Не сводя взгляда ни с чего, упиваясь этою землей многообразья, Херби был заворожен. Редкие и драгоценные минералы, ярь-медянка, бораль, бол аммиачный, негашеная известь пронизывали эреальные и волатильные черные скальные пруды и альбедный песок.
Истребленье – панацея, на коей мы и плывем.
Они выехали на чистый участок пляжа невдалеке от моря.
– Вот местечко не хуже прочих, – вздохнул Экер. – Тут и устроим пикник.
Херби исправно остановился. Пар громыхал крышкою его капота, а ядовитый воздух бился в параличе и мрачных предчувствиях.
– Прежде, чем запаркуете сюда свои тушки, вам понадобится шезлонг – и блядь-билетик. – К ним подошла громадная ласка с антикварной жестяной машинкой, перекинутой поперек могучей груди. – 3 и 11 пенсов за славный денек на солнышке, дружок, или уебывайте под пирс ко всякой накипи, к горностаям, хорькам, барсукам и едва терпимой крысе.
Только не это, еще один аватар невежества, подумал Херби (как мухи летят на патоку).
– Ты считаешь, что разговариваешь с Кинем и Подбросем? – раздраженно осведомился Экер, и желтушный тон лишь подчеркивал его слова.
От ласки последовал треск барабанных палочек.
– Ладно, какого вида вам нужен, блядь-билетик… Элвис-Люксовый?
– Смари у меня. Пизденыш. – Это проснулся Менг. – Или пожевать кастетный сэндвич желаешь?
– Я б не прочь, – уверенно ответил ласка. – Больше ни слова. – Менг выпрыгнул из Херби и засветил животному свой коронный. К удовлетворенью получеловека, ласка рухнул, как мешок дерьма.
– Раз плюнуть. – Он отряхнул руки. – Ну, и где тут блядский хавчик?
Двадцать девять евреев обрушились на оглушенного ласку и потащили его, уже полусъеденного, за незаметную дюну.
Весь еще вымоченный сном, Экер опустил с размаху учтивые ноги свои наземь и сел по-турецки на песок; со всех сторон его окружали четыре песчаных замка, торчавших, как соски́.
Менг с треском вскрыл жестянку «Ньюки-бурого» и, жаждая, отхлебнул. Обозрел пляж.
– Куда тут к талантам? Боже, у меня тут настоящий сталкер встал. – Дабы подчеркнуть габариты проблемы, он сунул кулак себе в трусики и рычагом выдвинул одеянье вперед. Покричал симпатичной горностайке, в бикини нежившейся на солнышке невдалеке. Та повернула голову и окинула Менга оценивающим взглядом.
– Я так рада, – пропела ему она, – я так рада, я рада, я рада, я рада.
– Так что, Киса. – Менг подгреб к ней поощрительно. – Тебя звать Глэдис. – Он присел перед нею на ведерко так, чтоб она уж наверняка оценила, что́ ему есть предложить. – Ого, – польстил он ей, – симпатишная у тебя пара верхних мудей.
Какой-то миг – а то и полчаса – Херби практиковал медитацию, стараясь прочувствовать всю душу этого места. Фары свои он вперил в причудливо красную полосу песка. Его навестил доктор Иллюминат (как его называли иногда суеверные) с профилактикою идей, кою можно послать в Институт биолого-расовых и эволюционных исследований в Берлин-Далем.
И вот он услышал, как возвращается получеловек.
Менг бормотал себе под нос:
– Эта ебаная горностайка сдохнет от сифилиса.
– Горностаи больше не дохнут от сифилиса, – проинформировал его Экер.
– А вот, блядь, и дохнут, когда меня заражают, – прорычал в ответ Менг, разглядывая свой воспаленный член.
Скользнув в полупрозрачное розовое неглиже (подаренное Джейн Мэнсфилд после ночного обслуживанья) и применив иотический блеск для губ ярче пурпуровеющей розы Дахау, Менг отправился к дальнейшим своим победам, и на лике его крупным шрифтом была выписана альголагния, а обезьянье тело искрило лагнейей, груди стояли бодрым торчком, бедра вертелись невольной поебкой, а красная мясопалка его (как всегда) вела его в неплатонову тьму.
Ясность пола делает возможным человечий диалект, размышлял Херби, глядя в исчезающую спину получеловека, всю натянутую мускулатурой. Пусть же линии уравновешенных напряжений расслабятся, и структурна рассосется жижею андрогинии и нарциссизма.
Менг был «циклоном-Б», сброшенным в биологический бассейн.
На Плешке Эн и Чжан доктора Менгеле разочаровали. То есть, он со своим красненьким ножиком на сотню лет опоздал.
Анти-Время-Подпирательные Цифровые Шахматные Часы Бобби Фишера.
Любовь была хераледлой.
– Знай, оно прекрасное, если белое и красное. – Рыжевласая, веснушчатая, голубоглазая, ухмыляющаяся во все зубы, деревянноглавая кукла, мгновенно узнаваемая по черно-белому телевизору «Коссер», установленному в Аушвице, как Драсьте-Пожалте, вела свою постоянную труппу других кукол – Клоуна Кларабеля, Принцессу Лето-Осень-Зиму-Весну, Туда-Сюда и мистера Буйнера – вокруг клочков луж, запутавшихся в морской траве. Воды куклы избегали (ни от чего деревянные ноги не гниют так, как от соленой воды). Лишь Буйвол Боб Смит беспечно забредал в извилистые излучины пониженного давленья на Бельзеновском пляже.
– Ну и прелестный же денек для такого, – сказал Драсьте «жуку».
– И не говорите, – согласился Херби.
– У тя не с собой «Королевские желатинные десерты»? – Драсьте в надежде подсмыкнул штаны. – Они у мя любимые.
