– Существо, назначенное сверху. – Джек фразировал свой ответ лаконично. – И много же мне толку от сего.
В своем пиджаке с узором «песий клык» он собою представлял прекрасный пример того типа, каковой Моузли называл «воином-поетом» или же «Человеком Глубокомысленным»: такой способен как мыслить, так и действовать.
– Кого-нибудь тянет к шипучке и «славе никербокеров»? – Довольно неотесанное лицо Гаса расплылося в выжидательной ухмылке. Он остановил нас подле одного ирландского молочного бара «КОРОВКА МУ», что во множестве расплодилися по всей Кингз-роуд в ответ на подхлестнутую Слоунами горячку алкогазировки. У сего конкретного заведенья над дверью имелась гипсовая статуя мальчика-горниста из «Фианны» – он играл Отбой. У того бара, что располагался в соседнем квартале, как я сухо отметил, надвходным украшеньем служил гроб, затянутый Триколором.
– Не сейчас, Гас. Змея ползучая[8] свилася у меня в кишках – а все из-за стряпни Либлинг.
Либлинг была очаровательною супругою Джека, на кухне – вполне состоятельной. Я сам, Маргарет и сей балабон Лэрри Парнз накануне вечером отужинали с ними в их квартире у Финзбёри-парка – отмечали грядущий переход Джека на «Эй-ти-ви». Подписали выгодный контракт, какой предоставлял ему полнейшую автономию в его передачах. Так уж совпало – либо таков был великий замысел, – что ему в следующем месяце суждено было записывать свою первую программу на Студьях «Би-би-си» (для использованья «Гранадою/ Эй-ти-ви») на Дикенсон-роуд в Рашеме, Южный Мэнчестер. Гас должен был выступать как «mein шпрехшталмайстер» программы, а я там служил доппельгенгером Алана Фрида.
У студий тех была своя история – и в ней я за годы сыграл некоторую роль. Первоначально там располагались церковь и школа Уэзлианцев, но Джонни Блейкли, владелец сине-феатра из Уоррингтона, переоборудовал их в единственную сине-производственную компанью на Севере Англии – «Сине-студьи (Мэнчестер) Лтд.». Я участвовал в их фильмах с Фрэнком Рэндлом в качестве актера массовки. Именно через Фрэнка, доброго моего приятеля по нашим денькам в мюзик-холле, мне и удалось отыметь Дайану Дорз.
В павильонах той студьи я встречался с Джорджем Формби, Сэнди Пауэллом, Пэт Финикс и «Двухтонкой» Тэсси О’Ши. Существует знаменитая фотографья: на ней я, Норман Эванс, Джюэл и Уоррисс, Майкл Медуин и ирландский тенор Йозеф Лок. Мы все шагаем по Дикенсон-роуд, возбуждая недовольствие ошарашенных пешеходов и автолюбителей.
Сколько-то лет спустя в одной их студьи я дрался на бритвах с рокером Винсом Тейлором.
Я присутствовал при рожденьи рок-н-ролла так же, как и фашизма: для меня они оба стали революцьонными движеньями-близнецами Двадцатого Века.
До сих пор ли горжусь я своею связью с Озуолдом Моузли и его Движеньем? На сие я отвечаю, что те дни, когда я маршировал по градам и весям сей земли в обществе Моузли и его Чорнорубашечников, были самыми достойными в моей жизни.
Единственное, в чем я уверен, – ето что даже в моем нынешнем возрасте мы не забудем тех славных дней, что были у нас всех в Британском Союзе, когда мы дружно сражались за Более Великую Британью.
К вящей опасности нашей, мы идем по Еврейской улице. Встревоженный дух мой утишился.
– Роскошно вышло на сей неделе.
Я содеял Джеку комплимент по поводу его колонки «Запасные дорожки», каковую всякую неделю печатает журнал «Диск». Комментарьи Джека о пышном почкованьи музыкального цветенья, кое мы называли роком, были первым сериозным анализом, коего удостоилось явленье, зашоренными критиками полагаемое «мимолетным увлеченьем». Восприимчивостью своей Гуд обеспечил себе позицью первого, кто подверг сего странного зверя, рок-н-ролл, отчетливой диссекцьи. Его мастерское различенье в последующие годы нашло свою ровню лишь в енергическом энтузиазме Ника Кона, прилагавшегося к Мелкому Ричарду, Джерри Ли Льюису, Джину Винсенту и Эдди Кокрену, в книге «АвопБопаЛуБоп АлопБамБум: Поп с самого начала» (и нет, я не забыл о редакторской руке Джерри Уэкслера из «Биллборда»).
В колонке сей недели Джек выкатил могучий трактат о звучаньи «звука», отметив вылупляющиеся потуги и грядущее развитье рок-музыки, коя взыскует усилить свою мощь посредством электронной обработки; «загрязненье» частот для достиженья максимального воздействья. С учетом того, что звучанье фонограмм в те поры еще не вышло из пеленок. Джек сказал, что ему хочется слышать невозможный звук, производимый двадцатифутовым великаном, бьющим в тридцатифутовый барабан, – желаньем сим в точности предвкушались звук и бит тех записей, что производиться будут еще токмо через полвека. В тот солнечный денек, когда мы гуляли с Гудом и Гудуином, никто ни в Европе, ни в Америке не мыслил еще столь революцьонными понятьями.
Челси служил бивуаком музыкантам, медийным голубкам, торговцам искусством и литературою и лягушатником политикам, тушащимся в зародыше.
В любой даденный миг я рассчитывал свернуть за угол у «Герба Маркема» и столкнуться с Тобайасом Смоллеттом из Челси в обществе «Родрика Рэндома» и «Перегрина Пикла».
