Нет, нет, невозможно! Она в это не верит. Но что, если он когда-то все-таки начнет тяготиться? Что, если они двое рано или поздно превратятся в самую обычную женатую пару, какие она видит повсюду и для которых, должно быть, и пишутся эти ужасные книги? Это немыслимо, непредставимо! И все-таки, что там сказал автор…
Тяжело вздохнув, Билли снова подняла газету и внимательно прочитала каждое слово. Закончив, она глубоко задумалась, глядя в окно.
Судя по всему, это и произошло. Она была утомительна.
Она претендовала на то, чтобы занимать все мысли мужа. Она с восторгом бы изучала каждый его шаг, если бы у нее появился хотя бы малейший шанс. Она ревновала его к работе. Временами она почти ненавидела его живопись. Только вчера она устроила ему жуткую сцену и потребовала отчета. Вероятно, она была лозой, когда нужно было быть крепким дубом.
Ну и ладно (Билли подняла голову и расправила плечи). Больше ему не на что будет жаловаться. Она станет дубом. Она взрастит в себе это «приличествующее безразличие» ко времени его прихода и ухода.
Она станет учитывать его интересы и личность и будет всегда «новой» и «интересной». Она не будет утомительной, требовательной и ревнивой. Не будет устраивать сцен и изучать его действия. Ни при каких обстоятельствах она не позволит, чтобы Бертрам тяготился узами брака.
Приняв это героическое и на редкость приятное (для нее) решение, Билли отвернулась от окна и достала рукопись новой песни.
«Учитывать его интересы», – строго сказала она самой себе, потянувшись за пером. В теории это выглядело прекрасно, но вот на практике…
Билли немедленно начала превращаться в дуб. Всего через час, после того как она увидела роковую весть об окончании медового месяца, в дверь позвонил Бертрам.
Бертам всегда открывал дверь собственным ключом, но с того момента, как в доме поселилась Билли, он придумал свой, особый сигнал дверного звонка, которой должен был призывать его жену из любой части дома. И сегодня, услышав этот сигнал, Билли немедленно вскочила с радостным криком «Бертрам!» И тут же уселась обратно.
– Так-так, Билли Нельсон Хеншоу! Учитесь «приличествующему безразличию» к приходам и уходам вашего супруга, – мрачно прошептала она и снова принялась за работу.
Мгновением позже она услышала голос мужа – вероятно, он обращался к Питу:
– Дома? Ты говоришь, что она дома?
И тут же услышала шаги на лестнице. Очень тихо он подошел к двери.
– Эй! – весело воскликнул он, когда она встала его поцеловать. – Я думал, что ты спишь, раз не ответила на мой звонок.
Билли слегка покраснела.
– Нет, я не спала.
– Но ты же не слышала… – Бертрам осекся и странно посмотрел на нее. – Может быть, ты все-таки услышала звонок? – переспросил он.
Билли покраснела сильнее. Ее смущение не успокоило Бертрама.
– Билли, я, конечно, не настаиваю, чтобы ты меня встречала… – начал он напряженно, но Билли немедленно его перебила.
– Бертрам, мне очень нравится тебя встречать, – обиделась она. Потом что-что вспомнила и добавила: – Точнее, мне нравилось тебя встречать, пока… – осознав, что понятнее ничего не стало, она беспомощно замолкла.
Бертрам недоуменно нахмурился.
– Тебе нравилось меня встречать, пока… – повторил он и вдруг сказал совсем другим голосом: – Билли, ты же не станешь винить меня в том, что произошло вчера?!
– Вчера? Конечно нет, – ответила Билли, впав в панику от одного упоминания «испытания», которому, согласно «Наставлениям молодой жене», была обязана всеми своими нынешними проблемами. В голосе Бертрама она уловила первые признаки того, что он тяготится узами. Тогда Билли как можно веселее сказала: – Мне совершенно все равно, когда ты приходишь домой вечером, мой милый.
С этим она вернулась к работе. Бертрам посмотрел на нее, нахмурился и вышел из комнаты.
Бертрам не читал «Наставлений молодой жене» и не знал, какое впечатление они произвели на Билли. Он был удивлен, испуган и зол.
Оставшись одна, Билли с такой яростью набросилась на свою рукопись, что прорвала пером бумагу.
– И это называют «приличествующим безразличием»! А как тогда выглядит неприличное? – злобно шептала она.
Глава IXУжин, который Билли собиралась дать
Несмотря на то что первая попытка последовать «Наставлениям молодой жене» не увенчалась успехом, Билли все еще очень старалась не дать своему медовому месяцу закончиться. Она старательно культивировала предписанное «безразличие» и с видимым энтузиазмом искала так необходимые «собственные интересы». Точнее, она занималась этим всем, когда что-нибудь напоминало ей о мече, нависшем над ее счастьем. В другое время, когда она просто была счастлива, она оставалась прежней собой – импульсивной, увлекающейся и восхитительной.
Разумеется, с учетом этих обстоятельств вела она себя довольно беспорядочно.
