е хороводилась, и что в этих рассказах правда, а что нет, судить трудно, понятное дело, ведь на Дюльгье про Асле говорили, что он был музыкантом, как отец его, и что он силой взял ее мамашу и сделал ей ребенка, когда она была совсем девочкой, и увез ее с собой, но прежде лишил жизни ее мать, то есть бабку Алес, вот так сказывали, но правда ли это, нет ли, никто не знал, нет, быть такого не могло, любит народ всякие выдумки пересказывать, думает Алес, а еще сказывали, будто в народе ходили слухи, что убил он своего ровесника и завладел его лодкой, и случилось это в сарае, где жил его отец, на Дюльгье, а позднее, в Бьёргвине, порешил он еще несколько человек, после чего был схвачен и повешен, так сказывали, только навряд ли это правда, мамаша ее, Алида, никак не могла якшаться с этаким человеком, никак не могла, никогда в жизни, невозможно это, ей ли не знать мамашу Алиду, та бы нипочем не стала якшаться с этаким убивцем, думает Алес, а коли есть такие люди, такие убивцы, то оно и правильно, что есть виселицы, сказывал народ, и виселицы, должно, есть по-прежнему, по меньшей мере по одной в каждом селенье, так сказывали, но что здесь правда, а что нет, что Асле совершил, а чего не совершал, она знать не знала, только вот убивцем он быть не мог, он же был отцом старшего ее брата, наполовину брата, Сигвалда, думает Алес, никак он не мог убить ее бабку, ведь вдобавок сказывали, будто утром ее нашли мертвой в постели, но она вполне могла умереть, как люди обыкновенно умирают, могла заснуть тихо-спокойно и умереть хорошей и совершенно обыкновенной смертью, так оно, поди, и случилось, думает Алес, а еще думает, что недосуг ей тут рассиживаться, дел ведь всегда хватает, думает она, то одно, то другое, думает она, и бросает взгляд на кухонное окно, и видит Алиду, та стоит посередь кухни, напротив окна, стоит как наяву, впору положить руку ей на плечо, не попробовать ли, думает Алес, нет-нет, пожалуй что не стоит, не может она положить руку на плечо давным-давно умершей матери, думает Алес, ох, совсем стала старая да нерушная, думает она, не в себе уже, почти всегда не в духе, а старуха Алида стоит себе тут, чертовка окаянная, думает Алес, может, все-таки сказать ей что-нибудь, ведь сколько раз собиралась спросить мамашу, правда ли, как народ сказывает, она ушла в море, ей самой не верится, а люди говорят, что ушла и нашли-де ее возле берега, однако можно ли сидеть тут и разговаривать с той, что давно померла, нет, она пока что с ума не сошла, что бы там про нее ни говорили и ни думали, а чего только не думает да не говорит про нее молодежь, она же знает, что́ они говорят про нее между собой, а может, и с другими, она, мол, слишком стара, чтоб жить одна, так они говорят, но, видать, никто из них не хочет взять ее к себе в дом, во всяком случае, никто из них ей такого не предлагал, им своих дел хватает, а Алида-то так там и стоит, думает она, да уж, понятно, им своих дел хватает, недоставало только еще и с ней мучиться, и как же, прости Господи, получается, что мамаша, Алида, стоит у окна, у окна в ее кухне, думает Алес, и коли мамаша здесь, на кухне, то самой ей надо вернуться в горницу, думает Алес, нельзя же находиться в одном помещении с давно умершей матерью, думает Алес и видит, как Алида поворачивается и глядит прямо на нее, а Алида думает, что вот и младшенькая ее, хорошая девонька, милая, милая девонька тоже состарилась, и для нее тоже годы эвон как быстро промелькнули, ужас как быстро, но детей она завела, Алес-то, аж шестерых, и все выросли и неплохо устроились, все до одного, и девочки, и парни, так что у дочери ее, у Алес, все в порядке, думает Алида и видит малышку Алес, та взбирается по лестнице на полати в горнице, в Вике, останавливается на верхней