Я временами живал тут несколько лет, поначалу – на Брамертон-стрит, затем встал на полупостоянный постой в одном из тех степенных белокирпичных викторианских зданий со старыми, острыми красными крышами, коими были уснащены улицы окрест Кингз-роуд. Располагал я склонностию к чердачным помещеньям, chambres-de-bonne, обставленным скудно, с видом, открывавшимся на четыре дымовые трубы Гилберта Скотта на Электро-станции Бэттерси – ну или, коли придется, с обзором башни Работного Дома, выгравированной по голубому.
Мы, три старых знатока фарфора, перешли дорогу у дома нумер 350 по Кингз-роуд между «роллз-ройсами» и «лагондами», упаркованными у гастродрома Теренса Конрэна «Синяя птица». Снопы солнечного света слепили сквозь воздушный световой люк зданья и освещали хлипкие аэронавтические мобили Ричарда Смита.
– Джек, ты застал «Дом синего света» вчера вечером у меня на «Рок-Побильной Вечеринке»? – Гас с подозреньем разглядывал «Синюю птицу».
Ощущенье sans souci проницало все наши существа, втекало в ноги, и мы резко шагали мимо старого Синельного антикварного рынка подле ратуши.
– Блеск! – Джек закинулся печеночною пилюлей. – Планирую приволочь Меррилла Мо на показ – с Большой Мамой Торнтон, Джимми Ридом и ЛаВерн Бейкер, на всю неделю после первого августа.
– Никогда ничего подобного не видал, – восторгнулся Гас.
Пока Джек швырялся в светляков персиками по полгинеи, что исправно было отмечено Гасом, я их оставил за обсужденьем obiter dicta рока и некий миг медлил на углу Минсин-лейн: вниманье мое привлеклось событьями, разыгравшимися высоко в синем небе над моею главой.
Я следил очесами за пролетом пламенного семита, как раз вступившего в длинную тучу. Та мерцала чистым пурпуром.
Фата Моргана ль она? Однако всего секунды спустя я узрел, что сие – стая розовых фламинго. После чего еврей нырнул в пухмяную подушку белого облачка.
Нескончаемые толпы, кишевшие окрест меня, расступились и уже отдельными личностями безмолвно стояли и наблю дали за сим мрачным призраком воздушным.
Я мог различить охристый блеск горящего еврея – тот исходил из ядра ореола. Я отметил, до чего медленно, казалось, ползет он по небесам, сверху и снизу заключенный в кольца белых кучевых облаков, словно добыча некоего инфернального охотника.
Мы прикрыли глаза от временного ослепленья солнцем – а долгое тело еврея висело под отчетливым укосом в воздухе. Ангелам не достанет столь изящества, сколь есть его у сего пируэ тирующего еврея, у сего изумительного дива небесного.
От Рифа Рог у побережья Ютландии к Доггер-банке и пловучему маяку «Тершеллинг» сей еврей-поджигатель пересек все Северное море с тою же уверенностию, что и Локи и его снежные волки по ледовой тундре.
Я был встревожен так же, как мои собратья-пешеходы (нет). Проложен ли курс семита к Остенду? Мелодийка у меня в голове слабо напоминала valse Брамса.
Все действия жизни моей и вольтижировка амбицьями приподняли меня над моими собратьями.
Выдающесть любого сорта – будь она по рожденью или ж достиженьям – есть естественная подмога взлету.
Играл я не в Бридж – в Пасьянс.
Передовица «Таймз» писала: «Сих летающих евреев нам будет не хватать, когда война закончится. Как явленье английской жизни они узнаваемы, доброжелательны и утешительны – яко Эл Боули и Джесси Мэттьюз, Лоренс Оливье и Вивьен Ли, Эдди Иззард и Джулиан Клэри, Сыр Чеддар и конфитюр Золотой Ошметок».
До чего быстро мы приспосабливаемся.
Кое-кто их называет «магнитками любви». Не вполне уверен, почему. Их траекторьи прекрасны, особливо когда они – в свободном паденье, аки сбитые альбатросы на всех парусах. Тогда все небеса сосредоточены на их жутком положеньи. Сии евреи-понюшки с их ярко горящими перистыми костьми – небо принадлежит им так же, как Гавриилу с его ордой.
По ночам их пламетрескучее присутствье небрежно иллюминирует наши светомаскировки. По личным причинам сие напоминает мне фильму Дейвида Лина 1944 года – «Эта счастливая порода», с Робертом Ньютоном, Силией Джонсон и Стэнли Холлоуэем.
И когда головокружительный косяк горящих евреев, кромсающий облака своим пламенным перелетом, проплывает мимо меня в спазме благодарности, я отдаю им честь и восхожу по 79 ступеням к гильотине, а под стопою у меня – мертвые воры.
Возможно, все – к лучшему.
Продолжаючи свой высокий полз надо мною, бедственный еврей сей потрескивал – словно обрывок просаленной бумаги, выброшенный в огонь.
Мой костюм запятнали брызги горячего шоколада.
Сочетанье высокой драммы и развлеченья уже стянуло воедино космополитическое собранье, и в воздухе висел тяжкий букет полового влеченья. Женщины превосходили числом мужчин в соотношенье два-к-одному.
Немногие женщины равнодушны к соблазнительной смерти. Дама подле меня держала в руке веер, изготовленный на манер синекрылой летучей мыши, и покручивала его с безразличьем, словно палочку для коктейля. Равновесье нравственности ея поколебало некое масштабное происшествие – и мне вовсе не пришлось долго ломать голову над ея паденьем.