– Ага, прыгай в фургон, пиздомордия, – сухо ответил ему офицер.
Херби воззрился на лязгающий крематорий. Это вряд ли, подумал он. До Хоббзова Дворца Бестелесности должно быть не так уж и далеко; а там обитает Ифрит Дахау. Он доберется туда медленно. Вскоре уже объединенные анимус и анима Бытия сядут за его баранку. Смысл всего его существованья станет ясен.
Шопенхауэр писал: «Способность чувствовать боль возрастает вместе со знаньем, а следовательно в Человеке достигает высочайшей своей степени».
В романе «Симплициус Симплициссимус» X. Я. К. фон Гриммельсхойзена появлялась загадочная фраза: «Такие дела». Как уместна она в его нынешнем положеньи!
Полумильное путешествие ко Дворцу заняло у него два часа. Когда же приблизился он ко гнезду Ифрита, вся ходовая часть его болела, а выхлоп выдохся.
Он с трудом протащился мимо последнего кирпичного крематория, топившегося коксом, где «нечестивое пламя Дахау» подскакивало на дюжину ярдов над дымовою трубой мертвецов. Группа заключенных выводила заключения из очертаний вырывавшихся клубов дыма: что за пленника сейчас кремируют.
– Этот, должно быть, Свидетель Иеговы, смотрите, как змеится.
– Ерунда, вы разве не заметили сторожкую сущность, на миг зависшую в воздухе? Явно еврей, причем с полным комплектом золотых зубов.
Херби впервые заметил, что поверхность дороги под его сдутыми шинами превратилась в крематорский пепел.
Попасть во владенья Ифрита можно было сквозь ажурные железные врата, украшенные рядом нотных знаков. Херби подъехал, и створки распахнулись; он прополз в землю за ними.
С окончательным содроганьем и взглядом в широкое синее небо выехал он на дорожку поперек раскидистых зеленых лужаек. Стриженную траву нарушали только огненные ямы там и сям, верхушки вкопанных печей, да несколько детей, сжигаемых на пне сассафраса. Два маленьких мальчика были распяты на его тонких корнях. Еще двое жарились до смерти. От них было всего несколько ярдов до ручья с резко пахшей родниковою водой, лопотавшей в каменную колоду под строгим бронзовым изображением Элис Лидделл, которая, ввиду выпадения чрезвычайно женолюбивого пепла жутко походила на Карла Маркса.
Под колеса Херби бросилась группа «муссульман» – людей сломленных, позволявших делать с собою все, что угодно. Проезжая по ним, он слышал, как трещат под ярким солнцем их ссохшиеся кости. Чтобы ехать дальше, требовалась вся его решимость – после того, как он пригасил все свои лампы. Затем его обуяла тишь – и он понял, что наконец-то добрался до жилья Ифрита. Окажется ль Ифрит Томасом Хоббзом – иль, быть может, изувеченным потомством самого Старого Хоба?
Инстинктивно поднял он взор, рассчитывая узреть достославный оплот с башнями из обсидиана и рубиновыми и изумрудными бастионами, возносящимися к неустанным небесам. Обиталище, достойное Оракула Дахау.
А вместо этого Херби оказался перед крохотной деревянной лачугой, выстроенной абы как. Ее переднее крыльцо выходило на плац из утрамбованной грязи, заваленный мусором и заросший бурой ниссой. Ее каркас прогнил, а вокруг ощущалось опустошенье. На деревянных качелях валялась дохлая мартышка. По Олд-Солтильо-роуд бродили коровы. В густой земле рылись куры. Херби показалось, что он слышит, как перекликаются козодои.
Собрав в кулак все свои шаткие нервы, он взвыл мотором и заехал на хлипкий пандус. На его ветровое стекло налипли эвкалиптовые веточки. С трудом протиснулся он в ветхую дверь лачуги – и тут же ощутил присутствие существа, замкнутого в темном одиночестве и смертельных своих привычках.
– Сатнин, это ты? – спросил из мрака Ифрит.
– Это я, Херби Шопенхауэр… – Глаза у Херби слезились, а зрение вдруг поплыло от мигрени. На него обрушилась смертельная смесь хлора, акрилнитрата и сероводорода. – … явился с визитом в этот яркий солнечный денек, – чуть не поперхнулся он.
– То же солнце, что притягивает лилии, притягивает и змей, – вздохнул голос.
Даже не видя Ифрита, Херби узнал в голосе густую южную растяжечку. (По-французски:)
– Ваша мать лежит в мемфисской земле, – приглушенно промолвил он Элвису.
Как-то уместно было отыскать Его в Дахау.
Коктейль из токсинов истаял, и Ифрит явился пред очи его. Херби с облегченьем узрел молодого человека, растянувшегося на диване: розовая рубашка расстегнута до пупа, узкие черные брюки со штрипками и кошачьи сапоги, надетые на розовые с черным носки. В руке его праздно болтался стакан лансера.
– Что вы здесь делаете? – не устоял от очевидного вопроса Херби.
– А где же мне еще оказаться? – Ифрит вроде бы даже вспылил. Кожа на лице у него выглядела такой мягкою, что, казалось, коснись ее пальцем – и лопнет. – Я сам в этом виноват. Вся эта херня про доктора Ника, доктора Смерть. Он был мне добрым другом. Нахуй, я сам себя убил, непреднамеренно. Но, с другой стороны, не все ли мы так же поступаем рано или поздно?
– Работа врача – спасать жизни, – с негодованьем ответил Херби. – Он дает клятву Гиппократа.