ступеньке, глядит прямо на нее и говорит: Спокойных тебе снов, мама, и Алида отвечает: И тебе спокойных снов, доченька, самая хорошая девочка на всем белом свете, а Алес взбирается дальше и исчезает в темноте на полатях, под своим одеялом, в своем уголке. А Алида все стоит. Потом выходит из горницы на крыльцо и внизу, возле лодки, видит Ослейка, мужчина не больно-то крупный и не особо сильный, но волосы густые, и борода пышная, черная пока что, хотя кое-где и в волосах и в бороде серебрится седина, как и в собственных ее черных волосах, думает Алида и видит, как Ослейк глядит на свою лодку, видать, мозгует, думает Алида, он был добр к ней, Ослейк, думает она, что сталось бы с нею и с малышом Сигвалдом, не повстречайся им Ослейк, измученные и несчастные сидели они тогда на Брюггене в Бьёргвине, прислонясь к пакгаузу, вконец голодные и холодные сидели там, и вдруг появился Ослейк, вдруг вырос перед ними и сверху вниз глядел на нее
Ба, никак ты, Алида, сказал Ослейк
и Алида подняла голову
Не помнишь меня, сказал он
и Алида попыталась вспомнить, кто же это
такой
Ослейк, сказал он
Ослейк я, из Вика, сказал он
Из Вика на Дюльгье, сказала она
Ну да, сказал он
а после просто стоял и глядел на нее, не говоря ни слова
Н-да, встречались мы не так часто, я ведь намного старше, но помню тебя с той поры, когда ты была совсем девочкой, говорит он
Я был взрослый, а ты девочка, говорит он
Не помнишь ты меня, говорит он
Ну как же, как же, помню, говорит Алида
и она, понятно, помнит Ослейка, помнит, правда, лишь как одного из взрослых мужчин, которые собирались вместе и вели разговоры, помнит, что жил он в Вике, с матерью своей, но это и все, думает она, ведь он был старше ее, лет на двадцать пять или вроде того, а может, и больше, для нее он был одним из взрослых, думает она
Но почему ты сидишь здесь, говорит Ослейк
Где-нибудь человеку надо сидеть, говорит Алида
Тебе негде жить, говорит он
Да, говорит она
На улице живешь, говорит он
Приходится, раз нет у меня дома, говорит Алида
С ребенком-то, говорит он
Нам приходится, говорит она
А исхудала-то как, есть тебе тоже нечего, говорит он
Да, говорит она
Нынче я не ела, говорит она
Ну, вставай, идем, идем со мной, говорит он
и Ослейк подхватывает ее под мышку, помогает стать на ноги, и Алида стоит с малышом Сигвалдом на руках, а у ног ее лежат два узла, которые она таскает с собой, и Ослейк спрашивает, ее ли это вещи, и она отвечает, да, и он поднимает узлы, а потом говорит, идем, и они идут по Брюггену в Бьёргвине, Ослейк из Вика и Алида с малышом Сигвалдом на руках, идут рядом по Брюггену в Бьёргвине и оба молчат, потом Ослейк заходит в проулок, Алида идет следом и видит, как широко шагают его короткие ноги, видит, как полы его черной куртки топорщатся на боках, видит черный картуз, сдвинутый на затылок, и руки с двумя ее узлами, но вот Ослейк останавливается, глядит на нее и кивает головой, указывая в проулок, и сворачивает в этот проулок, а Алида идет следом, прижимает к груди малыша Сигвалда, который спит крепким да сладким сном, и Ослейк отворяет дверь, придерживает ее, и Алида входит, не поднимая глаз, но потом все же осматривается, видит длинное помещение с множеством столов и чует запах копченого мяса и шкварок, пахнет до того хорошо, что ноги у нее едва не подкашиваются, но она прижимает малыша Сигвалда к груди, призывает себя к порядку, берет в кулак и стоит как вкопанная, но здесь до того хорошо пахнет едой, никогда она не чуяла этакого запаха, думает Алида, и зачем только Ослейк притащил ее сюда, будто у нее есть деньги на еду, ни гроша у нее нету, думает Алида и видит, что кругом сидит народ и закусывает, а копченым мясом, и шкварками, и горохом пахнет ох как хорошо, никогда в жизни не чуяла она такого приятного запаха, да и голода такого Алида, пожалуй, никогда не испытывала, помнится, никогда в жизни так не хотела есть, но ведь у нее нет ни гроша на еду, ни единого гроша, и слезы набегают на глаза, и она плачет, стоя там со своими черными волосами и малышом Сигвалдом на руках
