Он нагнулся и осмотрел отметины. Кишки явно жевало некое вострозубое животное. Местами истощенные мышцы свелись до худобы хлопковой нити. Как же такое возможно, что нутро человечье так истерзано? Если не считать раздутости и наружного слоя крови, для таких зверских внутренних увечий в худом торсе должна быть еще и прореха в несколько футов длиной.
Он причмокнул бескровными губами и созерцательно отступил на шаг. Что – помимо голодовки – ускорило кончину этого человека?
Мимо него проскочил Stürmführer – с его нижней челюсти сочились креветки – и пал на колени. Офицер заметил, что часть кишок, выступающих их брюшной полости трупа, еще действует, и схватился за них голыми руками.
– Ебаное сырье. Вот лживая сволочь. Ебучка обещал это в супе!
– В таком случае, – два пьяницы выступили вперед и навалились плечами на труп, – давай Говеху прямо в котел.
Они согласно подняли труп с разных сторон, и отвалили в направлении тазика, подбадриваемые свистом и воплями своих коллег.
– Хитрого Дики замели, – фальцетом кликнул пьянчуга с лицом-поварешкой.
Труп бесцеремонно вывалили в гумбо, а Экер услышал, как штурмфюрер годно исполнил «Косноязыкую Джилл; Я восторг пережил» Чарли Фезерза.
Истина принадлежит приговорам.
Лицо долу (обратившись к непоследовательностям) Экер пошел.
Он был свидетелем тысячи различных смертей в Аушвице, сам доктор Менгеле в интересах науки изобрел девяносто девять новых способов умирать. В медицинском центре Биркенау конторские шкафы были набиты успехами доктора. Не мог ли этот бессчастный паломник превзойти сотенный барьер Maloch HaMovet?
Пройдя совсем немного, он достиг двойного ряда chevaux-de-frise, который стоял непосредственно перед длинной проволочной изгородью лагеря, которую Аушвицевым самоубийцам приходилось преодолевать, чтобы коснуться провода под током. Один из счастливчиков висел на проводе, лицо – восковое, тело скручено судорогою, босые ноги рваны.
– УуууЛУКУНДДООо!
Экер замер. В кости его просочился вскипавший октавный вой. Первою мыслью его была та, что брату удалось отыскать новую колонию горностаев, и он так провозглашает свой либидинозный восторг.
Но он тут же вспомнил, что утром видел Менга в Буне-Моновице – женском лагере, – где он шел по следу обалделой гну, страдавшей проказой.
Чокнутый ублюдок вырядился в Папу Нево – гермафродита и вуду-оракула смерти. Экер и полсотни озадаченных и издыхающих женщин, попавшихся в тиски скопофилии, наблюдали, как он кропотливо выслеживает больное животное, взваливает его себе на плечи и, гордо выпрямившись, входит в дезинфицированный деревянный барак.
Скребя в затылках, они стояли и смотрели на выходки получеловека сквозь потрескавшиеся оконные стекла.
Свалив гну на пол, Менг отошел на шаг, его темные закопченные очки-консервы (означавшие, что смерть слепа) пиратски посверкивали, пока он готовился оседлать обеспокоенное животное.
Смутившись от присутствия публики и неестественной страсти, возбужденной в антропоморфном человеке, гну брыкнула двумя решительными копытами Менгу в обширное брюхо, и он отлетел кувырком вверх тормашками на дизентерийный горшок.
– Ебаный ад!
Приземлился он, как пук schmattes, у шконки. Стерев комок говна с макушки, встал, отряхнулся и приготовился сосредоточенно атаковать неуловимое кольцо животного ануса.
– Тут кто угодно мог бы решить, что тебе не хочется доброй поебки, – капризно произнес он, а хер его маятником раскачивался взад и вперед. Его распяленные пяльцы весили тонну. – Если честно, твое нежеланье меня разочаровывает. – Он шатко балансировал на одной ноге. – Блядь! Да ты уже полумертва! Какой тебе теперь от этого вред? А кроме того – подумай о короеде. Ей-бля, Лепесточек. – Менг здравомысленно сложил руки на груди. – Это ты не даешь одному маленькому выблядку родиться на свет.
– П.И.З.Д.А. ты! – Гну смотрела, как струп с ее верхней губы плюхается на пол. Приподняв нетвердую ногу, она повернула никнущую голову к огромной паре болтающихся яиц. – Я чувак, вишь?
– Клянусь благословенною звездой Роя Роджерза! – расхохотался Менг. – Поддай-ка мне лучом, Скотти, так и есть! – Он стиснул чугунною хваткой основанье своего скипетра. – Стало быть, сегодня тебе не везет, а? – Он целеустремленно ринулся к полупенни животного, но его натиск вновь отразило пинком задних ног.
В этот миг Экер скромно высморкался. Женщин вокруг зрелище постепенно доводило до высочайших степеней возбужденья. Группа евреек из Словакии свели вместе руки. Танцующее жидье из Дранси, Франция, поспешно исполнило жигу.
Игривый Менг полупривстал и выдернул одну оскорбительную ногу животного начисто из ее проказного гнезда.
– Опять двадцать пять, отдыхающие! – Экер уже насмотрелся. Слишком похоже на скверную ночь в «Пуффе». Бросив прощальный взгляд на Менга, который интимно распростерся на ноге, облизывая и лаская ее влажный мех, он отступил в безмятежность своего пустого барака.
Его брат определенно впал в невменоз.
