Что до Калдервелла, то он вдруг утратил всякий интерес к непроходимым лесам и неприступным горам. Он не стремился теперь исследовать ничего более запутанного, чем длинная Бекон-стрит, и штурмовать что-то более неприступное, чем холм Кори. По его собственным словам, он решил «остепениться» и «заняться чем-то достойным». Утренние часы он проводил в юридической конторе в Бостоне в компании увесистых, переплетенных в телячью кожу томов. Другие часы – много часов – он проводил с Билли.
Однажды, вскоре после приезда в Бостон, Билли спросила Калдервелла о Хеншоу.
– Расскажите мне о них, – попросила она. – Чем они занимались все эти годы?
– Рассказать о них? Неужели вы не знаете?
Она покачала головой.
– Нет. Сирил ничего не говорит. Уильям почти ничего не говорит о них самих, ну а Бертрама вы знаете. Никогда не поймешь, всерьез ли он.
– Значит, вы не знаете, каких успехов добился Бертрам в живописи?
– Нет. Разве что случайные слухи. У него правда получилось?
– Еще бы! Публика обожает его, а критики бьются за возможность петь ему дифирамбы. Они превозносят его «нежную, блестящую, выразительную манеру», что бы это ни значило, его «великолепное чувство цвета» и «красоту штриха». И постоянно спорят, реализм или идеализм придает такое очарование его работам.
– Как я рада! Он все еще пишет «Лицо девушки»?
– Да, но теперь он пишет еще и обычные портреты. Стало очень модным иметь портрет кисти Хеншоу, и многие благородные леди милостиво поручают ему писать свои портреты. К тому же он прекрасный человек. Вы можете не знать, но три или четыре года назад он, бывало, вел себя… несколько «шаловливо», как мог бы выразиться он сам. Он водился с некоторыми людьми, которые… не годятся в друзья человеку с темпераментом Бертрама.
– Вроде мистера Сивера?
Калдервелл вздрогнул.
– Вы знаете Сивера? – видимо удивился он.
– Я видела его в компании Бертрама.
– Да, он, к сожалению, был одним из них. Но Бертрам поссорился с ним несколько лет назад.
На лице Билли просияла улыбка, но девушка немедленно сменила тему.
– А мистер Уильям все еще собирает свои коллекции? – спросила она.
– Еще бы! Я забыл тематику последней, но он тоже прекрасный человек, как и Бертрам.
– А… мистер Сирил?
Калдервелл нахмурился.
– Этот человек – загадка для меня, Билли. Я никак не могу разгадать его.
– А в чем дело?
– Не знаю. Может быть, я просто не «настроен на его волну». Бертрам однажды сказал мне, что Сирил – как чувствительная струна, которая не отзывается, если не найти правильную ноту. Я ее еще не нашел, признаюсь.
Билли засмеялась.
– Я не слышала такого от Бертрама, но, кажется, понимаю, что он имеет в виду. И он прав. Теперь я начинаю понимать, какой диссонанс я внесла в его жизнь, пытаясь подружиться с ним три года назад. Но я хотела спросить, как у него дела с музыкой.
Калдервелл только пожал плечами.
– Все так же. Иногда он играет, и играет хорошо, но он настолько непредсказуем и капризен, что уговорить его непросто. Все должно быть идеально: обстановка, инструмент, публика. Мне говорили, что он выпустил очередную книгу, какой-то глубочайший трактат о чем-то… музыкальном, само собой.
– Он раньше сам писал музыку, больше он этого не делает?
– Пишет, наверное. Иногда я слышу о нем от моих музыкальных друзей, пару раз мне даже играли что-то. Но я не смог вынести этой чепухи, в самом деле не смог, Билли.
– Вот как! И почему же? – в глазах Билли вспыхнула странная злоба.
Калдервелл вновь пожал плечами.
– Не спрашивайте. Не знаю. Его вещи всегда мучительно медленные и мрачные, как будто неупокоенный дух стенает.
– А мне нравятся стенания неупокоенных духов, – заявила Билли с явным упреком.
Калдервелл удивился, а потом покачал головой.
– Спасибо, без меня, – ответил он. – Я предпочитаю разумных и радостных духов.
Девушка засмеялась, но почти тут же замолчала.
– Меня иногда удивляет, – задумчиво сказала она через некоторое время, – почему никто из них троих не женится.
– Вы бы не удивлялись, если бы знали их лучше, – заметил Калдервелл. – Сами подумайте. Начнем с верхнего этажа Страты. Кстати, Бертрам выбрал очень подходящее название для этого дома! Прежде всего, Сирил. По словам того же Бертрама, Сирил терпеть не может «всех женщин и прочие неудобства», и мне кажется, что он прав. С Сирилом разобрались. Теперь Уильям. Его вы знаете. Любая девушка согласится, что Уильям очень мил, но совершенно не годится для брака. Отец говорит, – тут голос Калдервелла смягчился, – что Уильям и его юная жена были самой любящей парой, которую он встречал в своей жизни. Умерев, она унесла сердце Уильяма в могилу – точнее, то, что осталось от этого сердца после смерти ребенка. У него был сын, который умер.
– Я знаю, – кивнула Билли, украдкой вытирая слезу, – тетя Ханна рассказывала.
