– Глупости, моя дорогая. Не мучайся, – успокоила ее Билли, пытаясь не рассмеяться. – Дело не в твоих штопках. Любые штопки таковы. Сирил не станет носить заштопанные носки. Тетя Ханна давным-давно мне об этом говорила, и я сразу подумала, что это станет для тебя настоящей трагедией. Пожалуйста, не беспокойся.
– Но это еще не все! – заплакала Мари. – Ты знаешь, что должно быть тихо, когда он сочиняет. Это ему необходимо!
Но утром я совсем забыла об этом и надела старые туфли, у которых нет резиновых набоек на каблуках, и чистила ковры, и звенела кастрюлями в кухне. Но я ни о чем даже не догадывалась, пока он не открыл дверь и не попросил меня переобуться и оставить грязь в покое, и спросил, нет ли в доме посуды, которая не гремит! – Мари залилась слезами.
Билли расхохоталась от всей души, но исказившееся от ужаса лицо Мари заставило ее замолчать. Теперь она сдавленно хихикала.
– Бедняжка! Сирил всегда такой, когда сочиняет, – сказала Билли. – Я думала, ты знаешь. Не вини себя. Приготовь его любимый пудинг, и к вечеру вы оба забудете, что в мире есть такие вещи, как кастрюли, туфли и ковры.
Мари покачала головой. Ей явно не становилось легче.
– Ты не понимаешь, – стонала она, – дело во мне. Это я ему мешаю!
Она произнесла это слово так, как будто ей было мучительно больно.
– Я только сегодня об этом читала, – добавила она и взяла со стола журнал. Руки у нее тряслись. Билли сразу же узнала обложку – тот же самый журнал она недавно бросила в угол. Она не удивилась, когда Мари указала ей на заголовок, набранный жирными черными буквами:
– Смотри, «Женитьба и артистический темперамент».
В этот раз Билли не стала смеяться. Вместо этого она невольно вздрогнула, хотя мужественно постаралась презрительно отмахнуться от статьи и погладить Мари по сгорбленному плечу. Но вскоре она очень быстро попрощалась и ушла домой, и ясно было, что визит к Мари ничем ей не помог.
Билли наизусть выучила письмо Кейт и в оригинале, и в самых разных его версиях, которые ей постоянно встречались. Несмотря на все ее сопротивление, она постепенно приходила к выводу, к которому пришла и Кейт. Это она, Билли, каким-то образом повинна в прискорбном состоянии Бертрама и его неудачах. Но прежде чем окончательно в это уверовать, она решила спросить у самого Бертрама.
Она задала этот вопрос решительно, хотя очень боялась:
– Бертрам, ты однажды намекнул, что портрет вышел плох, из-за того что ты тревожился. Скажи мне, не я ли была тому причиной?
Билли поняла, что он ответит, еще до того, как он заговорил. Поняла по ужасу, вспыхнувшему в его глазах, по красным пятнам, которые выступили на шее и лбу. Ответ его не имел большого значения, потому что он не сказал ничего конкретного. Билли поняла все без слов.
Она поняла, что должна сделать. Какое-то время она пыталась истолковать уклончивый ответ Бертрама так, как он бы того хотел, но нынче же вечером, после его ухода, она написала ему письмо с сообщением о разрыве помолвки. Ей было так больно, и она так боялась, что он об этом догадается, что письмо вышло ледяным и коротким – всего несколько строк. Ни одна из этих строк не намекала на то, что причина этой холодности кроется в боли и гордости.
Такова была Билли. Если бы она жила в дни христианских мучеников, то первая бы вышла на арену с высоко поднятой головой. Ареной теперь стала ее жизнь, львами – всепоглощающее страдание, а ее божеством – благо Бертрама.
Билли узнала от самого Бертрама, что это она – причина его тревог, так что не могла больше сомневаться. Она только не совсем понимала, в чем именно проблема. Стала ли помолвка с ней ему втягость из-за любви к другой женщине или из-за любви к искусству? Но в том, что помолвка его тяготит, она больше не сомневалась. Ну и кроме того, разве могла она убить Искусство, придушить Честолюбие, разрушить Вдохновение и вообще всем мешать только ради своего счастья? Конечно нет! Так что она разорвала помолвку.
Вот что содержалось в письме:
«Дорогой Бертрам. Сам ты этого не сделаешь, так что придется сделать мне. Из твоих слов сегодня я поняла, что причина твоих тревог кроется во мне, пусть даже ты настолько великодушен, чтобы скрывать это от меня. И именно поэтому картина тебе не удалась.
Мой милый, нам уже давно плохо вместе. Ты это понимаешь, и я тоже. Я боюсь, что наша помолвка была ошибкой, поэтому завтра я отошлю тебе кольцо, а сегодня пишу это письмо. Пожалуйста, не пытайся меня увидеть. Ты знаешь, что мой поступок к лучшему для всех.
Всегда остающаяся твоим другом,
Глава XXXIПобег
Билли боялась, что, если она не отправит письмо немедленно, у нее и вовсе не хватит мужества его отправить. Поэтому она тихонько спустилась и прогулялась до почтового ящика, потом вернулась и плакала, пока не заснула – это заняло несколько очень неприятных часов.
