Милое мое дитя, не сердитесь! Вы мне очень нравитесь, и я хотела бы, чтобы вы стали моей сестрой – если бы вы вышли замуж за Уильяма, как следовало. Но вы прекрасно знаете, что вашей нынешней помолвки я не одобряю.
Он не сможет сделать вас счастливой, как и вы его.
Бертрам не из тех, кто женится, и он не изменится никогда. Он слишком темпераментен и слишком предан искусству. Женщины для него всегда были всего лишь красивыми предметами, которые можно рисовать. Так будет и дальше. Иначе невозможно. Он сам так считает. Я могу вам это доказать. До этой зимы он всегда был беззаботным и радостным, и вспомните, какие красивые картины он писал. Он никогда не привязывался к девушке до прошлой осени, когда произошла эта абсурдная помолвка.
И что же случилось? Уильям писал мне не более двух недель назад, что страшно обеспокоен состоянием Бертрама, потому что он мрачен, раздражен, недоволен своей работой и не похож на себя. И ему не удался этот портрет. Конечно, Уильям ничего не понимает, но я-то понимаю. Я знаю, что вы, наверное, поссорились, или что-то в этом роде. Вы знаете, Билли, какой вы иногда бываете капризной и ненадежной, и я говорю это не для того, чтобы вас ранить. Вы просто такая. Вы так же преданы своему искусству, музыке, как и Бертрам своему, то есть живописи. Вы совершенно ему не подходите. Если Бертраму необходимо жениться, пусть это будет тихая, уравновешенная, благоразумная девушка, которая сможет ему помогать. Но вы двое! Это если бы поженились две стрекозы.
Билли, прошу вас, сделайте что-нибудь и сделайте немедленно. Пожалуйста, не позволяйте Бертраму написать еще одну картину, которая опозорила бы его. Вы же не хотите разрушить его карьеру?
Всегда ваша,
Кейт Хартвелл.
P.S. Я уверена, что для вас предназначен Уильям. Он любит вас, и его тихое надежное чувство – как раз то, что вам нужно. Я всегда считала, что вы будете отличной парой. Подумайте об этом.
P.P.S. Вы же понимаете, что я не возражаю против вас лично, моя дорогая. Я возражаю против вашей свадьбы с Бертрамом.
Глава XXX«Я ему мешаю»
Закончив читать письмо Кейт, Билли трясло от злости и ужаса. Злость пока преобладала, и Билли дрожащими руками порвала убористо исписанные листы надвое и бросила в маленькую ивовую корзинку, стоявшую у стола. Потом она спустилась вниз, села за пианино и играла шумную веселую тарантеллу, пытаясь понять, насколько быстро могут двигаться ее пальцы.
Но Билли, конечно, не могла играть тарантеллы целый день, и даже играя, она не забывала о корзинке для мусора и том ужасе, который теперь лежал в ней. Злость все еще преобладала, но страх каждую секунду брал над ней верх и требовал выяснить, что же все-таки имела в виду Кейт. Неудивительно, что меньше чем через два часа Билли поднялась наверх, вынула письмо из корзинки, сложила вместе разорванные листки и вынудила себя еще раз прочесть каждое слово – просто чтобы убедиться, что ужас никуда не денется.
Закончив читать письмо второй раз, Билли спокойно напомнила себе, что это всего лишь Кейт, что никто не обязан принимать во внимание ее мнение, что уж она, Билли, точно не должна этого делать после тех неприятностей, которые ей доставило вмешательство Кейт. В любом случае, Кейт не имеет никакого понятия о том, о чем говорит. Это всего-навсего очередная попытка «все устроить». Она так любит командовать!
С этой мыслью Билли достала бумагу и сама написала Кейт.
Это было формальное, короткое и холодное письмо, совсем не похожее на те письма, которые обычно получали друзья Билли. Она благодарила Кейт за совет и за «доброту», с которой она была готова назвать Билли своей сестрой, но также и намекала, что Кейт следовало бы подумать, что это Билли предстоит прожить жизнь с каким-то мужчиной, так что, возможно, следовало бы выбрать того, кого она любит. А так вышло, что это Бертрам, а не Уильям.
Что же касается «ссор», которые могли бы стать причиной неудачи новой картины, то письмо полностью отвергало эту идею в самых ясных выражениях. С самой помолвки не было и намека на ссору.
Билли подписалась и немедленно пошла на улицу отправить письмо.
Опустив его в зеленый ящик на углу, первые несколько минут Билли высоко держала голову и убеждала себя, что вопрос закрыт. Она отправила Кейт вежливый, достойный, окончательный и ясный ответ и была весьма довольна тем, что сказала.
Впрочем, очень скоро она задумалась: не столько о том, что сказала сама, сколько о том, что сказала Кейт. Многие из фраз Кейт она запомнила слишком хорошо. Ей казалось, что они стоят у нее перед глазами огненными буквами и пылают. Например:
«Уильям говорит, что Бертрам ни на чем не способен сосредоточиться, что уже несколько недель он угрюм, как сыч».
«Дело в женщине… то есть в вас».
«Вы не сможете сделать его счастливым».
«Бертрам не из тех, кто женится, и он не изменится никогда».
«Женщины для него всегда были всего лишь красивыми предметами, которые можно рисовать. И так будет и дальше».