– Насчет Уильяма тоже все понятно, – закончил Калдервелл.
– А как же Бертрам? Вы ничего не сказали о Бертраме, – лукаво спросила Билли.
– Бертрам! – воскликнул Калдервелл. – Билли, вы можете себе представить, чтобы Бертрам всерьез влюбился в девушку?
– Хм… Не уверена. Возможно! – Билли наклонила голову набок, как будто изучала картину, представленную ей на суд.
– А я вот не могу. Прежде всего, ни одна девушка не поверит, что он говорит серьезно, а даже если и поверит, то вскоре обнаружит, что он всего лишь восхищался поворотом ее головы или подбородком и хотел нарисовать их. Разве нет?
Билли засмеялась, но ничего не сказала.
– Именно так, и вы сами это знаете, – объявил Калдервелл. – Значит, и с ним покончено. Теперь вы понимаете, почему никто из них не женится.
Билли молчала целую минуту.
– Ни капельки. Вообще не понимаю, – весело сказала она. – Более того, я уверена, что когда-нибудь один из них обязательно женится.
Калдервелл посмотрел ей в глаза. Очевидно, он увидел там что-то, что его испугало. Он помолчал мгновение, а потом вдруг спросил:
– Билли, вы выйдете за меня замуж?
Билли нахмурилась, но глаза ее смеялись.
– Хью, я же велела вам больше не спрашивать меня об этом, – ответила она.
– А я сказал вам, что вы не можете требовать от меня невозможного, – невозмутимо возразил он. – Ну так что, Билли? Выйдете? Только серьезно!
– Серьезно. Нет, Хью. Пожалуйста, давайте не будем снова возвращаться к этому разговору.
– Хорошо, не будем, – весело сказал он, – нам и не придется, если только вы не скажете мне «да» прямо сейчас.
– Хью, почему вы не понимаете, что я говорю серьезно?! – крикнула она, сверкнув глазами, и отвернулась. – Мне кажется, Хью, что даже Бертрам ведет себя в любви менее абсурдно, чем вы!
Калдервелл, мрачнея, засмеялся и вопросительно посмотрел на Билли, сказал какой-то пустяк, который вызвал у Билли невольный смех. Когда он попрощался с ней через несколько минут, то все еще хмурился, и тень не ушла из его глаз.
Глава XXIIIБертрам задает вопросы
Билли была постоянно занята. Столько существовало вещей, которые она мечтала сделать, а в сутках было так мало часов! Прежде всего, музыка. Она немедленно договорилась брать уроки у одного из лучших пианистов Бостона, а также собиралась совершенствовать свои французский и немецкий. Девушка вступила в музыкальный, литературный и разговорный клубы, а еще во множество благотворительных обществ, которым она щедро дарила свои время и деньги, а не только право использовать ее имя.
Вечера пятниц, разумеется, были навсегда закреплены за симфоническими концертами, а по утрам в среду случались сольные выступления, которые Билли очень любила.
Свет с большой буквы «С» мало заботил Билли, но она очень любила людей. Ее двери всегда были широко раскрыты для друзей, на которых проливался настоящий дождь гостеприимства. Не все эти друзья прибывали к ней в экипажах или на автомобилях. Например, маленькая бледная вдова из Саус-Энда очень хорошо знала, какой вкусный чай подают у мисс Нельсон холодными октябрьскими вечерами, а Мари Хоторн, хрупкая юная леди, которая зарабатывала на жизнь уроками музыки, часто отдыхала на ее диване после дня, проведенного с капризными учениками, зачастую жившими в разных концах города.
– Как, ради всего святого, вы находите этих несчастных представителей человечества? – спросил однажды Бертрам, увидев, как Билли развлекает веснушчатого мальчишку-посыльного тарелкой мороженого и огромным ломтем кекса.
– Они повсюду, – улыбнулась Билли.
– А вот этот кандидат на вашу благосклонность, который только что ушел? Кто он?
– Я о нем мало что знаю. Его зовут Томом, и он любит мороженое.
– И вы его раньше никогда не видели?
– Нет.
– По очаровательной непринужденности его манер я не смог этого предположить.
– Разве сложно дать такому мальчику почувствовать себя как дома? – засмеялась Билли.
– Вы всех прохожих кормите мороженым и шоколадным кексом? Мне показалось, что ступени у двери чуть истерлись.
– Ничего подобного, – возразила Билли. – Мальчик пришел с письмом, когда я заканчивала ужин. Мороженое сегодня особенно удалось, и я подумала, что он захочет попробовать, вот и отдала ему.
Бертрам приподнял брови.
– Это очень добрый поступок, но почему мороженое? Я всегда думал, что таким голодным парням больше нравится ростбиф или вареная картошка.
– Да, – согласилась Билли, – и именно поэтому иногда им нужно есть мороженое и шоколадную глазурь. А еще, чтобы дать кому-то леденец, нет нужды обматываться ярдами красной ленты или беспокоиться о плачевном состоянии общества.
Если у вас есть куча красных фланелевых рубашек и тонна угля, нужно быть очень осмотрительным, консультироваться с законами и спрашивать мнения миссионеров. А можно просто дать человеку леденец и увидеть, как он улыбнется.
Минуту Бертрам сидел молча, а потом спросил:
– Билли, почему вы уехали из Страты?