Авторы не заставили себя ждать: «…Согласно сюжета, все лучшие планеты Вселенной заселены элохимами, – истинными, гармонично развитыми людьми. Обладая высоким интеллектом, они достигли больших успехов в своём развитии. Живут элохимы вечно. И часто, устав от одной формы жизни, меняют её на другую, внося ощутимое разнообразие в своё существование. Одна из форм, – духовная. Начинается, как только душа покидает тело. Освободившись от суеты, в состоянии блаженства и покоя, она, как невидимая птичка, беззаботно перелетает с галактики на галактику, с планеты на планету, а то и попросту парит в свободном пространстве Вселенной, наслаждаясь абсолютной тишиной. Попадая на планету, – не прочь посетить дома жильцов («Масло масляное»! – тут же сделал пометку Шишкин. – А чьи ещё бывают дома? Каких-то «нежильцов»?»), мирно посидеть с хозяевами на диване, или пристроившись где-нибудь под потолком, послушать их разговоры. А то и просто махнуть на какой-нибудь горнолыжный курорт и лихо промчаться рядом с горнолыжниками, иммитируя их катание… («Не только с пунктуацией проблема, но и в орфографический словарь заглянуть недосуг», – подчеркнул Шишкин «иммитируя».) Но духовная жизнь, какой бы она не была хорошей, всё же имеет один существенный недостаток. Она не даёт элохиму возможности трудиться. Максимум, что он может позволить себе, – так только оказать какое-то воздействие на окружающий мир своей энергетикой: ради шутки подвигать туда-сюда чью-нибудь мебель, разбросать предметы и вещи, появиться где-то в виде призрака… и больше ничего!..»
– Ага! Элохимы это! А мы грешим на полтергейст и привидения! – радостно воскликнул Шишкин и продолжил читать пространное обращение авторов к читателям.
«Для созидательной же работы необходим исполнительный инструмент! И таковым инструментом являлось тело, беспрекословно выполнявшее все указания и время от времени терпеливо дожидающее в состоянии анабиоза своего хозяина, пока тот в очередной раз, отдохнув от мирских дел, соизволит возвратиться, чтобы с превеликой охотой взяться за те же самые дела, от которых он, ещё совсем недавно, так старательно стремился избавиться…»
– Да, сознательность элохимов заслуживает похвалы! – Шишкин тут же продекламировал из Заболотского:
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
«…В процессе эволюции элохимы быстро осознали, что вместо технических средств гораздо выгоднее использовать биологических роботов, более надёжных и долговечных. Выращивание тел особых трудностей не представляло, а вот с интеллектуальной начинкой всё оказалось гораздо сложнее, потому что конструирование разумных душ отнимало слишком много времени. И тогда решено было формировать их естественным биологическим путём. Для этого на пригодных для жизни планетах создали по образу и подобию своему разумных существ и назвали их гомосапами, или ложными людьми. Эксперимент оказался настолько удачным, что часть поступающих душ ничем не отличалась от элохимских. Но всё же для проверки на устойчивость, их трёхкратно переселяли в тела нарождающих младенцев, и если их планетная жизнь оставалась достойной, то они зачислялись в элохимы и жили вечно. Души с мелкими дефектами сначала направлялись в лаборатории для устранения недостатков, а затем для повторной жизни на те же планеты, с которых прибыли. И если выдерживали трёхкратное испытание, то становились вечными биороботами. Остальные, совершавшие разного рода мерзости, прямиком шли на Адовы планеты, где каждый занимал то положение и то место, которое он заслуживал…»
– Эва-на! – откинулся Шишкин на спинку стула. – Так эти элохимы трудиться-то и не собирались! Селекцией, стало быть, душ людских занялись! Одних в биороботы, других в гомосапы. Касту рабов себе организовали. Это мы уже проходили, только называлось по-другому. Евгеникой или расовой гигиеной. Гитлеру и его команде очень нравилось! Вот и авторы пишут: «Но события разворачивались в худшую сторону. Всё большее и большее количество гомосапов деградировало. Вынужденное их истребление и повторное воссоздание не изменяло хода событий…» Где-то я всё это читал…
Перебрал стопку оставшейся прозы. «Юлиана с Венеры»… «Город, где остановилось время»… «Эхо далёких миров»… «Её нарисовал Дьявол»… «Гробовщик: Храм Света»… Авторы помешались на фантастике и кровавых ужасах в стиле Брэма Стокера и Стивена Кинга, рассказы которого замелькали в «Огоньке», «Смене», «Ровеснике» и других молодёжных журналах.
Взгляд упал на блокнот с лаконичной надписью на обложке «Рассказики». «А-а, тот автор, который насмешил всю редакцию», – припомнил телефонный комментарий завреда Славика Шишкин: – Принёс блокнот и тут же спросил, где бухгалтерия. «А вам зачем туда, молодой человек?» – задал вопрос главный редактор. – «Гонорар получить». – «Так мы гонорар начисляем после публикации материала». – «Но мне сейчас нужны деньги!» – «Увы, порядок един для всех». – «Дурацкий у вас порядок!» – сказал хозяин блокнотика и ушёл.