Из лесу у него за спиною неслись жалкие вопли мук. Будто животное забивает неопытный мясник. Несколько мгновений спустя их каденция поменялась – они стали приглушенными и смутными, а потом прорезались вновь – колоссальные и нечеловечески пронзительные, они разбивали сердце, вынали душу своею звучностью. У Экера по телу побежали мурашки, а волоски на загривке штопорами ввинтились ему в кожу.
За дрожким трескучим гомоном последовало возобновленье воплей, как будто кто-то саму жизнь свою защищал пред ликом жуткой агонии и смерти.
Он отошел от изгороди – внимание его притянули долгие борозды в земле. Полупогрузившись в мягкую красную глину, лежал ОРБ, его металлический кожух треснул. Скользун, живший внутри, валялся на виду. В Аушвице эти летучие машины видели редко. У ОРБа лежал еще один уродский труп: брюшная полость вскрыта, на внутренней поверхности – те же следы пожеванности, что Экер видел прежде. Как этому мертвому человеку удалось завладеть ОРБом – дополнительная загадка. Экер предполагал, что летучая машина вынесла его из леса, а после здесь разбилась.
Взгляд Экера привлекло движенье в отсеченной правой руке человека – чуть выше локтя, – и он нагнулся и приподнял конечность. Что-то шевелилось под самою кожей. Он вынул «Стэнли» и чиркнул, вскрывая.
Кожу изнутри отогнули две парные лапки, высунулась крохотная крысиная мордочка. Существо это вальсом вывернулось на волю, стряхнуло усики.
Экера заворожило.
На крысе была белая женская сорочка из белого же набивного ситца, отделанная грубым торшонным кружевом, под нею – штанишки в тон; кремовая нижняя юбка из фестончатой фланели и симпатичное платьице из ярко-розового кашемира со шляпкою из того же матерьяла, коя обрамляла ее темные кудряшки и розовое-с-белым личико.
Почти альбиноска, крыса эта затем перешла к танцу по тому, что оставалось от мертвеца, приподымая куски выброшенной плоти, покусывая ее волокнистые ткани. Кудряшки свои она откидывала таким жестом, словно прихорашивалась. – Адские, блядь, бубенцы! – воскликнул близнец.
– Все это хорошо и правильно, – ответствовал грызун: на горлышке у крысы пузырилась кожа, а сама она изнурительно глядела на Экера, – но я видала и врата Небесные, и врата Ада; и те, и другие равно кровавы.
– Клянусь свининной саблей Менга, – хмыкнул Экер.
– Уж лучше поверь. – Крыса поместила два крохотных коготка себе в рот и пронзительно свистнула. По земле распростерлись миндальные деревья и мимозы – из Черной Тетки Дорис вылетел еще один ОРБ.
Экер поднял взгляд. За ОРБ свитыми хвостами цеплялся еще пяток крыс.
Во дни давно минувшие, в гастрольных шатрах странствующих факиров, прелюдией к иллюзии исчезающей веревки он видел, как подобные фокусы показывает всевозможное зверье. Ка Йозефа Менгеле был вполне способен подбить грызунье населенье Аушвица к подобным соположеньям и причудливейшим сценариям.
Тигр Тим знакомится с Кандинским в лунном свете Deutsche Romantik.
Перебравшись через проволочную изгородь, Экер вступил в леса. В проеме средь деревьев он видел, как Писк, Вяк и Уилфред удят в пруду, окаймленном сорняками и кувшинками Моне. Вскоре вышел он на травянистую росчисть в окруженье берез, дубов и красных дерев, древних, еще когда сам Христос гулял по ебаной Голгофской дороге. Тут же развертывалась совсем другая история.
– Госпожа Кецалькоатль, если угодно, если будете настолько добры, – следующая соль. – Scharführer СС Зомнер стоял бесстрастно, а узнаваемо резкие интонации доктора Менгеле подстегивали шестифутовую крысу на цыпочках быстро поднять полубессознательного человека и поместить его в круговую клетку.
– Иду-иду. – Кецалькоатль, облаченная в заводи перламутра, ее крысиное рыльце измазано фуксиево-розовой помадой, выглянула из-под широкополой меренговой шляпки. Она протащила по земле премиленько-розовое пальтецо, схватилась за клетку и забросила ее в омытые солнцем ветви березы. – Катай пройдох, седлай ветра, улыбочка прелестная, качни-ка вдругорядь колесо.
– Кастраты, а ну-ка еще разок послушаем эту сердешную лавку старьевщика. – От золотой зажигалки Менгеле прикурил сигарету. Едва дыша, шарфюрер позволил капле серебра со своей челюсти забрызгать миссиз Кишки.
Приподсобрав юбки, крыса вспрыгнула на ствол березы и пронеслась по всей его высоте.
Мертвые глаза-буравчики Менгеле (источник много-цитируемого взгляда «Я тут власть») не выпускали избыток присевших евреев из своих чар. Те сгрудились биомассою вокруг его высившейся фигуры. В замаринованной грязи под их щуплыми ляжками валялись выброшенные и растоптанные экземпляры талмудических и галахических текстов. Юные мальчики, одетые в коктейли тряпья, кипы, ермолки и пейсы – волосяные завитушки, носимые в знак послушанья Левиту, Глава 19, Стих 27, – клялись в неувядаемой верности Хоронзону, 333, Обитателю Бездны, во плоти.
– Сбирайтесь в кучу, пламенные сердца, – наставлял их Целитель Менгеле. – Искусство есть ложь, коей придается выговор правды.