La Grande Jatte».
– Хорла, Хорла, Хорла, – зашепталось ужасной литанией все общество.
– Сегодня средь вас явился человек чести. – Хорла встал, увещевая нас в своем ярком шевелящемся наряде. – Шапки долой, истинно реку я вам, долой шапки пред тем, кто вас несоизмеримо превосходит! – Сей мелкий entantret, сукою рожденный, мог бы давать Моузли уроки спеси.
Тут на собаку приступами напала дрожь. Ливер мортис, цвет смерти, подпалил красным ея ляжки, и она улеглась в собственном своем пролитом мясе, безмолвная и каталептичная.
Чтоб быть уж до конца справедливым и точным, не вижу причин тому, что акт убийства может вызывать у кого-то отвращенье. Сие так же естественно, как осведомляться, который час. В сем мире существуют сериозные количества людей, заслуживающих того, чтоб их убили. Не то чтоб людьми они были плохими, нет – они просто-напросто есть; безотчетно бесполезные, они преследуют свои бессмысленные интересы: огородничество, романтические отношенья, стряпня, отпуска, спорт. От их способности к банальному спирает дух. И кого после сего будет удивлять растущее число убийств? А какие еще практичные решенья есть у вас? Факт остается фактом: большинство людей не заслуживает жить.
Неотвратимость конфликта.
Люди меня упрекают в том, что я не проявил большей твердости. Как будто бы ето я, в своем пальто с золотым позументом, нес ответственность за Kristallnacht. Не зевать, как не зевает львиный зев! – der Jude был моей бинарной оппозицьей. Сие сохранилось в истории, и я не стремился сокрыться от импликацьи. Жизнь никогда не бывает проста. Я же не Сэмюэл Бекетт, кто прятался в «свободной Франции», яко мудь. Когда меня приперли к стене, билетик, врученный мне, нес на себе названье пункта назначенья: «Ручей Поттоуотоми», тисненье красным. Но мне ведома была и реальность повозвышенней – Предприятье Элиминацьоналиста. Видите ли, я унаследовал источник пагубных свойств der Judes – дегенеративных, дегенерирующих и деторастляющих – и к тому ж носил святой мундир.
Из моей репутацьи проросло общее удовлетворенье.
– Пред вашим достославным несравнимым – сымите головной убор, – повторил Хорла непосредственно мне; голос, исходящий из столь малого существа, тамбуринно звучал в стиснутых пределах нашего кабинета.
– Разумеется, – ответствовал я, не делая ни малейшего движенья к своему киверу. – Вы совершенно правы, – рассмеялся я. То было начертано в снегу.
– Так, значит, я – среди саврасов безуздых! – Трепетливою листвой кровь спорхнула с Хорлы. – Тогда, забулдыги и беспелюхи, прошлое почти что выскользнуло из реальности.
Существо, казалось, слегка отвлечено такою сценою, да и кто его за сие упрекнет? Окружающая почва под ногами представляла собою бойню в миньятюре – полный фейский прудик крови и кости, восторг моей души. Материно дыханье по-прежнему зримо висело в воздухе. Онемелый и верблюжьеокий, мистер Браерли стоял поблизости. Двое из сопровождавших его неблагопристойно лишились чувствий и лежали в помоях, скрестивши длани.
– Вас должна заботить лишь поэзья настоящего. – Моузли небрежно откупорил банку поносного пиваса «Калвертс целиком», осушил половину ея содержимого громадным глотком и обратился ко мне: – Не так ли?
Он думал, что во мне найдет прозелита. Но в тот миг целям моимболее подобало молчанье.
– Говорят, последний танец – лучший. – Маргарет Уайт взяла с «тантала» хрустальный графин с бренди и извлекла из него пробку. Она разделила крупные порцьи его средь нас всех, добавляя аэрированную воду из газогена.
С Маргарет Уайт я намеревался отправить Навуходоносора на вечный выпас.
Хорла открыто нес на себе сиянье братства и доброжелательности. Я принял у мисс Уайт стакан, ахнул от бренди-сырца и произвел шаг вперед, словно бы взыскуя понимающей публики.
– Существует только что Опубликованная Книга (упомянутая в «Acta Eruditorum»), в коей Автор ее (Вихард Вальвазор) сообщает, будто некий венецьянский ЕВРЕЙ надоумил его (токмо он не последовал тем Наставленьям), как создать Волшебный Бокал, коий будет представлять любую Личность либо вещь сообразно его возможному пожеланью.
Постепенно, по мере того, как все больше собачьей крови покидало коренастое власатое тело Хорлы, существо сие являлось нам. Под опускающимися лигроиновыми лампами, кои, расположившися в сей части комнаты, подале от окон, не гасились, мопсовая глава его, казалось, вся покрыта щетиною медленно шевелящихся неотесанных влас. Зеницы воровато бегали под костным лбом, нависавшим над еврейским клювом. Не то чтобы нам требовался ключ к его происхожденью. Стигмы жида ясны были во всех его чертах.