Почему ты плачешь, говорит Ослейк
а она не отвечает
Незачем тебе плакать, говорит он
Иди-ка сюда, давай сядем, говорит Ослейк
и показывает рукой на лавку у ближайшего стола, и Алида идет туда, садится и чувствует, что здесь еще и тепло, тепло и уютно, а вдобавок этот на диво приятный запах копченого мяса, и шкварок, и гороха, ах, ведь тут пахнет и вареным горохом, и будь у нее хоть немного денег, она бы накупила еды и ела бы да ела, думает Алида и видит, как Ослейк отходит к прилавку, видит его спину, черную длинную куртку, черный картуз, сдвинутый на затылок, и вспоминает, какой он был на Дюльгье, в самом деле вспоминает, но только и помнит, что видела его, ведь он куда старше ее, взрослый мужчина, и помнится ей, как он стоял в компании нескольких мужиков, руки в карманы, вот что ей помнится, он стоит и разговаривает с другими мужиками, все они в одинаковых картузах, все стоят руки в карманы, все одинаковые, думает Алида и видит, как Ослейк поворачивается и идет к ней, а в руках у него две тарелки, полные копченого мяса, и шкварок, и гороха, и картофеля, и брюквы, и картофельных клецок, ведь на тарелках и картофельные клецки, нет, ну надо же, думает Алида, кто бы мог поверить, что она дождется такого вот дня, и видит, что и рот, и большие голубые глаза Ослейка улыбаются, он весь – сплошная улыбка, и тарелки блестят жиром и исходят паром, и все лицо Ослейка сияет, когда он ставит одну тарелку перед Алидой, кладет рядом на стол нож и вилку и говорит, что теперь оба они с удовольствием пообедают, сам он, во всяком случае, проголодался, а она-то и вовсе вконец оголодала, говорит Ослейк и ставит на стол вторую тарелку, ставит перед собой и кладет рядом нож и вилку, а Алида устраивает малыша Сигвалда у себя на коленях
Ну, надеюсь, и мясо, и шкварки придутся тебе по вкусу, говорит Ослейк
Да, наверняка, говорит он
И картофельные клецки, говорит он
Давненько я их не едал, говорит он
Лучшая еда на свете здесь, в Харчевне, говорит он
Надо бы еще и запить чем-нибудь, говорит он
Одной-то едой не обойтись, говорит он
а Алиде ждать невмоготу, она так изголодалась, что невмоготу ей просто сидеть и смотреть на всю эту превосходную еду, и она отрезает добрый кусок копченого мяса и кладет в рот, ах, до чего же вкусно, сущее объеденье, ах, как хорошо, а после надо отведать картофельных клецок, думает Алида и отрезает себе еще изрядный кусок, кунает его в жир, нацепляет на вилку еще и шкварку и отправляет в рот, и немножко жира течет по подбородку, ну и ладно, думает Алида и глубоко вздыхает, потому что никогда не ела ничего вкуснее, это уж точно, думает Алида, жует и смакует, отрезает еще добрый кусок копченого мяса, пальцами запихивает в рот, и жует, и вздыхает, и видит, как подходит Ослейк, одну кружку пенного пива ставит перед нею, а вторую – подле своей тарелки, потом поднимает кружку и говорит «твое здоровье», а Алида поднимает свою кружку, но кружка такая тяжелая, а она совсем без сил, так что поднять кружку удается не сразу, но она тянет кружку к Ослейку, говорит «твое здоровье» и видит, как Ослейк подносит кружку к губам, отпивает большой глоток и пена оседает на его бороде, сама Алида лишь пригубливает пиво, ведь, по правде сказать, никогда особо его не любила, горькое оно и кисловатое, но это пиво, это было сладковатое, светлое и легкое, чистая сласть, думает Алида, и отпивает еще, и думает, ах, до чего же вкусное пиво, а Ослейк садится, отрезает себе большой кусок копченого мяса, кладет в рот и жует