– Извините.
– На что спорнем, те пёзды с «Британского радио» все умыкнули.
– Иссфинитте? – повторил Херби.
– Арчи Блядь Эндрюз, Питер Бро, Макс Байгрейвз и тот чокнутый кусок вонючей пузырчатой нектандры, Джимми Клитероу. Им же мало на меня походить… Эндрюз еще и мой ебаный десерт подрезал.
– Ну явно же из-за войны это, что все деревянные куклы выглядят одинаково, – невинненько произнес автомобильчик. – Им так пазы в деревяхе нарезали. А кроме того, Джимми Клитероу и вообще человек.
– А вот и нет, блядь, он ебаный гном! – Драсьте повертел свои шестизарядники. – Как «Мусью» Эдди Грей и Робертсон Хэйр. Хошь, свинцом тя накачаю? Я те могу еврейский билетик выписать, коль захочу.
– Да, я уверен, если вы мне расскажете больше, – (он знал, что узнает меньше), сказал Херби.
Драсьте пустился в свинговый фокстрот, а его кукольная труппа подхватила. Все они запели:
Би-Боп Любовь Еврейская,
Шимми Шим-Шэм,
Вставай, Сэлли, вставай,
Сверкучими ножами,
Плакучими глазами.
Вдруг Херби сообразил, что распевает дерзкую песню во славу своих наставников. Вот и Драсьте принялся изливать свои чувства бок о бок с ним:
Менг и Экер машину ведут,
Херби Шопенхауэр ее зовут.
Менг и Экер не задают вопросов:
Один ебет флору, другой – негритосов.
Менг и Экер убьют за любовь —
Сожрут твою жену и выпьют твою кровь.
Менгу и Экеру жить хорошо —
Кончат тебя штопором, а могут и ножом.
– Ковбои и ковбойки, еще разок! – подбодрил всех Драсьте. С его кукольного лица сходила стружка – столько сил он вкладывал в эту песню. Это всегда признак настоящего артиста, подумал Херби.
За труппой бежали изголодавшиеся иммигранты, передавая в толпе миски для подаяний. Вскоре уже весело голосящего Драсьте придушили массой любящих костей.
«Я хочу себе такого» – Кай Рей.
Горящие евреи. Сосущие угри. Стив Ривз. Волнивая Подлива. Так держать. Наезжачка. Отцова любовь. Вжик-вжик-вжик. Красный мараскин. Пламенное сердце Диавола.
Что сделала Природа – того не изменить.
Чарли Фезерз. Воющий Волк.
Игги Поп, Могучий Чпок, «Я хочу быть тебе псом» (детка).
В последний миг. Истина временно пребывающего.
Разъединенные соединенья.
Сзываем всех коров.
Евреи мерли у моей двери, от звука моего голоса.
Щелк, пощелк.
Лучше конец с Хоррором, чем Хоррор без конца – Адольф Хитлер.
Торчит по Смегме.
Sulcus Labionfemoralis. Comissura Labiourum. Labium Majus Pudendi. Sulcus Nympholabialis. Sulcus Preputiolabialis. Preputum Clitordis. Labium Minus Pudendi. Ostium Orethrae, Ostium Vaginae. Portio Vaginalis Cervicis Uteri. Ostium Uteri.
Зоны голода. Тоньше Хакаби. Лихоманка сосиски трясет. Похвальные человечьи корабли плывут по предельным зонам прыгай-беги.
Рок-эй-Билли был тем ритмом, что синхронизировал лагеря уничтоженья.
Вековечны – большие флаги hakenkreuz-а.
Беспризорники Бельзена играли в свои бабки. Лимон Злата петлял средь облаков. Примиряющие монстры аранжировали оркестры лир и гонгов. На пляже оставались ракушки, когда рыбы, в них жившие, мерли. И чванливые пацапсы, их капоры ухарски заломлены на скошенных головах, на плечах бит-боксы, из коих громыхают электрические рок-фракталы звука («Так звучит Техас, мальчонка. Здоровенный, как мой старый хер. Южный Техас Рио-Гранде. Тим «Красная маска» Холт. Сэм – Понтяра Шэм. Трехнутый Фридмен. Черномазый Гаер. Хрякоебы. Покажь еврею трюк-другой».)
Пузырьки строфантина, пилюли кардиазола и пакетики траченного «Дурекса» валялись в отбросах, выкинутых океаном. Колеса Херби хрустели по разнообразной дряни. Он чуть не заглох, когда у него в крыле застряла связка насквозь промокших разнарядок на уничтоженье из печально известного лагеря Эстервеген близ Папенбурга.
Оставив Экера удовлетворенно кушать, Херби подъехал к плещущим волнам океана. Меланоз тут был выражен как нигде слабо, и свой естественный рак в глубины распространяли первые стадии меланодермы.
Зараженное равноденствие.
Живой Околоток только что похоронил жену и детей в черных водах Исса. Он забрел в океан, умоляя воды прикончить его. Рука его массировала то место над сердцем, куда доктор Менгеле вкалывал Фенол, Тюрю, Бензин, Вимто, Эвипал, Айрн-Брю, Хлороформ, Корнфлексы и Сжатый Воздух для его увядающей циркуляции.
– Вливайте, – понуждал доктор, закатывая охочий рукав; подразумевая, что Околоток силен, как мартышка, и что предстоит проделать большую работу прежде, чем ему выпадет роскошь почвы.
Для Большого Вождя Пасть-Пасть мертвые были кубиками говна.
Ебучие ласки сгибались и ржали, распарывая настежь шеи плакавших, кровохлещущих евреев. Животные из жоп своих выпускали немногих мартышек – еще одно убийство из милости при последнем полночном ударе