Zeitgeist», вторглись в его тело. Каждый день доктор вздевал большую иглу, наполненную 100 миллилитрами тестостерона.
– После парочки таких… – шептал он Менгу на ухо сквозь сияющие белые зубы, – …тебе захочется насиловать собак.
– И еть меня… – фыркнул Менг, снова выдыхая дым, – … так и есть!
Без единого звука получеловек развернулся и вцепился волосатым кулачищем, как стальными тисками, в закрученный язык пацапса.
– Итак, пиздоцап, чей подбородочек мне враки рассказывал? – Менг сжал пальцы, и из глаз пацапса хлынула кровь. – А я тут верю каждому твоему, блядь, слову.
Менг дернул, и вместе с языком наружу извлекся пищевод, а с дыхательными путями – оба легких. Он украсил себя, декоративно накинув их на плечи. Несколько мгновений рылся в разверстых внутренностях пацапса, затем поднялся, держа две горсти кишечных тканей, и обмазал ими себе голый торс.
– Ну и как? – просиял он довольной улыбкой. – Уж столько лет прошло, порода наконец-то удалась. – Подошедши к окну, он открыл рот и заглотил влажные яички пацапса.
Моторы крупных вентиляторов заворчали и ожили, вновь пробудив пламя в печах. Снаружи по конькам крыш стонал тяжкий ветер и протискивался в переулки, грозя летним снегом.
Менг выгнул шею. С тела его свисали гармоничные вещества.
В дневном небе над цыганским лагерем жужжали фейерверки. Уже несколько недель доктор Шуман надзирал за крупным строительством на окраине лагеря. По ночам небеса освещались таинственным красным сияньем. Менг злился по праву. Он полагал, что цыган переселяют в шикарные мобильные дома и первоклассные отпускные шале.
– Вот тебе цыганское счастье. Один свалится в сральник – так вылезет и пахнуть будет Христом. – Менг пронаблюдал за пролетавшей мимо одинокой птицей. – Везучая они сволота.
Где-то еще в лагере через двор ползли бледные тени, пальцы больного солнечного света вили узоры по скорлупе газовой камеры. Экер сидел в тенечке от камеры, зеленый монашеский капюшон вольно спадал ему на голубиную грудь. Пряди светлых волос без преград лились на его мелово-бледное лицо. Его крепкая челюсть жевала ком фруктовой жвачки. Задумчиво наблюдал он за тем, как свет солнца касается ржавого ручья кровавой воды, текущего к кромке пампасной травы. Чтобы впитать жидкость, у основанья камеры людскими руками разбили небольшой садик. В изобилье штырей желтых и алых шток-роз резвились поросята. Экера обволакивала среда, вся голубая от намеков на Страну Чудес.
Уж много часов он листал Раблэ, надеясь отыскать там средневековый рецепт супа из крапивы.
На колене у него тихонько примостились близняшки Хедва и Лея Штерн, ручки и ножки их усеяны синяками от игл Менгеле. Они попали в фокус текущих экспериментов доктора. Много дней вкалывал он им краситель, от которого оба их левых глаза позеленели. Кроме того, близняшки голодали. Вопреки рассудительному своему инстинкту, Экер скормил им колбасу.
Он жаждал себе дверей, в которые можно зайти и тем покинуть это проклятущее место. Аушвиц пробуждал в нем тягу к какому-то более милому переживанью, нежели жизнь ему подбрасывала доселе.
– Надо его убить.
Экер рассмеялся. Мысль убить Менгеле никогда не приходила ему в голову. Погасить ту звезду, вокруг которой все мы вращаемся? Это вряд ли.
– Добрая Фея приходит каждый день.
– Давай с этим покончим.
Экер коснулся чела дитя. У нее была температура. Ему никогда не нравилось слишком уж приближаться к мертвым.
Может перескочить и на него.
Мягкий ветерок подсказал, что приближается большой открытый грузовик, наполненный голыми женщинами, предназначенными для крематория. Проехал мимо. Экер даже не стал поднимать голову. С одной стороны двора друг на друга навалили сотни тел. Зондеркомманды деловито развозили их маленькими тачками.
– Доктора трудновато будет завалить. – Лея Штерн сидела теперь на кирпичной дорожке, и левый глаз ее посверкивал, как опал.
С самого рожденья Экер привык к жестокости. Тут уж постарался Менг. За последние годы он видел достаточно зверского поведенья, призванного перекроить карту Европы. Не то чтоб можно было сказать, что он отстал на шаг вперед.
В чем бы ни было добро, человек не от учителя своего должен открепиться, а от собственных своих трудов.
Он переместил Хедву наземь, рядом с сестрою.
– Поживем – увидим, – сказал он. И пошел прочь со двора.
Мимо медленно прошаркала компания истощенных детишек. Облаченные в тряпье, они страдали от холода и постоянного голода. В бараках у них шел дождь, одежда никогда не успевала высыхать. На их лицах выгравировался страх.
Вот как оно.
Подкрадывался вечер. Над легионами живых человечьих скелетов изрыгались тучи нуарного дыма. Экер прогулочно шагал к цыганскому лагерю – в миле за Биркенау.
Месяц назад он заметил в Освенциме новоприбывшего – высокого англичанина, ходившего, как птица-падальщик, а на его иначе лысой голове торчал клок непослушных рыжих волос. Доктора Хорста Шумана представили ему как Хорэсу Джойсу, посланнику из Берлина с маловозможным титулом «Министр Эфира».
