– Да ты, Макс, как вижу, нажился семейной жизнью уже по горло.
– Ну, я бы так не сказал. В целом у нас с Машкой всё нормально. Она, конечно, не ужик, но полёт устойчивый. У неё лишь после общения с мамашей иногда нечто проявляется…
– О-о! Тётя Эля…
– Вот и жду не дождусь, когда в Питер укатим. Хотя бы это шизанутое общение прекратится. И Машкино с Танькой, и с тёщенькой драгоценной…
– А там не прорежется ностальгия? «Родительский дом – начало начал…»
– Хрен её знает! Да нет… Она сама рвётся поболе меня. Как восклицала Анна Каренина: «Скорей бы скорый!» Так, брат филолог? А у меня другое заболевание прогрессирует. Синдром Обломова. Я, видимо, законченный лентяй. Чем ближе к отъезду, тем меньше хочется перемен. Как говорят: два переезда равны одному пожару? В общем, погорелец Обломов. Кстати, ты никогда не замечал, насколько мы, мужики, слабы, ранимы и тяжелы на подъём? А бабский пол – только свистни! Неистребимая тяга к переменам! Если таковых долго нет – изнывают! Им хотя бы шкаф с диваном местами поменять, а уж карусель какую раскрутить… И в интригах поднаторели…
– Да уж… Одна Татьяна чего стоит…
– Во-во! Это же додуматься надо! А какое самообладание?! Её батя Витюлю разве что не прибил. Скажу больше! Когда Танька окончательно округлилась и заговорила об «академе», Витёк уж было дрогнул… Устоял, конечно, но случился у него период разброда и шатаний. И с новой подругой – полное кораблекрушение из-за «антиресного положения» Татьяны, и к Таньке назад ноги не идут, особенно после того, как Танькин пахан на Витюлю наехал, а потом и мамаша ейная «проникновенную беседу» с ним провела…
– Так тут и маман побывала?!
– А ты что думал! Тоже Витюле на психику давила…
– Но устоял же!
– Потому как у Танькиных родителей хватило ума не лезть со своей проблемой ни в деканат, ни в ректорат. Тут они не допетрили. Витюлю же запросто могли из института вышибить.
– Да ну, перед выпуском-то…
– Само то! Ты представь: вышибли бы Витюлю в мае. И куда он? «А для тебя, родная, есть почта полевая. Прощай, труба зовёт!..» Ту-тут-тут-ту-у! – пропел Макс и мажорно завершил: – На пару лет в пехоту или на три – в морфлот! И только, старик, опосля восстанавливайся, доучивайся… Дрогнешь тут…
– Крандец… – поскрёб темечко Шишкин-младший.
– Хуже! Крандец – это когда идёшь с полной тарелкой горячего борща… в одних трусах… по дорогому ковру… И вдруг внезапно чихаешь! А это… «Бежит по полю санитарка, звать Тамарка, в бо-о-льших кирзо́вых сапогах…» – совсем невесело санекдотил-пропел Макс.
– А как Танька столько времени все ваши прожжённые медицинские массы дурила?
– Элементарно, Ватсон! – Макс сунул обе руки под рубашку и оттопырил ткань. – Подушку к пузу привязывала! Так и шастала целый день! Начала, видимо, с «думочки», а потом и до большой подушки дело дошло.
– Сильна девушка… Ей бы в Штирлицы… Но впереди же ещё год учёбы!
– Наврёт чего-нибудь! Самое простое – «не выжила крошка, помер младенчик, слабенький был он, слабее, чем птенчик…» И обрушился на безутешную мать страшеннейший стресс! Таньку ещё и жалеть будут. Особенно во время экзаменационной сессии. Обжалеются девушку педагоги! А можно и другое залить, радостное, без кладбищенской жути: родила, бабушка с дедушкой водятся, чтоб мамочке не в «академ».
– Однако, Макс, ещё Мюллер приговаривал: «Что знают двое – то знает и свинья». Но вот ты знаешь…
– Спасибо, дружище!
