– Но как так вышло, дорогой?
– Провалился в дурацкую яму, скрытую кустами. Да и какая разница, Билли? Это случилось, и от этого никуда не деться.
– Да, милый, ты прав, – посочувствовала ему Билли, – не буду донимать тебя вопросами. Нужно радоваться, что ничего очень страшного не случилось. Да, ты некоторое время не сможешь рисовать, но мы потерпим. Зато у нас с ребенком появится шанс завладеть твоим вниманием безраздельно, и мы будем очень этому рады.
– Да, конечно, – вздохнул Бертрам так рассеянно, что Билли вознегодовала.
– Как мне нравится ваш энтузиазм, сэр, – нахмурилась она. – По-моему, вы не цените счастье, которое вам выпало! Ты вообще слышал, что я сказала? Что ты сможешь проводить все время с ребенком и со мной?
Бертрам рассмеялся и нежно поцеловал жену.
– Конечно, милая, я ценю свое счастье, особенно если учесть, что это ты и ребенок, но… – фразу довершил только его печальный взгляд, устремленный на сломанную руку.
– Я знаю, милый, я все понимаю, – прошептала Билли, мгновенно ставшая воплощением нежности.
Бертраму было непросто в последующие дни. Ему снова пришлось принимать помощь в мелочах, а он этого терпеть не мог. Он снова мог только читать или слоняться по мастерской и глазеть на полузаконченное «Лицо девушки». Иногда, когда зрелище, представавшее его глазам, доводило его до отчаяния, он брал кисть и пытался рисовать левой рукой, но полудюжины неловких, неудачных штрихов обычно хватало, чтобы заставить его сердито отбросить кисть. Он ничего не умел делать левой рукой и постоянно твердил себе это.
Конечно, много часов он провел с Билли и сыном, и это были счастливые часы, но они слишком часто становились очень беспокойными. Билли была к нему очень внимательна, когда не занималась ребенком, и он ни в чем не мог ее винить. Ребенок был восхитителен, и его тоже не в чем было обвинить. Но при этом он постоянно капризничал – Билли говорила, что у него режутся зубы, – и требовал очень много внимания, так что временами Бертрам уходил из детской и направлялся в мастерскую, где ждала его драгоценная, но совершенно чистая палитра, выстроенные рядами кисти и мучительно незавершенное «Лицо девушки». Из мастерской Бертрам обычно шел прямо на улицу.
Иногда он заходил в мастерскую к товарищу. Иногда шел в клуб и кафе, где часто встречал какого-нибудь друга, который помогал скоротать часок. Друзья Бертрама едва ли не соревновались друг с другом за право помочь ему, так что довольно быстро – пожалуй, это было естественно – Бертрам стал прибегать к их услугам все чаще и чаще.
Особенно часто это стало происходить, когда сняли шину. Шли дни, но рука не восстанавливалась так быстро, как должна была. Это разочаровало Бертрама, мучило его и тревожило. Он вспомнил, что во время первого перелома врач то и дело предупреждал его о серьезности повторной травмы. Билли Бертрам ничего не сказал, но перед самым Рождеством посетил знаменитого врача.
Час спустя, едва ли не перед дверью ученого хирурга, Бертрам повстречал Боба Сивера.
– Господи, Берти, что случилось?! – воскликнул Сивер. – Вы выглядите так, как будто увидали призрака.
– Так и было, – угрюмом ответил Бертрам, – я видел призраков каждого «Лица девушки», которое когда-либо написал.
– Неужели так плохо? Неудивительно, что вы выглядите так, как будто развлекались на кладбище, – Сивер усмехнулся собственной шутке. – А в чем дело? Рука шалит?
Он замолчал, ожидая ответа, но Бертрам не ответил, так что Сивер весело продолжил:
– Ну что же, вам явно надо развеяться. Не пойти ли нам к Трентини и не посмотреть, кто там сегодня?
– Хорошо, – согласился Бертрам, – как вам будет угодно.
Бертрам вовсе не думал о Сивере, Трентини или тех, кого можно там встретить. Он думал о словах, которые услышал полчаса назад. Он не знал, сможет ли когда-либо думать о чем-то, кроме этих слов.
– Правду? – переспросил прославленный хирург. – Правда такова… Мне очень жаль вам это говорить, мистер Хеншоу, но если уж вам нужна правда… Вы уже написали последнюю картину, которую когда-либо сможете написать правой рукой. Повторный перелом на месте того, который имел место два или три года назад, уже был достаточно опасен, но все еще ухудшилось тем, что вас лечили неправильно, плохо вправив кости. Это неудивительно, если учесть, что вы были очень далеко от хороших врачей. Мы сделаем все возможное, но… Вы попросили сказать вам правду, и вы ее услышали.
Глава XXVIIМать и жена
Бертрам немедленно решил, что не расскажет остальным о словах хирурга – по крайней мере, пока. Он отдал себя в руки врача, и теперь ему оставалось только проходить положенные процедуры и терпеливо ожидать результата.
Ну а пока нет никакой нужды беспокоить Билли, Уильяма или еще кого-то этим вопросом.
Билли была так занята, планируя праздники, что едва замечала тревогу и беспокойство своего мужа в эти дни перед Рождеством.
– Бедный, у тебя рука сегодня болит? – спросила она однажды утром, когда Бертрам выглядел еще угрюмее, чем обычно.
