гладко покатило к стояночному месту на узкой посадочной полосе.
Длинный клинок, сходящийся конусом, рука в перчатке, одинокий рубин на паутинном троне обсидианового плетенья. Лязг клинков и кинжалов, болтающихся на портупее, что опоясывала его талию. Верховный капитан Фютюр Там нес с собой весьма искомое качество.
Менг и Экер, подонки лорда Хоррора, в кухне под землей занимались своими делами. Работали они ножом, колотушкой и изогнутым лезвием на широкой деревянной столешнице – проворно разбирались с живой дичью.
На небольших плитах клокотали керамические и оловянные котелки. В них варились разнообразные овощи и мяса. Менг мимоходом заглотил с полдюжины обжигающих комков брюссельской капусты и железной вилкой потыкал в исходившую паром человечью ногу.
Соки сотен запретных мяс полнили собою воздух. Кухня Хоррора была устроена в притопшей уборной под его апартаментами, а слепили ее из равных долей грязи, дерева, камня и земли. Ошеломляющему жару позволено было выходить через единственную крупную трубу. Огонь в очаге своем, подкармливаемый квадратными кирпичами угля, горел постоянно. Днем ли, ночью, но помещенье всегда было исключительно теплым и сырым.
– Одиннадцать, – объявил Экер, как будто внезапно вспомнив. На деле-то он вспомнил получасом раньше, но ему нравилось доводить Менга до паники. – Папаше пора пить шоколад.
С восхитительным бесстрастием Менг набил полотняный мешочек головами, ножками и кишками дохлых птиц, отнес мешочек к котелку кипящего бульона на открытом огне в очаге и сунул его внутрь.
– Мне это известно, абымот! – раздраженно ответил он брату. – Горячий «Бурневилл», тост с апельсиновым конфитюром, ячменные лепешки, оладьи и варенье. Горшочек лимонного крема, вафли с медом… и никаких сегодня цукатов. Все на подносе. Я просто вафли и шоколад разогреваю.
Он метнулся к другой плите и поскользнулся на полу.
– Вот именно, сегодня никаких цукатов! – завопил он. Через несколько секунд поднялся, вернул себе достоинство и отер липкий палец о манжету.
Потом снял резиновый передник. Тулово его для такого маленького жирного человечка распределено было равномерно. Чуть выше четырех футов ростом – он, тем не менее, выглядел внушительно. Когда шел по утрамбованному полу кухни, его длинные размашистые руки едва ли не волочились за ним по земле. На его полной шее плясало смердевшее тухлятиной ожерелье из копченой селедки и омаров.
Носил он почти только кожу. Нарукавники из шкуры с серебряными заклепками трещали от напряженья его могучих рук. Кожаные сбруи скрепляли вечернее платье из пламенной тафты у него на широкой груди. Волосатые икры охватывались поножами на кожаных шнурках. Поверх красного платья он носил корсаж из лакмусовой бумаги, мочою окрашенный в розовый. Сверху из-под корсажа выбивалась подстилка черных курчавых волос. Сходным манером и загривок его был прикрыт такою же подстилкой. Его одеянье творением было великолепным. На корсаже болталось фальшивое болеро, отделанное лентой и галуном миндально-зеленого цвета. Лента была присобрана плоскими складками, напоминавшими собою французских слизней. За спиною петлей крепилась опасная на вид дубинка.
– Дувай, братишка, не то ентот полоумный пидар без хозяйства увечий себе понаносит, – сказал Экер, изображая братнин говорок. Он направился к ступеням, ведущим в покои Хоррора. – Наверняка ж у него еще один приступ газов и он угондошил полдюжины негритосов. Тебе-то он яйца в мешочек сварит.
– Пшелвхуй. – Как бы выгораживая себя, Менг провел рукою по глазам. – Вчерась он еще восемь повесил. Обмолвился, что в схеме деления ток через обмотки гальванометров чересчур слаб. Он прикинул – для заземления переменных ему надо больше «сочувствующего коммуникационного материала»!