ечно милой.
Хоррор показал на крупный вогнутый экран. Фютюр увидел, как на нем образуется изображение: «Kraft Durch Freude» без движенья на якоре там же, где он его и оставил, в сотне футов над океаном. Камера выхватила фигуру Озимандия и заглянула ему за плечо на стальные штурманские часы, господствовавшие на всей главной палубе. На экране возникла часть железной смотровой вышки. Как именно лорд Хоррор получал эти изображения, постичь он не мог. Не слышно было ни звука, но по злонамеренным действиям негритоидов мог определить: грозила опасность. Они все пригнулись, отчего торсы их подались вперед, а гладкие головы повернулись на все сто градусов – сперва направо, затем налево. Бубонное масло пенилось на их поверхностях черной стали.
Озимандий горячо обсуждал что-то с Козимо Матассой. Их черные лица потели, струйки влаги слетали с них в воздух. В левом углу изображения Фютюр Там видел железную смотровую вышку и мог бы поклясться, что она таяла. Казалось, железо капает на палубу. Картинка погасла. Он решил ничего не говорить. Неразумно было бы доверять каким-либо иллюзиям лорда Хоррора.
Тот похрустел костяшками. И произнес:
– Величайшим врагом гоя был тогда и остается доныне – вездесущий еврей. Ни у какой другой расы нет сильнее свойства своекорыстного самосохраненья. Само их выживанье тому свидетельство. Внутреннюю жизнь еврея оттачивали многие столетья. Ныне он сходит заумного, но во многих отношеньях всегда таким был. Ум его не им создан – скорее это подражанье иностранцам. У еврея нет культуры. Основа их интеллекта предоставляется другими.
Он двинулся к французу, шаркая в спешке по ковру. Его худая рука схватила микрофон, рассеянно подобранный со стола. Хоррор заговорил в него. Слегка усиленный самовозбуждением, голос его тут же стал густ, сочен и звучен.
– Если б этот мир населялся одними евреями, они бы захлебнулись в собственной мерзости; поубивали бы друг друга в своих попытках вырваться вперед. Было б очень неправильно воображать, будто у евреев имеется ощущенье жертвенности. Они держатся вместе лишь для того, чтобы ограбить своего собрата. Еврея ведет его же самомненье. Именно поэтому еврейское государство распространилось по всему свету. От начала времен евреи жили в чужих странах. Поэтому еврей всегда был паразитом в кишках других.
Опустившись на колени, лорд Хоррор посмотрел снизу вверх на Фютюра Тама.
– Еврей рождается одержимым лжецом. Преуспевает он лишь как паразит, скрываясь под юбками своей религьи. И возникает всегда, как фальшивая монета. Не важно, на каком языке он говорит, даже если и говорит на них всех. Он – по-прежнему омерзительный еврей. Его внутренняя природа неизменна. Финансовым давленьем своим он подрывает общество, уничтожает веру народов, насмехается над их прошлой историей. Он пачкает все, до чего дотрагивается. Искусство и литературу он презирает.
Он сделал паузу посмотреть, как отреагирует Там.
– Именно еврей привел в Германью негра – в явной надежде бастардизовать чистую кровь арийской расы.
Верховный капитан обратил на него учтивый циничный взор недавно проснувшейся мартышки. Но не сказал ничего. Хоррор продолжил:
– Вам следует понимать, месье, что если те из нас, кто отстаивал Хитлера и поддерживал его мечты, имели меж собою хоть одну узу, она была – сообща явить наше неодобренье еврея. Бросить сноп света на еврейство, что принесло столько страданий и унижений нашему германскому народу. Что бы еще про нас ни говорили, никто не сможет утверждать, что мы уклонялись от своего долга. История доказала: мы выполняли священную свою миссью до собственной окончательной погибели. Кто мог бы просить от нас большего? – Похоже, вопрос этот и впрямь озадачивал его. – Могу сказать вам следующее – взгляды мои не изменились.
Он резко поднялся.
– Прошу прощенья. – Он прошел по комнате, вступил в небольшую пристройку и закрыл за собою дверь.
Скрывшись с глаз Фютюра Тама, Хоррор подошел к рабочему столу и отпер его верхний ящик. Вынул из него золотую шкатулку для драгоценностей и открыл ее. На небольшой подушечке из давленых цветков мака и проткнутых апельсинов в ней размещалось несколько ароматных лабул, и из них Хоррор извлек фиал, содержавший белую жидкость. Втянув немного ее в шприц, он согнул руку, сжал кулак и ввел ее прямо себе в вену. По чертам его растеклось выражение довольства, и он возлег на кушетку, пока наркотик передавал ему свое полное успокоительное действие.
В главной же комнате внимание Фютюра Тама привлек рабочий стол. Стоял он в темном углу и, очевидно, был гораздо старше прочей мебели. На поверхности его, почти невидимые под слоем пыли, обозначались очертания книги в бумажной обложке. Там взял книжку в руки, отряхнул ее. Грошовое чтиво. Кричащая обложка изображала фигуру, облаченную в погребальный цилиндр и длинный индиговый сюртук – Таму показалось, что она примечательно напоминает самого лорда Хоррора. На отлете фигура держала фонарь, ливший супно-желтый свет в туман лондонской ночи. На заднем плане, над Темзой обозначался силуэт Большого Бена. Свободной рукой фигура протыкала стоявшего на коленях еврея.
