ое внимание к человеческому голосу потерялось уже навсегда.
В День Д по радиоволнам всего света проскакал сам Сатана. Передача Хоррора 6 июня 1944 года стала хладным упражненьем в бесстрастной двусмысленности. Обе стороны внимательно вслушались в него и обнаружили в его речи подтверждение своим собственным прочным позициям. Что и говорить, немалое достиженье в то время, когда мир – на тот краткий период – непрочно покачивался на своей военной оси.
А Уильяму Джойсу немного погодя свезло уже не так. Англичане этого бедного мерзавца повесили за то, что болтал чепуху и произносил ахинею.
В качестве побочного продукта своего значения для истории современного мира неземной голос Хоррора обречен был на жизнь вековечную – неопределенно долго вещать меж планетами совестью Англии, неподверженной цензуре. Позитивный негатив, психическое присутствие в гелиопаузе и за нею. Зачарованная зубная фея звезд. Воспевать рождественскими хоралами Млечный путь. Забрасывать каменьями Сатурн и Марс, Юпитер и Оклахомско-Охламонский Эфир – ебаными БРЯКАМИ ПРАВОЙ РУКИ Дрочеречи Прямо-в-Харю. Где-то в далеких-далеких галактиках его завораживающие интонации вечно будут разбрызгивать дурную кровь, проповедовать евангелие Сиси-Каки (воображаемого городка Гилберта и Салливана), гротескное и романтичное.
А особый интерес для Экера представляли два фотографических диапозитива с ярлыком «Хоррор здесь; Хоррор там – Фильм Лени Рифеншталь». Диапозитивы не были датированы, и на них карандашом расписался Вилли Зильке, неуравновешенный гений и много кого восхищавший оператор немецкого кинорежиссера. Они почти непроницаемо черны. Мрак на обоих вспарывает лишь видимый очерк крючковатого носа Хоррора.
Экер был поклонником подводных съемок фрау Рифеншталь, главным образом – из-за того, что ее фильмы о тропических рыбах, плавающих среди вагинальной морской флоры, были положительно вегански-эротичны. Когда вернется Хоррор, он у него попросит лично познакомить его с любимым кинорежиссером Хитлера.
Наконец – и, вероятно, удивительней всего прочего, – он обнаружил кое-какие данные о фильме 1948 года, в котором снимался лорд Хоррор: «Никаких орхидей для мисс Блэндиш», поставленном Сент-Джоном Л. Клоузом. В главной роли там был занят Джек ЛаРю, впоследствии ставший «Хлыстом ЛаРю», героем многочисленных ковбойских фильмов и одним из немногих холливудских актеров, кого лорд Хоррор удостаивал звать своими друзьями. То был английский фильм-нуар, снимали его в 1947-м. На нескольких кадрах эпизода, не вошедшего в фильм, Хоррор разделывал бритвой, похоже, еврейского закройщика. ЛаРю с совершенно причудливым чрезмерным выраженьем на лице держал этого человека, сведя ему руки за спиной. На обороты диапозитивов было приклеено несколько вырезок из прессы: «Самое тошнотворное проявленье жестокости, извращенья, секса и садизма из всех, когда-либо демонстрировавшихся на киноэкране» («Ежемесячный кинобюллетень»); «Тошнотворная гадость» («Ежедневный набросок»); «Ароматен примерно как выгребная яма» («Ежедневное зеркало»); «Безнравственный позор британской киноиндустрии» («Мэнчестерский хранитель»). Похоже, фильму не суждено попасть на телеэкран, позабавился про себя Экер. Тем не менее, для него стало откровением, что Хоррор вообще снимался в кино. Он же много лет отклонял любые предложения без счета. Заинтересовался единственным: «Мир по Бастеру» – история жизни Бастера Крэбба, в главных ролях он сам, Марлон Брандо, Деннис Хоппер и Анжелика Хьюстон. Опцион на режиссерское кресло был у Стэнли Кубрика.
Много лет Хоррор не терял связи с Хлыстом ЛаРю, часто вызволял его из мексиканских тюрем, куда тот попадал за бродяжничество, пьянство и злоупотребление наркотиками.
– Сволочи!
Мысли Экера вернулись в настоящее криками, доносившимися из коридора.
– Сволочизм! – Квартиру сотрясал высокомерный вопль. Экер быстро выдвинулся из кухни. Увидел он, как брат его деловито пытается растоптать семейство тараканов, что разбегались по полу, будто рассыпавшийся корнфлекс. Черные сапоги получеловека с высокими союзками исполняли «Чпокай-Джонни» по насекомым. – Откуда они, бляди, берутся? Клянусь, какая-то хуйня их нам подбрасывает тайком… ну доберусь я до этого пиздюка… – Лицо Менга представляло собой длинный шест.
– Выше ногу, – подбодрил его Экер. Менг скакал по кухне, как лягушка с почечуем.
– Такого не должно быть у мисс в моем положенье, – угрюмо пожаловался он, внезапно остановившись.
– Что! – воскликнул Экер. – Неужто у тебя опять щенок… и кто тебя на сей раз обрюхатил?
– Том Джоунз, – ответил Менг, застенчиво ощерившись. – Жарчайший козел во всех долинах.
– Я, блядь, ушам своим не верю! Неужели ты не можешь просто автограф взять, как все остальные? Сам же знаешь, что он за грязная сволочь.
– Мне ль не знать. – На улыбке Менга можно было суп варить. – Учти, я тоже посодействовал.
– Это уж точно, блядь, а что ж с Эндрю Ллойдом-Уэббером?