– ДВЕНАДЦАТЫЙ ЗАКОН ФЕЙ, – хмыкнул Элвис. Глянцевый локон черных волос скатился ему на лоб. – В каждом лагере свой доктор Менгеле.
– Ха, вездесущий доктор Кайф, – в отвращеньи произнес Херби, – с его улетными иголками.
– То был доктор Росс. – Ифрит треснул губами. – Росс-Музыкальный-Автомальчик-Человек-Оркестр. Амфетаминов в аптечке у Сэма оставил столько, что на топливо Спутнику бы хватило. Проворный он был темномазый… Чпик-Чпок. – Он пристукнул ногою и тихонько пропел: – Буги с доктором пляши… болей буги от души… – Он резко умолк и заговорил со знанием дела: – Люкс Интерьер говорил, что я продавал Мамины рецепты на пилюли для похуданья. Когда он войдет в эту дверь и окажется в Преисподней Говнодавов, я его обслужу.
Херби выглянул в открытое окно на окружающий участок.
Ряды мертвых младенцев пылали, как свечи вокруг кенотафа. Капо, переодетые зверьми, длинными сужающимися зажигалками не давали детям погаснуть. Мост в Лагерь Маут хойзен был восхитительным зрелищем маринованного света.
Крохотные тельца были розовы, огромное небо – голубо; розовый и голубой – любимые краски Матисса.
– Голубые Небеса на земле располагались на углу Бил и Эрнандо, – вспоминал Элвис. – Когда гляжу на старые фотографии, где я позирую со всеми этими блюзовыми парнями – Младшим Паркером, Би-Би Кингом, Роскоу Гордоном, Бобби Блэндом, Бруком Бентоном, – мне непонятно, что же произошло. Черт, да я ж бывало говорил Сэму, что ярд говна бы сожрал, лишь поиграть на тех сессиях с Воющим Волком, которые он продюсировал.
«Вот где Душа Человечья, – и Сэм показывал на снимок Волка, – величайший талант, с которым мне доводилось работать. Чего б я ни отдал, лишь бы вновь увидеть этого человека и услышать его обалденный голос – как он крутого блюза слущивает».
Элвис как бы подмигнул.
– Теперь вот что имеет значенье. – Он откинулся на спинку кресла-«Ле-Ни-Вца». – И чем дольше я тут сижу, тем важней они кажутся. Уж точно важней, чем нынешние событья.
Лицо его было бело, но имелась в нем эта странность: когда он моргал, весь низ его черт окутывала пелена мрака.
– К мистеру Филлипсу Волка привел Айк Тёрнер, а… это даже не записали… меня он тоже туда привел! Я ж дешевкой был всего-навсего, так себе на гитарке бренчал уже тогда. Рожей не вышел, чтоб такого даже к дверям подпустить на сессии Волка. Лучше играть так и не научился, ни к чему оно мне было. А вот Айк хитрый лис был. Клянусь, глаз у него был наметанный; в будущность глядел. Должно быть, разглядел во мне что-то. Это за много лет было до того, как Сэм Филлипс заметил, что я вокруг тусуюсь… я на дюжине записей у него поиграл, а он на меня только потом вниманье обратил…
Снаружи голубой свод неба тянулся как бы чуть ли не до Марса. Херби содрогнулся.
– …это ж я ритм трямкал у Джеки Бренстона на «Ракете-88», – продолжал Ифрит. – Вот же я тебя удивил, а? Айк говорил, что я «белыш фартовый». Только «Ракета» так и осталась единственным номером, что я с ним нарезал, который хоть как-то продавался. Там-то я и привычку себе приобрел – Айк же был Доктор Смерть-Давай. Я на его порошках много лет держался. Он однажды пытался даже меня шантажировать, чтоб я с ним пластинки резал… да только я подписался быть с Народом. В общем, одну услугу я ему оказал; на одной его вездесущей сессии подхлопал в ладоши. По-моему, он ее под псевдонимом выпустил, там какая-то анаграмма была его имени – Кай Ренрёт, и песенка была без слов… «Наседка». Нет… «Кочет»… никак не отсветила она.
Лампы Херби запечатало меланхолией. Ночная подсветка выхватывала доски лачуги с необрезанными краями и рейки на потолке. Вокруг была небрежно расставлена грубо сработанная деревянная мебель.
– Я хлопал в ладоши в такт и давал выход своей радости спонтанным свидетельством. – Элвиса коснулась сейсмичная улыбка. – Я был банальным счастливым хлопуном Господа Бога за много лет до того, как меня на этих задворках заперли.
Несколько мгновений он помолчал.
– Это правда. Воющий Волк был чем-то большим, не просто человеком. Большеног под конец своей карьеры записал альбом «Электрический Волк». Обалдеть, это просто самый первобытный электрический блюз, что и на свете бывает. Если б я не бросил за много лет до этого, пластинка эта меня прихлопнула бы напрочь… хотя критики ее терпеть не могли… блядь, да сам Волк ее терпеть не мог. Только ты уж мне поверь, от нее кровь Божья в венах стыла, это ж просто пиздец всему блюзу. Я должен был пойти с Волком, и Бо, и Грязным на «Шахматы»… мы с Дейлом Хокинзом, и с этой свиньей Бёртоном, сияли б во тьме. – Элвис рассмеялся. – Блюза б залабали, хера с два.
Ифрит лениво откинул голову назад.
– Вот тогда, когда я имел возможность сделать что-то хорошее… мне было насрать. Разве не так оно обычно бывает?
Херби изогнул фонарики, стараясь прочесть название книжки у Ифрита на коленях: «Научный поиск Иисусова лика». Он вспомнил – так называлась книга, которую Элвис читал на горшке, когда умер.