Фютюра Тама грубый рисунок заворожил. Он бросил взгляд на заголовок, тонко вытисненный очертаньями стреляющих мушкетонов: «Лорд Хоррор – евреегуб». Буквами поменьше ниже значился подзаголовок: «Джентльмен удачи – Отвратительная повесть о викторианском еврействе». Роман изображал лорда Хоррора как Джека-Потрошителя навыворот: он шарил в спиттлфилдской ночи в поисках отнюдь не проституток, а сынов и дщерей Сиона.
Фютюр вновь уронил книжку в пыль. Как возможно, что лорд Хоррор, которому, очевидно, всего около пятидесяти, может оказаться вымышленным персонажем романа, которому сто лет?
В этот миг Хоррор возвратился, насвистывая.
– Вижу, вы нашли одну из моих книжек?
– Вы это написали? – недоверчиво осведомился Фютюр Там.
– Жить мне, вероятно, осталось, всего лет двадцать. Я намерен оставить по себе что-нибудь хорошее.
– Таковы же были сантименты Хитлера, я уверен, – сухо заметил Фютюр Там. – Он здесь? – прибавил он тихо.
– Возможно. – В тоне лорда Хоррора послышался тяжкий сарказм. – Официально Хитлера видели по меньшей мере в сотне различных городов всего мира. От Кубы до Ливерпула – где он якобы жил со своим сводным братом. – Он показал на матрицу цифири смазанного света, сменившей изображение «Дурх Фройда» на экране компьютера. – Сие созвездья известной нам вселенной. Огоньки – зарегистрированные записи голоса, идентифицируемого положительно как голос Хитлера. Они поступают от Луны, мимо Ориона, из самого сердца Млечного Пути.
– Мне действительно известно, что в некоторых кругах он стал неким символом, – заметил француз, – но могу вас заверить, я сюда приехал не по пустой прихоти. Я б не осмелился отправиться в этот одиозный полет, если бы у меня не было самой надежной информации. К тому же я знаю и что, по общему мнению, в конце Хитлер был душевно болен, психотичен, если не прямо-таки безумен.
– Люди исключительные умеют жить, примиряя в себе противоположности, и мы зовем их шизофрениками, лишь когда им не удается достичь поставленных целей, – сказал лорд Хоррор. – Я знаю – не спрашивайте меня, откуда, – что ваш интерес к Хитлеру в первую очередь китчев. Я видел ваш фильм. Китч идеологически состоятелен. Не думаю, что вы будете разочарованы. Обычно люди получают от фюрера то, чего хотят. – Хоррор уронил веко слоновой кости на жидко-карий глаз и кивнул. – В этом отношеньи Хитлер был умным тактиком.
Фютюр наблюдал за Хоррором во всевозраставшем смятенье. Лорд явно неуравновешен – и определенно гораздо ненормальнее, чем сообщали о Хитлере. Но может ли он быть в этом уверен? Хоррору вполне доставало мужества собственных убеждений, да и способности действовать, исходя из своих принципов. С ясностью и без боязни репрессалий он честно преподнес название своей одержимости.
Тем не менее, перед ним стоял отнюдь не тот человек, которому Хитлер вверил свою мечту о Райхе. Годы, проведенные в этом орлином гнезде на острове, свели его с ума. Сегодня Хитлеру не хватило бы терпенья на этот жалкий зеркальный образ.
Все выдала книжка «Евреегуб». Декларированный антисемитизм лорда Хоррора был карикатурой, пародией, техниколорным подобием позиции самого Хитлера по еврейскому вопросу. Разумеется, ожесточенная риторика Хоррора поистине питалась из того же психотического биологического источника, что и у фюрера. Там ощущал, что Хоррор – лишь мазок на холсте без содержания, и действия его чересчур гран-гиньольно театральны, чтобы на самом деле убеждать.
Он знал, что большинство вымышленных «героических» стереотипов прячут настоящие имена своих противников. Для лорда Хоррора еврей был искаженным макулатурным символом всего расового презрения. Хоррор сливался с намечтанным пейзажем ксенофобского насилия, знакомого подросткам со всего света. Он был тактильной недокреатурой. Одной-единственной цифрой в тошнотворной процессии мусорной культуры.
Рука Фютюра Тама поискала утешенья на рукояти его конического клинка. В преображенной, отцензуренной форме одержимость Хоррора была точкой вращения миллионов макулатурных остросюжетных романов, дешевеньких кинокартин, клаустрофобных пригородных драм и приключений в «потерянных землях». Его личный расовый противник, еврей, перенесенный на макулатурный архетип, стал прототипом вампиров, оборотней, мегаломанов-азиатов, людей-змей из самих недр земли, дьяволов с Луны или пришельцев с Марса и всех безвкусно всепроникающих видений низкопробной научной фантастики.
Ву-Ду Жи-Жид. Таму стало дурно. Для французского народа само существование Хоррора было пагубным дурновкусием в миниатюре. Злокозненным извращением. Такого не оправдать перед памятью о тех миллионах, что погибли при холокосте. Хоррор – третьесортный карнавальный уродец, дешевое творение тошнодоллара, персонаж из папье-маше, лишенный всяческого подобия внутренней жизни. Пальцы Тама пробежали по рубиновой сеточке. Каков смысл в подобной рационализации? Отныне и впредь он лишь не станет мешать макулатурному сценарию взрываться.