Бертрам нахмурился и не дал прямого ответа.
– Сколько всего! – сказал он, мрачно глядя на охапку разноцветных свертков у нее в руках. – Это зачем, под елку?
– Да, будет очень мило! – воскликнула Билли. – Между прочим, ребенок явно о чем-то подозревает. Немного, но он ведь и сам маленький. Он нервничает, как какая-нибудь кикимора. Ни секунды не сидит спокойно.
– А его мать? – слабо улыбнулся Бертрам.
Билли рассмеялась.
– Да, боюсь, она тоже несколько беспокойна, – призналась она, выбегая из комнаты с кучей подарков.
Бертрам тоскливо посмотрел ей вслед.
– И что бы она сказала, если бы узнала? – прошептал он. – Но пока ей не нужно ничего знать, пока это не станет совершенно необходимо! – поклялся он сам себе и пошел в холл за пальто и шляпой.
Никогда еще Страта не видела такого Рождества, каким планировалось это.
Ждали Сирила, Мари и близнецов, Кейт, ее мужа и троих детей: Пола, Эгберта и маленькую Кейт. В день Рождества ожидался большой семейный обед с участием тети Ханны. Потом, учитывая невероятную молодость хозяина и двух его кузенов, состоялась бы дневная елка. Занавески собирались опустить и зажечь свечи, чтобы не утратить ни капли зрелищности. К вечеру под елку положили бы еще больше подарков и мешочков с конфетами. На вечер были приглашены Грегори, Томми Данн и прочие обитатели Приложения.
Вся Страта, от чердака до фундамента, была увешана падубом и обвита мишурой. Везде громоздились горы оберточной бумаги и алые ленты. И все это – падуб, ленты, мишура, флажки – только предваряло таинственно закрытые двери большой столовой, куда могли входить только Билли и ее доверенные лица. Неудивительно, что ребенок волновался, ведь его мать тоже изрядно нервничала. Неудивительно и то, что Бертрам чувствовал себя страшно одиноким и покинутым, довольствуясь компанией своей беспомощной руки и разбитого сердца. Неудивительно, что он все чаще уходил из дома.
Мистер и миссис Хартвелл с маленькой Кейт должны были остановиться в Страте. Мальчиков, Пола и Эгберта, ждали у Сирила. В назначенное время, за два дня до Рождества, они прибыли. С этой минуты и до последнего часа их пребывания, наступившего через два дня после Рождества, Билли была постоянно занята и одновременно постоянно веселилась.
Мероприятие имело большой успех. Все казались довольными и счастливыми – все, кроме Бертрама, но он тоже старался выглядеть довольным. Даже Сирил ничуть не возражал против шума, а сестрица Кейт (так сказал Бертрам) нашла всего несколько мелочей, которые следовало бы изменить при приготовлении к празднику. Ребенок честно позабыл о своих зубах и вместе с близнецами, Францем и Феликсом, радовал и восхищал всех присутствовавших. Маленькая Кейт несколько раз высказала парочку обескураживающих замечаний, но все были слишком заняты и не обратили на нее внимания.
Впрочем, Билли помнила ее первые слова.
– Маленькая Кейт, ты меня помнишь? – поздоровалась Билли.
– Конечно, – ответила маленькая Кейт с гордой улыбкой, – ты моя тетя Билли, которая вышла замуж за дядю Бертрама вместо дяди Уильяма, как сначала собиралась.
Все засмеялись, Билли покраснела, а маленькая Кейт продолжила:
– Я ужасно хотела тебя увидеть! – с жаром сообщила она.
– Правда? Я очень рада, – улыбнулась Билли.
– Правда. Понимаешь, я хочу задать тебе один вопрос. Ты не жалеешь, что не вышла замуж за дядю Уильяма вместо дяди Бертрама? Или что не вышла за дядю Сирила, пока его не заполучила тетя Мари?
– Кейт! – в ужасе воскликнула ее мать. – Я же тебе говорила… – она отчаянно принялась объяснять Билли: – Она донимает меня подобными вопросами с тех пор, как узнала о поездке. Она так и не забыла, что вы выбрали одного дядю вместо другого. В свое время это произвело на нее колоссальное впечатление.
– Да, я помню, – пробормотала Билли, ища способ обратить все в шутку.
– Ты так и не ответила, хотелось бы тебе замуж за дядю Уильяма или дядю Сирила?! – настаивала маленькая Кейт.
– Конечно нет! – воскликнула Билли, заливаясь краской и ища глазами дверь. Увидев Делию, которая направлялась к ним с ребенком на руках, она очень обрадовалась. – Смотри, детка, это твой новый братик, маленький Бертрам, – сказала она. – Не хочешь на него посмотреть?
Маленькая Кейт покорно покосилась на младенца:
– Конечно, тетя Билли, но я бы лучше посмотрела на близнецов. Мама говорит, что они по-настоящему хорошенькие и умные.
– Безусловно, – пробормотала Билли, от которой не укрылось ударение на слово «они».
Само собой разумеется, что этого разговора с маленькой Кейт Билли не забыла.
Немедленно после Рождества мистер Хартвелл с мальчиками отбыл обратно на Запад, оставив миссис Хартвелл с дочерью делать визиты друзьям на Востоке. Почти неделю после Рождества они оставались в Страте, и только в последний день маленькая Кейт задала вопрос, имевший такие важные последствия.