Однако Экер тут же узнал его по nom de plume. То был печально известный лорд Хоррор. Даже Аушвиц время от времени добывал себе газетку. «Völkischer Beobachter» за четверг опубликовала нелестный фотоснимок «херра Хоррора». Английского лорда по-тяжелой освещали как германская, так и британская пресса. В одной – патриот, в другой – предатель.
Экер подслушал, что они обсуждают, как им избавиться от цыган, содержавшихся в лагере. Среди ученых Райха мнения разделились. Цыгане определенно нечисты. Но в расовых понятиях они стоят выше евреев и славян. Чистое поголовное уничтоженье даже не обсуждается. Тут потребуется более двусмысленный извод.
Задачу решил лорд Хоррор.
Громадные серебряные ракетные корабли, размерами с «цеппелины», доставят тысячи цыган на луну. Ракета будет вылетать из Аушвица каждый месяц, когда в самом разгаре полнолуние: путешественникам предстоит устраивать себе новые дома в лунных кратерах.
День или около того назад Министр Эфира объяснил цыганскому омбудсмену, что выгорания у ракет не будет. Германские ученые, главным образом – Вилли Лей, – доказали, что единственной угрозой прибытия ракет на луну окажется «временная временность». Худшее, что может случиться, – ракеты вернутся на землю на пару столетий в прошлое. Лорд безошибочно попал в чувствительный нерв. Ни один цыган не станет возражать против жизни в прошлом. Они вообще-то радовались этой новой теории – средству преждевременно попасть на Небеса. После беседы Хоррора Экер сообразил, что такой сценарий на самом деле предпочтительней, нежели действительная посадка ракеты в предназначенной точке.
«Хронические аргонавты Хоррора» – летучие цыгане – стали на несколько месяцев одним из мелких чудес Второй мировой войны.
Предприятие провалилось, когда один ракетных корабль захватили десять тысяч жидяр – и канули на нем в космос.
Экер пересек росчисть и подошел к сосновой рощице. Идя по узкой тропе средь стволов, он слышал мешанину звуков, доносившихся из цыганского лагеря впереди. Сегодня луна будет полной, и в лагере шли празднования в честь запуска первого корабля. Он смотрел, как луна начинает свое медленное восхождение в небесах. На травке рядом с автоматами разлеглись охранники со своими сторожевыми собаками. Экер вошел в расположение лагеря через калитку в колючей проволоке, и пропуск у него никто не спросил.
Зажгли погребальный костер из одежды, и столб дыма подымался в ночь, рассеивая аромат печеной плоти и горящих волос. Он покачал головой. Всё в лагерях, казалось, – сплошь случайность, никакого провидения. Вскоре он уже оказался посреди пихающейся толпы, которая спешно тащила его мимо кавалькады аномалий.
Пьеро, Свами, Шама-Йоги и пятиногие коровы, безглавые женщины, реликвии Стиффки, женщина-Иисус, бегущие Будды, Квадратные Джеффери, Черт-в-Ступе Лауданум, мумии из гробницы Тутанхамона, машинки радости, люди-змеи с Амазонки, куклы вуду с Хаити и ходячие мертвецы из темнейшей Африки.
Под большим пологом Экер заметил китайцев – они торговали жилетками Мэй Уэст и Чем-Не Сэлли в сахарке, а Шейховы машины предсказывали грядущее на фоне Т. Э. Лоренса и священного Сфинкса.
В цыганском лагере напоказ выставляли внутренний мир органов.
У лица Экера изящно трепетал околоплодный пузырь.
Он взобрался по каменистому скату и побрел наобум через полуэтаж. Ноги выскользнули из-под него, и он врезался в Налетел-Раз-Джек-На-Энни-Залетела-От-Него. Зверь взвизгнул, хлестнув ему по груди хвостообразным своим придатком. Экера отнесло на дюжину ярдов, и он приземлился стоймя, переводя дух и опершись спиною о ветшающую стену.
Над головою Экера плыли безмятежные облака.
Цыгане из Жопляндии устроили громадную живую картину – некрологический талисман. Даже издали Экер без труда опознал Моби-Дика, белого кита. Медленно принялся он к нему продвигаться, и по костистым его чертам расплывалась жестокая ухмылка. Кит был целиком собран из человечьих глаз и зубов.
Из Экера издохнулся медоточивый звук.
Должно быть, на постройку этой копии пошли тысячи людей. Она стояла свидетельством цыганской изобретательности и прилежанья. Чавелы, должно быть, неделями шерстили камеры убийств, чтобы собрать себе столько строительного материала. Обычно власти расценивали такое мародерство как билет прямо на небеса для нарушителей. Существенные сущности ценились в Фатерлянде как самое крепкое капиталовложение. Но по такому случаю решено было, что разумно дать странникам хоть какую-то передышку, дабы ускорить их отбытие. Он вновь чуял в этом нечеловеческом фарсе руку лорда Хоррора.
Даже под мечтательным лунным светом Аушвица Моби-Дик смотрелся левиафаном эонов, плавающим по океанским глубинам. Тело кита из сверкающих коренных зубов, улавливая свет сучих ламп, блистало жуткою белизной, словно протяженная снежная тундра Белжеца. На спину его точечным пунктиром были нанесены бессчетные глаза, иглами доктора Менгеле выкрашенные в красный, – они пылали, как леса Хелмно.