– Там было все иначе. – Менг встал на защиту своей чести. – Его я обратал… ну и ночка же у нас была! Счастливые деньки… Он все делал вид, что пытается сбежать… А я ему по глупым его сусалам. Чу́дное дело. И такой изобретательный с позами. Когда пытался выбраться в двухфутовую форточку – великолепная эротика вышла… как же мы смеялись! Никогда не пойму, зачем он сделал аборт.
– Стежок вовремя, – легкомысленно отметил Экер.
– Еще раз?
– Да я так. – Экер потянулся к телефону и набрал номер. – Запишу тебя на помойку… э-э, к абортмахеру в клинику. Выскрести за 1 и 3 пенса тебя устроит?
– Нет, блядь, не устроит! Подумать только! Люксовый аборт за тридцать дубов, друг мой, нам только лучшее.
– Алло? – Экер заговорил в наилучшей своей телефонной манере. – Это Калькуттский Дом Скребков-со-Скрепками для Грубых Мальчишек?
Волосатая лапа Менга вытянулась, схватила телефон и грохнула трубкой о рычаг.
– Эй-гей, Хуепляс. Ты меня давай к лучшему врачу на Харли-стрит запиши и без проблем. Я не намерен жопу свою подставлять еще одному брэдфордскому отбросу-паки, чтоб он меня за нее лапал… – Он на миг задумался. – …только если сам приплатит мне.
– Иногда я сомневаюсь в гомогенной связи. Вот честно. Ладно, есть у меня годные люди. «Хехекл и Клювикл», выдающиеся врачи, лучшие на Харли-стрит. Уж они точно знают, что делать с разборчивым парнишей.
– Надеюсь, не жидяры-грабители, – ответил Менг, несколько сим умиротворенный. – И кстати, пока они мне туда руки будут совать, ты их не попросишь поискать игрушечную неотложку, которую я себе в жопу засунул в 1954-м?
Глава 6Жопай-болтай
– Скажи мне это пиздосладко, – подстегивал Менг. Над некрашеной деревянной шконкой безумно раскачивалась фотография Эла Джолсона в рамке.
– Гррр… умпф!.. Гррр – Приипфьюуу… Гафф, – прорычал Пацапс ДжекХрень, лежа на животе, распяленный и изможденный, под неутомимым получеловеком.
– Как же мне нравится, когда ты неприлично выражаешься, – поздравил Менг употевшего своего любимца, поддергивая свою тушку. Сложенную чашкой ладонь он подвел ему под подбородок и приподнял его волчью голову с мягкой подушки. – Ладно тебе, пиздюк, только не спать. Мы ж не хотим сообщать доктору о смерти в колыбельке, правда?
Мускулистый полукровка встряхнул лисьими плечьми и обратил на Менга глаза в красных обводах. И в лучшие времена бывал он вспыльчив, а униженья этой ночи и подавно вызывали в нем неконтролируемую потребность угондошить своего осквернителя.
– Гафта… – Губы его растянулись и скользнули по морде, влажной от крови.
– Ты определенно улучшаешься, – поздравил Менг еще раз, добродушно треснув Хреня по черепушке. – После войны… – Он ускорил ритм, а перед глазами у него все время мелькала прядь черных волос. – …ты будешь готов работать в любом парикмахерском салоне… – Все тело у него ныло. Отчего получать удовольствие – такая утомительная работа? Он припечатал густым поцелуем проплешину розового под собою. – Мой Мелкий Пипель, моя Любименькая Картопля, Маленькая Гончая Моего Сердца, тебе дорога в Сан-Франциско, попомни мои слова… Вот и прибыли. – Из Менга беглым залпом вылетела череда диких воплей. – Завис На Тебе! Те пацапсы в переполненных бараках, кому удавалось проспать потаканье всем капризам получеловека, просыпались, резко вздрогнув. Иные, безмолвно следившие за ночным изнасилованьем, не покидали шконок, скулили, прикрывали уши долгими своими лапами.
– Да бога ж ради, приоткрой ты немножко вселенную! – рявкнул ревнивый голос из темноты.
Десять минут спустя счастливо траченный получеловек проелозил со шконки, на темных смазанных его чертах – широченная ухмылка. Он сношал пацапса почти всю ночь, и его военный паек грима весь смыло часами страсти. Волосяная поросль, жесткая и длинная, торчала из его лифчика и трусиков. Он сел на край шконки в утреннем свете и вытянул ноги. От нейлонок его остались клочья.
– Ну не здорово ль быть живым! – воскликнул он, закуривая «чёрчилл» и пустив праздное дыханье сигарного дыма по бараку. – И все снасти в рабочем порядке. – Он не забыл об инъекциях, что вчера сделал ему доктор Менгеле. В важном деле – никакого вреда, заверил себя он. – У кого-нибудь под рукой эфониум не завалялся? Я б вам песенку сыграл. – Он повернулся и посмотрел на ДжекХреня. – Никаких жалоб, нахуй, я надеюсь? – осведомился он, постукивая себе по боку носа. – Не хотел бы, чтоб вы, мальчики, думали, будто я не могу выполнить свой долг. – Он выжидательно огляделся. От стаи донесся хор утвердительного гавканья и тявканья. – Бля, – расхохотался Менг. – Большие собаки мне всегда руку лижут.
Он сделал вид, будто не видит, как ДжекХрень украдкой выпрямился, – да и того, что опускающийся укос пацапской челюсти нацелен ему в загривок.
Менг похлопывал себя по еще вздернутому пенису. В его организме воевали стероиды. Весь апрель доктор Менгеле накачивал его головокружительным количеством анаболиков. «Нандролон», «Станозол», «Болденон» и пара дюжин других с названьями вроде «Немезиды», «Озона», «Индивидуалиста» или «