«До этой зимы он всегда был беззаботным и радостным, и вспомните, какие красивые картины он писал. Он никогда не привязывался к девушке до прошлой осени».
«И что же случилось?»
«Он мрачен, раздражен, недоволен своей работой и не похож на себя. И ему не удался этот портрет».
«Вы же не хотите разрушить его карьеру?»
Билли начала понимать, что на самом деле не дала никакого ответа на письмо Кейт. Она даже не затронула самый важный вопрос. Возможно, ее ответ был вежливым и достойным, но назвать его окончательным и ясным было никак нельзя.
Добравшись до дома, Билли немедленно расплакалась. Бертрам в самом деле вел себя странно. Он в самом деле был чем-то обеспокоен. Его картина в самом деле… Вздрогнув, Билли отбросила эти мысли и решительно утерла слезы. Она яростно твердила себе, что все решено. Презрительно говорила, что это «всего лишь Кейт» и что она не позволит ей снова испортить себе жизнь. Она немедленно взяла свежий журнал и раскрыла его.
Так вышло, что и чтение не принесло Билли покоя, потому что первая же статья, которая попалась ей на глаза, была озаглавлена:
«Женитьба и артистический темперамент».
Вскрикнув, Билли отбросила журнал и взяла другой. Но даже статья о «Неуловимом Шопене», которую она там обнаружила, не сумела ее отвлечь. Она то и дело смотрела в угол, где лежал, противной обложкой вниз, насмехающейся над ней журнал.
Билли понимала, что в конце концов поднимет журнал и прочитает статью от начала до конца. И сделав это, она не удивилась, что счастливее от этого отнюдь не стала.
Автор статьи не одобрял браки обладателей артистического темперамента. Он говорил, что художники принадлежат искусству и вечности. Статью украшали длиннейшие слова и пышные фразы, многие из которых Билли толком не поняла. Дочитав до конца, она ощутила ужасное чувство вины, как будто уже вышла замуж за Бертрама, совершив тем самым ужасное преступление. Она убила Искусство, придушила Честолюбие, разрушила Вдохновение и вообще всем мешала. Бертрам же был отныне и навеки обречен на безвестность.
Разумеется, через час или два после всего этого, когда Билли встретилась с Бертрамом, она совсем не походила на себя. Бертрам, который все еще жестоко страдал от лап чудовища, порожденного его собственной ревностью, при виде своей печальной возлюбленной немедленно вообразил самое худшее. Вечер был полон вздохов, незаданных вопросов и мучительных взглядов и никому не принес радости.
Шли дни, и Билли начала думать, что весь мир заодно с Кейт – так часто ей встречались те же мысли, чуть-чуть замаскированные или высказанные немного другими словами. Билли понимала, что ей это всюду мерещится, потому что она боится этого, но видения продолжались. В книгах, которые она читала, в пьесах, которые смотрела, в случайных словах друзей или незнакомых людей всегда находилось что-то, что пугало ее. Даже в пожелтевшей газете, которой была застелена верхняя полка шкафа, она обнаружила рассуждение о том, должна ли жена художника сама быть художником, и вздрогнула – но прочитала всю статью целиком.
Кто-то говорил, что нет, а кто-то, что да, но все соглашались на том, что это зависит от самого художника и его жены. Билли нашла в этой статье немало пищи для размышлений, немало интересного, но ничего, что ее успокоило бы. Возможно, с этого начался новый виток проблемы. Закончив читать статью, она почти плакала.
– Они думают, что раз я пишу песни, то Бертрам будет ходить голодный, в дырявых носках и с оторванными пуговицами?
Вечером Билли отправилась в гости к Мари, но и это ее не успокоило, потому что кроткая Мари, сама того не ведая, только усугубила ее страдания.
Мари плакала.
– Что такое, Мари? – воскликнула Билли в ужасе.
– Тс-с-с! – прошептала Мари, глядя измученными глазами на дверь в кабинет Сирила.
– Что случилось, дорогая? – спросила Билли гораздо тише, но ничуть не спокойнее.
– Тс-с! – снова прошептала Мари.
На цыпочках она прошла в комнату на другом конце их небольшой квартирки, жестом пригласив Билли следовать за собой. Потом объяснила более натуральным тоном:
– Сирил работает над новой пьесой для фортепьяно.
– И что в этом такого? – спросила Билли. – Разве это повод плакать?
– Конечно нет! – удивилась Мари.
– Тогда в чем же дело?
Мари заколебалась, а потом с горечью брошенного ребенка, мечтающего о сочувствии, всхлипнула:
– Я просто боюсь, что я недостаточно хороша для Сирила.
Билли ничего не поняла.
– Недостаточно хороша, Мари Хеншоу? Что ты имеешь в виду?
– Недостаточно хороша для него. Я знаю, что сегодня много раз его разочаровала. Во-первых, он надел носки, которые я заштопала. Это первые носки, которые мне пришлось штопать после свадьбы, и я так гордилась этим, так радовалась!
Но он снял их сразу после завтрака и бросил в угол. Потом надел новую пару и сказал, чтобы я больше не штопала носки, потому что штопки трут. Это мои-то штопки, Билли! – трагическим голосом сказала Мари.