– Естьли Кудесник посредством Зачарованного сего Бокала на такое способен, то через содействье Беса может он вынуждать и ложные Представленья о Людях и Вещах отпечатываться на Воображеньях околдованных Личностей; Кровь и Дух женщины, оплодотворенной БЕШЕНО-ПСОМ, тем самым отравляются сими странными Впечатленьями, между прочим производимыми на Воображенье: пусть введут кого в Комнату, где имеется Глядильное Зерцало, и он (будучи к нему подведен) не токмо скажет, но и поклянется, что видит ПСА, хотя по правде говоря, никаких ПСОВ может и не быть окрест него на 20 Миль; и не возможно ли тогда станется ПСАМ АДА отравлять Воображенья ничтожных Существ с тем, дабы все они поверили, а также поклялись, будто подобные Личности наносят им вред такой, что никогда прежде не наносилось?
Выраженья благорасположенья, улыбчивого замешательства и общего удовлетворенья, наблюдаемого на физиономьях присутствовавших, казалось, понудили Хорлу на миг умолкнуть.
– Слыхал я и о Зачарованной Булавке, что вызвала Проклятье и Смерть у многих десятков невинных Личностей.
Никаких предсказаний касаемо моего собственного положенья мне не открывалось. Я б извинил явную неучтивость, допущенную на основанье выполненья общественного долга. При словах его что-то проникло ко мне в кровь.
– Вот вам, – растолковал я своим лезвьем, уже приуготовившись развить позицью свою.
Существо предерзко вышагивало предо мною, по-обезиании, ноги распялив на кавалерийский манер, и тут вот, словно бы призванные божией дланию, все волоски на теле его заизвивались и завизжали индивидуальною своею жизнию, разумной, грубой и закоснелою.
Волоски у него на груди корчились и бежали, словно внезапно в постели плоти потревожили гнезда гарцующих пауков, скученные гроздиями по тысяче.
Кровоточивая расселина разверзлась от грудины до основанья живота, грудь вздыбилась вперед, и тварь затряслась в шимми. Все в комнате содрогнулись от ощущенья deja vu – и с опаскою ждали развертыванья и опустошенья всего его существа.
Все шире и шире зияла рана на груди, и вот уж Хорла откинул мускулистые руки свои, и его безумное лицо бродяги ощерилось. Розовая плоть зацвела на его теле, выталкиваемая изнутри.
Поначалу рана выглядела огромным распускающимся теп личным цветком, тропическим в своих взрывах розового. Я привык уж к выпущенным наружу внутренним органам множества людей – они были пойманы и обнажались острьем моего клинка. Но никогда не бывало ничего такого феатрального, настолько волшебного, как сия вундеркиндная выставка внутренностей. У Хорлы вещество все более порождалось и стремило все больше и больше плоти из его нежной розовой сердцевины.
На внешнем периметре раны образовались грубо вытесанные потертости, а корки толстой рубцующейся кожи вздымалися стенами и обрешетками вокруг раскола. То была плоть, однако поистине она более напоминала грибницу – с десятками свойств лисичек, сине-зеленых строфарий и иудиных ушей (hirneola [auricularia] auricular-judæ), кишевших предо мною. Периметр его усеивали фиброзныя чешуйки, собранныя в концентрические круги. Главное плодовое тело выглядело мягким и желатинным. Споры розовы. Легкое умбо, цветом зеленое, склизкое и покрытое белыми чешуйками, влетело в сворачивающуюся в форме воронки складку, и глубокие желточно-желтые шапочки в ярости пустилися в пляс. Все ето выглядело вполне съедобным и даже вкусным, пока толпилося веером из сей прихорашивавшейся груди.
Во всем етом виделось нечто знакомое, и я покамест не мог определить, что именно. И лишь когда из вершины рвущегося наружу розового вытолкнулся колоколообразный бугор и завис, я признал во всем сем явленье громадное перегретое влагалище.
Из разверстой груди Хорлы меня охватил и подхватил тонкий сквозняк экзокринных выделений, а с ним и зловонье глубочайших океанов; столь возбуждающее дыханье так сосре доточивает ум.
Хотя естьли уж совсем по-честному, должен записать здесь, что, как впоследствии сие признали мои коллеги, они никаких подобных ароматов не ощутили.
Пялясь в исполинское сие влагалище, я припомнил, что евреи считают бога оком, кое следит за ними с небес.
Обильным совместительством с заламываньем рук сие маленькое бесподобное существо подвернулось мне под замах, вонь упреждала его, а сей шелест предательских волосков делал присутствие его заметным для моих нерестов.
– Дзинг-Дзанг-Дзинг…
Перепев гласных вознесся от сего неприязненного чудовищного еврея, затем в нем взбурлили несколько диалектов. Он согнулся, но проявлял рвенье. Как старый фетишист Манг-Батту, по-крабьи подковылял он к моей талии, и шопот некоего отдаленного чужака угрожающе исторгся из его рта.
Я хихикнул его лепету.
Затем голоса наши слилися неподобающим дуетом. Глубокие натужные рыки вызвались из горла моего, зычно выкатываясь наружу, но ни на миг толком не заглушая щебет и мяв, слетавшие с восковитых уст сего человечка-дзикининки. Голос его взорвался неземно громким фальцетом, от коего все собравшееся общество прикрыло уши; их осадило нереальностию его странности.
Такое я мог бы претерпевать всю жизнь; доппельгенгерским каскадом йоделов ему ответил уже мой голос, подрихтованный до такого уровня, коий на миг означал, что меня покинуло все разумное и человечье.