Прихрамывая, он медленно вышел из своего кабинета и закрыл за собой дверь. Собравшиеся гости взирали на него с благоговейным восхищением. Тобиас Фелл, собственной персоной, во плоти, самый влиятельный человек из всех, с кем доводилось встречаться кому-либо из них. Он постарался как мог скромно улыбнуться, не обращая внимания на вонь, исходящую от бедняги из номера 15. Разумеется, миллиардер прекрасно сознавал, что все это дело рук Баньян-Корта, но в определенном смысле зловонный аккомпанемент казался подходящим для встречи со всем этим сбродом.
По крайней мере, ему не придется разговаривать с этими людьми. Они должны будут лишь слушать, и, естественно, они ждали этого, затаив дыхание.
– Полагаю, – сказал Тобиас, – пора садиться за стол.
Значит, это и есть знаменитый Тобиас Фелл, так? Он оказался не совсем таким, как ожидал увидеть Картер. Он всегда представлял Фелла отшельником, сгорбленным от долгого уединения, который от добровольного заточения обзавелся многочисленными причудами. Однако стоящий перед ними высокий мужчина, хоть и невозможно бледный, держался свободно и был одет с иголочки. Его слова несли в себе небрежную властность человека, которому ни о чем не приходилось просить дважды.
Две недели назад Картер считал Тобиаса Фелла человеком, работать с которым легко. Теперь же, когда миллиардер обошел лужицу крови журналиста, все показалось ему значительно сложнее.
Вот он, ядовитый паук в самом центре своей паутины, фарфорово-белый и самодовольный в своем святилище. Фелл приветливо улыбнулся Гиллиан, отчего у нее вскипела кровь, но тем не менее она отступила в сторону, пропуская похожего на людоеда охранника «Макса», протащившего мимо бесчувственного Дэвида. Обмякшие ноги глупца вели к той мрачной развязке, которую уготовил своим гостям этот страшный человек. Гиллиан вдруг очень остро прочувствовала, что, как бы сильно ни хотелось ей узнать ответы, она не желала ради них умирать.
Значит, вот на что похож миллиардер, так? Конечно, Янеку уже приходилось встречаться с богачами, но только не с такими немыслимо состоятельными людьми, как этот человек, пригласивший всех в обеденный зал. Конечно, это было просто ужасно, когда громила избивал того беднягу, но Янек не впервые сталкивался с подобным насилием, и он всегда знал, что богачи поступают именно так. Бросив взгляд на окровавленного мужчину, которого звали Дэвид, он постарался прогнать прочь стыд, порожденный собственным бездействием. Как ни боялся Янек такого человека, как Тобиас Фелл, он ощутил мрачное любопытство, направляясь к только что открытым двустворчатым дверям. Ему хотелось надеяться, что за ужином по крайней мере найдется какая-нибудь выпивка.
Амнезия, охватившая ее, оказалась вдребезги разбита зрелищем того, что произошло с Дэвидом. Неудобства, вызванные драгоценностями, бесследно исчезли, и она рухнула бы на пол, если бы ее не удержали сильные руки женщины, не давшей ей ввязаться в стычку. Оглянувшись, Каролина едва сдержала улыбку. Это была женщина с видео. Как там ее звали? Кари напрягла память, но тут гостей повели в обеденный зал, и все ее мысли потонули в безмолвном ужасе от того, что произошло с ее знакомым.
Помещение оказалось не таким огромным, как зал, который они только что покинули, и все-таки Каролине еще никогда не приходилось видеть столь просторного обеденного зала в частной квартире. Если бы ей сказали, что когда-то давным-давно в этом зале устраивал свои пиршества какой-нибудь европейский монарх, она бы в это поверила. В середине стоял большой стол из темного полированного дерева, накрытый на двенадцать персон. Перед каждым местом стояла накрытая серебряной крышкой тарелка. Карточек с именами гостей не было, поэтому Каролина направилась к месту, наиболее отдаленному от главы стола, следя за тем, где сядет Дамиан, и стараясь совладать со своим дыханием. Она пыталась не смотреть на беднягу Дэвида, грубо привязанного к стулу у стены. Каролина огляделась по сторонам, пытаясь найти на лицах остальных гостей какие-либо намеки на надежду или сопротивление, но все они отводили взгляд, придавленные убежденностью в том, что дальше будет только еще хуже. Все, кроме женщины в поношенном джинсовом костюме, глаза у которой, твердые и непокорные, сияли, словно гранаты. Сев за стол, Кари поправила салфетку, испачкав ее красным.
В углу стоял ящик. Сколоченный из дешевых неструганых досок, он резко выделялся среди изящества остальной обстановки зала. Сев напротив ящика, Алвита поймала себя на том, что ее взгляд неумолимо притягивает к нему. Не то чтобы своими формами он был похож на гроб, но Алвита помимо воли отметила, что в нем без труда поместится человеческое тело.
Тепло, наполнявшее ее раньше, оставалось, но теперь оно изменилось. Стало другим. В нем больше не было уюта; это было скорее наэлектризованное возбуждение ожидания.