Александр наугад раскрыл блокнот.
«Лес
Зеленый лес шептал листьями. Небо было ввысь. Кроны качались. Трава медленно росла. Шаг был лёгким. Было утро. Роса таяла. Тишина. Не слышно трассы. Её просто нет. Грибы – маленькие. Растут. Медленно. Вековые сосны мощными стволами охраняют пространство. Тонкая хвоя – иголками. Череда шишек, валяясь под ногами, превращают простую ходьбу в путешествие. В путешествие по дивной тихой родной природе… Тепло. Редкие старые пни. Земля дышит горячо. Полдень. Наступило безветрие. Безмолвие стало плотнее. Комаров нет. Где-то вдали слышен ручей. Поздним вечером деревья утонули в темноте растворяющегося дня.
Каменный век
Дождь шумел ночью. Свежесть не была видна. Всё было спокойно. Люди спали. Люди не чувствовали свежесть. Они жили ею. И это было здорово. Это и было жизнью: не осознавать, что чувствуешь. А жить этим. Двигаться с этим. С чувством. Прямо на автомате. Чувствуешь – живёшь. Сразу. Это было здорово. Жаль, что было. Хотя, всё повторяется. А может быть повтора у нас больше и не будет.
Мысли не вслух
Жизнь – это ровная целая смерть. Жизнь – это планированное бегство от смерти, с целью получения подарков от судьбы. Общество будущего. Интересно».
Когда Шишкин добрался до последней странички, осилив все четыре десятка «телеграфных» творений, то увидел жирно выделенную автором приписку: «Оставить без редакции», что Александр и сделал.
Из прозы на столе осталось две рукописи. Одинаковой, солидной толщины. Александр подумал, взял монетку и запустил её волчком по столу: «Если выпадет «решка», читаю лежащую слева, если «орёл» – правую». Выпал «орёл».
– «В тени ветров»… М-да-с… Уже был у кого-то из прочитанных ветер без лица, но с носом, однако ветра ещё и тень отбрасывают, – пробормотал Шишкин. – И что мы имеем? Повесть в рассказах…» И он со вздохом подтянул чистый лист для выписывания «перлов».
Читал «повесть» три вечера, но так и не врубился в её структуру: последовательность расположения рассказов никакому логическому объяснению не поддавалась. Помимо крайней скудости языка, тексты пестрели перлами типа: «Это солнечное утро и весна были сильно похожие». Шишкин зря надеялся, что под «перлы» ему хватит листа. Не хватило и двух, хотя его собственные пометки были до неимоверности кратки:
«С остро осознанной утраты былого, обиды на себя и на жизнь…»;
«…был в ненастроении» (А чем «ненастроение» хуже «несчастья»!);
«Он был не привычен к семейной однообразной, оседлой жизни, нести за нее ответственность, а это значит быть зависимым»;
«Выезжая из соснового леса, впереди показалось большое село» (см. А.П. Чехов. «Жалобная книга»);
«Короткая аккуратная прическа, аккуратные черные усики на строгом лице – все это придавало заметную сухость его характера» (Вот так внешность губит человеческую натуру! И опять же с падежами у автора проблемка);
«…его стройная фигура… напоминала стойку вратаря-футболиста перед вратами» (Перед райскими или царскими?);
«…дорвались, как быки до помой!» (Слово «помои» автор склонять не в силах!);
«…в ее мягкости и пухлости скрывались еле уловимые черты строгости и требовательности. Это, наверное, привилось к ней с годами педагогического труда, поучая ребятишек к знанию» (Немного же привилось, поучая!);
«Когда-то верховье реки, на той стороне Онона, в километрах восьми от Киржихи, была маленькая деревня с десятка два дворов» (Предлог «в» после «когда-то» потерян, видимо, «в километрах»);
«…совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни, какой-то он неутверждённый, безынициативный…» (А кто его должен быт утвердить?);
«Не одну десятку тонн, спрессованную в большие тюки, сдавал колхоз государству, ценную тонкорунную марочную шерсть…» («десятка тонн» режет глаз и ухо, тут бы «десяток» лучше сочетался);
«Время проходит, а природа не стареет, каждую весну она пробуждается, рождается заново. И человек тоже на какую-то часть своей жизни с природой рождается заново» (Ещё бы знать, на какую…);
«А Лёхе уже все не в моготу – вот, вот чеку сорвет в штаны» (Это не про гранату, братцы, это про кишечник!);
«Еще с большей агрессивностью с натиском напрягли на магазин (сработал аффект толпы), с какой-то ревуще-медвежьей силой смела стоящих у входа двух милиционеров» (Видимо, толпа);
«…прорубают себе путь мачетами…» (множественного числа нет, а хочется!);
«…в системе коллективного труда сказывалась оперативная осведомленность сарафанного радио» (Это надо осмыслить отдельно!);
«…никому никогда не сделал ничего дурного, тем более, не сказал»;
«Рядом с ней сидела продавщица с молочного отдела. Которая высиживала рабочее время, дожидаясь закрытия магазина…»;
«…и пустила ее на вторичную, а может, и больше продажу» (