Когда она проснулась утром с тяжелой головой и опухшими глазами, прежде всего она ощутила какой-то смутный ужас от нависшей над ней угрозы, а потом вспомнила, что это была за угроза. Целую минуту Билли чувствовала, что должна немедленно побежать к телефону, вызвать Бертрама и умолять его вернуть письмо, не читая. Потом она вспомнила лицо Бертрама предыдущим вечером, когда она спросила, не в ней ли причина его тревог. Потом вспомнила едкий вопрос Кейт: «Вы же не хотите разрушить его карьеру?». Потом ненавистную журнальную статью и трагическое «Это я ему мешаю» от Мари. Билли поняла, что ей вовсе не нужно телефонировать Бертраму.
Теперь главное не дать Бертраму заметить, как ей больно от принятого решения.
Если он когда-нибудь хотя бы заподозрит, что ей пришлось тяжело, случится сцена, которую Билли не в силах выдержать. Она должна каким-то образом устроить все так, чтобы не видеть Бертрама. Не видеть, пока она не придет в себя настолько, чтобы справиться с любыми его словами. Проще всего, конечно, уехать. Но куда?
Как? Нужно подумать. И кстати, первые несколько часов не стоит говорить никому, даже тете Ханне, о том, что случилось. Никто не должен разговаривать с ней об этом, по крайней мере, пока. Она не выдержит. Тетя Ханна будет нервничать, стенать «О святые угодники!» и требовать дополнительную шаль. Билли казалось, что она завопит в голос, если услышит от тети Ханны хоть слово на эту тему. Девушка спустилась к завтраку, намереваясь вести себя, как обычно, чтобы тетя Ханна ничего не заметила.
Когда люди пытаются вести себя как обычно, на деле у них чаще всего выходит прямо противоположное, и Билли не стала исключением. Ее попытки продемонстрировать бодрость привели к небрежности манер, а смеялась она так часто, что этот смех никак не мог казаться искренним. Правда, у тети Ханны это вызвало только улыбку. Она решила, что «девочке весело».
Чуть позднее, когда тетя Ханна проглядывала утреннюю газету, которую теперь никто не приносил в столовую, она вдруг вскрикнула.
– Билли, ты только послушай! – и она прочитала вслух: – «Новый тенор в “Девушке с Запада” [17]. Выступление мистера М. Дж. Аркрайта в Бостонской опере сегодня. Из-за внезапной болезни мистера Дюбасси, который должен был петь партию Джонсона, молодому тенору, одному из самых многообещающих учеников Консерватории, представилась чудесная возможность. Утверждают, что Аркрайт обладает прекрасным голосом, умением держаться на сцене, а также мастерством, которое сложно ожидать от певца его возраста и опыта. Совсем недавно он выходил в роли герцога в одном из субботних недорогих представлений “Риголетто”, и его невероятный успех в этой роли, а также знание партии Джонсона позволили ему занять место Дюбасси сегодня вечером. Его выступление ожидается с живейшим интересом». Разве это не прекрасно? Я так рада за Мэри Джейн! – просияла тетя Ханна.
– Конечно, это чудесно! – воскликнула Билли. – И как раз вовремя! Это же последняя неделя, когда дают эту оперу.
– Но здесь написано, что он уже пел в опере, в субботу, – заметила тетя Ханна, возвращаясь к газете. – Тебе не кажется, что мы должны были услышать об этом или прочитать? И между прочим, почему он сам нам ничего не сказал?
– Может быть, у него просто не было случая? – с деланной беззаботностью спросила Билли.
– Наверное, но странно, что он к нам больше не приходит, – тетя Ханна нахмурилась, – ты же сама знаешь, как часто он у нас бывал.
Билли покраснела и поспешно предположила:
– Наверное, он был очень занят. И конечно, мы не могли ничего прочитать в газете, потому что как раз в это время вовсе их не читали. Я знаю, что это моя вина, – засмеялась она, – и это было глупо, признаю. Но теперь мы все исправим. Конечно же, мы пойдем в оперу. Надеюсь, этот спектакль входит в наш абонемент, но думаю, что мы сможем достать билеты, я приглашу Алису Грегори и ее мать. Я сегодня же навещу их и возьму билеты. Я все предусмотрела.
Билли действительно все предусмотрела. Она мечтала оказаться где-нибудь подальше от дома, а точнее – от себя самой. Это был подходящий вариант, который к тому же мог оказаться полезным другим.
Она немедленно встала.
– Я пойду прямо сейчас, – сказала она.
– Но, дорогая, – встревожилась тетя Ханна, – я не уверена, что могу пойти в оперу сегодня, хотя я очень хотела бы.
– Но почему нет?
– Я устала и совершенно больна. У меня мигрень, я не спала и где-то простудилась, – вздохнула старушка, натягивая верхнюю шаль повыше.
– Бедняжка! Как жалко!
– А Бертрам не сможет пойти? – спросила тетя Ханна.
Билли покачала головой, стараясь не смотреть тете Ханне в глаза.
– Нет, я его даже приглашать не стану. Он говорил, что у него сегодня банкет в художественном клубе, наверное, – Билли говорила очень естественно.
– Но ты собираешься позвать Грегори. Миссис Грегори сможет пойти? – опять спросила тетя Ханна.
– Уверена, что да, – кивнула Билли, – она же ходила на нашу оперетту, а это почти то же самое, только покрупнее.