Красивая женщина в окровавленных драгоценностях отвела взгляд, ища где сесть. Виолетте следовало бы ненавидеть ее за те трофеи рабства и смерти, которыми она себя увешала, но она, покрытая новыми мозолями, поймала себя на том, что почему-то не может этого сделать. Что-то еще, более глубокое, чем усталость и грязь, ярко сияя, пробивалось сквозь ее ярость. Виолетта медленно села, стараясь совладать с собой. Серебряная крышка на тарелке была так надраена, что Виолетта увидела свое собственное лицо, смотрящее на нее. Свое лицо, а также безмолвные тени, стоящие у нее за спиной. Место это ей не нравилось, и ей не нравился человек, севший во главе стола, бледный, словно мучной червь, расслабленный в своем могуществе. Это ему принадлежало награбленное добро, которое Виолетта чувствовала в своем горле, ему принадлежал голос вдалеке, приказывающий работать до полного изнеможения. Огрубевшие от работы пальцы Виолетты скользнули по куполообразной крышке. Благородный металл был холодным и гладким, однако она этого не почувствовала.
В углу застонал пришедший в себя журналист, однако звук этот был заглушен черной изолентой, которой ему залепили рот. Джейсон беззвучно умолял его сидеть молча, не привлекая к себе внимания Макса.
Он посмотрел на стоящую перед собой тарелку. Разве не должны здесь быть разложены самые разные столовые приборы? Так всегда было на свадьбах – но не на его собственной – и в навороченных гостиницах. Джейсон помнил фотографии тарелок, окруженных десятками всевозможных ножей, ложек и вилок для хлеба, мяса, рыбы, супа и черт знает еще чего. Ну, это было самое роскошное место из всех, где только приходилось бывать Джейсону, но почему-то приборов было всего два: дорогущая вилка из чистого серебра и длинный острый нож. Он был без зубчиков, каким полагается быть ножу для мяса. Что именно предстоит им резать?
Нож Пенни очень понравился. Она постоянно тянулась к нему, и Анне приходилось отдергивать ее руку.
– Пенни! – шипела она. – Из-за тебя у нас будут неприятности!
Анна очень боялась, что в отсутствие ее матери взрослые скажут, что она не может остаться на ужин. Она даже не была уверена в том, что хочет быть здесь. Ей было страшно, а Алвита постоянно загораживала ей стол или говорила, куда смотреть, но она обещала Пенни, что они останутся. Пенни отчаянно хотелось есть, и она снова потянулась за ножом.
Не так давно Леон мечтал поужинать с Тобиасом Феллом, имея на то все основания, но сейчас он мог думать только о том, как бы не испачкать скатерть. Ему отчаянно хотелось пойти вымыть руки, однако горящий взор «Макса» делал крайне непривлекательной мысль встать и выйти из зала. Что ж, если вонь отобьет у Тобиаса аппетит, винить в этом он должен будет себя.
Однако, по-видимому, улыбающийся хозяин не имел ничего против. Поднявшись со своего места во главе стола, он начал говорить, четким, негромким голосом:
– Добрый вечер. Уверен, у вас множество вопросов, и, буду абсолютно откровенен, я не смогу ответить на все. Силы, действующие здесь, неподвластны простым и понятным законам, хотя они, насколько я могу судить, следуют определенным правилам. Правилам, которыми можно воспользоваться.
Вначале позвольте заверить вас в том, что я не верю в зло. У меня нет времени на мысли о Боге, преисподней и том, как о наших деяниях судят космические силы. Я вижу в морали ловушку, уловку, к которой прибегает рассудок, не позволяя человеку столкнуться в открытую с системами, на которых зиждется наш мир. Системами, предназначенными обогащать немногих за счет остальных. Все это очевидно, как и то, что я, в рамках этих систем, одержал верх. Я победил честно, насколько это только возможно, а это по необходимости требует причинять страдания тем, кому не удалось преуспеть. Я принял все это. Тем самым я хочу сказать, что осуждения и обвинения, взывающие к примитивной морали, абсолютно бесполезны. Меня беспокоят исключительно практические заботы, и, надеюсь, именно так вы к этому отнесетесь.
Леон молча слушал эту гладкую, заранее отрепетированную речь. Соглашался ли он с ней? Находил ли ее омерзительной? Имело ли это какое-либо значение? Леон смотрел, как серая жижа знакомого пятна пенится изо рта хозяина и густыми влажными комками падает на стол.
Он обвел взглядом собравшихся. Чувства самые разные, как и следовало ожидать. В основном смятение. Разумеется, от него никак не зависело, кого собрать здесь, так что едва ли присутствующих можно было назвать группой избранных. Но вот теперь власть снова полностью сосредоточилась в его руках, и он, хотел того или нет, должен был максимально ее использовать. И пока никто еще не кричал на него, что было весьма многообещающим. Как это ни странно, Тобиас был убежден в том, что следующая часть его разъяснений будет принята значительно теплее, чем первая. Часто бывает трудно принять неизбежные реалии прочной экономической системы; но к настоящему моменту все присутствующие в этом зале определенно верили в привидения.