К примеру, три дня подряд она могла мчаться к двери, когда звонил ее муж и следить за каждым его движением и словом. На следующие три дня она вдруг превращалась в какой-то блуждающий огонек, отвечала на все вопросы уклончиво и ни на секунду не интересовалась, куда Бертрам ушел и когда он придет. В результате бедный Бертрам начинал казнить себя, не понимая, чем он ее расстроил. Затем, когда он уже готов был спросить ее, в чем все-таки дело, она снова менялась. Возвращалась прежняя Билли – радостная, веселая и преданная, не занятая никем и ничем, кроме его персоны. Но едва он успевал поверить, что его Билли снова с ним, она опять куда-то исчезала – пела с Аркрайтом и Алисой Грегори, играла с Томми Данном, занималась делами клуба или церкви – чем угодно, кроме него.
Билли совсем не подозревала, что Бертрама это все удивляло и нервировало. Она была уверена, что взращивает в себе безразличие, находит себе интересы и становится дубом.
Прошел декабрь и наступил январь. Вернулась в Бостон мисс Маргарет Уинтроп. Бертрам утверждал, что его рука «в полном порядке», и немедленно начал писать новый портрет. Билли все чаще оказывалась предоставлена самой себе, потому что Бертрам приступил к новой работе с невероятным энтузиазмом, вызванным прекращением вынужденного безделья и всепоглощающим желанием доказать, что, несмотря на неудачу первого портрета, он все же может написать Маргарет Уинтроп так, чтобы оправдать себя, дать ответ критикам и порадовать испуганных когда-то друзей. Ощущая все это, он с головой ушел в работу и порой очень сильно задерживался, когда мисс Уинтроп находила время между своими светскими обязанностями и позировала ему.
В такой день, примерно в середине месяца, Билли позвали к телефону в половине первого – звонил ее муж.
– Билли, милая, – начал Бертрам, – если не возражаешь, я приму приглашение мисс Уинтроп на ланч. Мы изменили позу – нам обоим не нравилось, что получалось, – но еще не совсем выбрали новую. У мисс Уинтроп будет днем два свободных часа, которые она сможет уделить мне, если я останусь. Конечно, я бы предпочел остаться.
– Конечно, – согласилась Билли преувеличенно бодро.
– Спасибо, милая. Я знал, что ты поймешь, – довольно вздохнул Бертрам. – Ты же понимаешь, что такое целых два часа! Я не могу упустить такой шанс.
– Конечно не можешь, – снова согласилась Билли.
– Хорошо. Тогда до вечера, – попрощался он.
– До свидания, – весело ответила Билли. Повесив трубку, она тряхнула головой.
– Новая поза, ничего себе! – злобно пробормотала она. – Это что, после всего, что они перепробовали за прошлый год, какие-то еще позы остались?
Немедленно после ланча Пит и Элиза поехали в Южный Бостон навестить мать Элизы. Вскоре после их отъезда Бертрам снова позвонил жене.
– Солнышко, я забыл тебе сказать, что утром повстречал в подземке старого друга. Я вспомнил, что ты просила приглашать друзей домой, и поэтому пригласил его на вечер. Ты же не против? Это…
– Конечно не против. Я очень рада, – быстро ответила Билли (до сих пор любое упоминание о том ужасном «испытании» бросало Билли в дрожь), – я хочу, чтобы ты всегда звал друзей домой, Бертрам.
– Хорошо, милая. Мы приедем в шесть часов. Это Калдервелл. Ты же помнишь Калдервелла?
– Ты же не имеешь в виду Хью Калдервелла? – слабо спросила Билли.
– Конечно его, – Бертрам странно рассмеялся и добавил шепотом: – Когда-то я думал, что не стану приводить его домой к тебе. Я слишком ревновал, но теперь… пусть он поймет, что потерял.
– Бертрам!
Но Бертрам только рассмеялся и весело попрощался с ней.
Билли повесила трубку и обессилено привалилась к стене.
Калдервелл! Он пригласил к обеду Калдервелла! Помнит ли она Калдервелла? Да уж конечно помнит! Как можно забыть мужчину, который в течение года или двух делал тебе предложение с такой же регулярностью (и легкостью!), с которой переворачивал новый листок календаря. И кстати, это не он ли сказал, что Бертрам никогда не полюбит ни одну женщину иначе, чем натурщицу? А теперь он придет на обед! Вместе с Бертрамом!
Ну и ладно. Она ему покажет! Он увидит, что Бертрам любит ее, именно ее, а не подбородок или поворот головы. Он увидит, как они счастливы, какой чудесной женой она стала, и как Бертрам доволен своим домом. Он увидит! Билли немедленно подобрала юбки и побежала наверх, чтобы выбрать самое изящное домашнее платье, соответствующее этому случаю. Наверху ее отвлекли еще несколько дел, так что к своему туалету она приступила только в четыре часа. Пока она решала, лучше ли показаться величественной и впечатляющей в роскошном синем бархате, отделанном горностаем, или уютной и домашней в золотистом крепдешине, телефон зазвонил снова. Элиза и Пит все еще не вернулись, так что Билли ответила на звонок сама.
Она услышала дрожащий голос Элизы.
– Это вы, мэм?
– Что такое, Элиза?
– Да, мэм. Я насчет дяди Пита звоню. Он нас всех до смерти напугал!
– Пит? Он что, заболел?
– Да, мэм, заболел. То есть да, заболел, но теперь ему уже лучше, слава богу! – бормотала Элиза. – Но он еще не в себе. Он весь белый и трясется. Вы не против, если мы не придем домой до самого вечера?