– Да нет, я серьёзно. Ты знаешь, Машка знает…
– А больше никто! Я, кстати, тоже не знаю. Случайно подслушал, когда Танька с Машкой шушукались, вымарывая Витюлю из списков, как малодушного хлипака. О-о, Машка – кремень! Я как ни подъезжал к жёнушке дорогой – могила! Ты представляешь?! Это, получается, если она захочет меня вокруг пальца где-то обвести – фиг правду догонишь. На смертном одре разве что признается. Но я до этого не доживу. Или случайно узнаю, но, как положено обманутому мужу – последним.
– А маман Татьяны про свадьбу насочиняла… Всё село знает.
– Господи, да это вообще пустяки! Ну, не сложилось у песни начало, не сошлись молодые характерами. Задницей об задницу – и расплевались, разошлись, как море корабли…
– М-да… Логично… Тем более, насколько я в деревенских сплетнях осведомлён, про Татьяну на сносях бабы точно не в курсях, – срифмовал Шишкин-младший и засмеялся. – То-то она в село ни ногой. Дома номер бы с подушкой не прокатил.
– Вот и я о том же. Выкрутится Танька! Зато теперь в квартирке кооперативной поживает, и хрен ты её из города выманишь. Погоди, когда до распределения дело дойдёт – продолжение сказочке придумает! Да-да! Скорее всего, так и будет. На лоне природы дитя обитает, у бабы и деды щёку наедает!.. И – не трогайте маму-одиночку! Можно даже замуж за городского дяденьку фиктивно выйти. А может, и не фиктивно. За год ещё столько воды утечёт… Это вот теперь Витюле неизвестно, сколь крест по жизни волочь. Из папашки-отказчика такие верёвки можно вить!.. Тут уж мстительной женской фантазии – полный простор! Женская месть – это нечто совершенно непредсказуемое и изощрённо коварное. Хотя чего я тебе… Ты же у нас дипломированный литератор, по лучшим образцам мировой классики можешь судить: отвергнутая женщина – хуже атомной бомбы. В общем, Витюле можно только посочувствовать…
– И что, даже ты ему камень с души не снимешь?
– Не знаю… – посерьёзнел Макс. – Может, и шепну перед отъездом. Чтобы хоть новым виткам Танькиной фантазии, если что, противостоял. Витюля волну поднимать не будет, да и кто ему поверит. Он же при любом раскладе всё равно главный злодей. Омманул невинну девушку! А уж потом она вернуть любовь пыталась. Да за неё все бабы горой встанут!.. Шепну, шепну Витюле! Только тебя прошу: не влазь в это дело. Огромная и настоятельная просьба. Благими намерениями… сам знаешь. Договорились? – Макс протянул руку. Александру ничего не оставалось, как пожать её…
…Сейчас смотрел Шишкин-младший на Валентину Ивановну и Потапа Потапыча и пытался представить переполняющую их эйфорию. Воистину мудро́ выражение: первую половину жизни нам отравляют родители, а вторую – дети. Ну, хоть не до смерти.
Начало июля стало для Александра порой расставаний с друзьями.
Укатил к новому месту службы майор Манько.
Улетели в Питер-Ленинград Макс и Мария Ткачёвы.
Отправились к Ашуркову на малую родину Клавочка с Сергеем.
Тут надобно поподробнее. Убыли, по всеобщему убеждению, в свадебный, медовый отпуск. Но три недели спустя директрису Валентину Ивановну – как пыльным мешком по голове!
Распоряжение облоно с сопроводиловкой из районного: удовлетворить ходатайство Армавирского областного отдела народного образования о переводе Ашуркова С.А и Ашурковой К.П.! По семейным обстоятельствам. В распоряжение, понятно, армавирских товарищей. Туда, уважаемая Валентина Ивановна, и незамедлительно вышлите-ка трудовые книжки молодожёнов, присовокупив к ним характеристики и прочую положенную в таких случаях бумажную лабуду.
Не зря тихоня Ашурков с завидной регулярностью фуговал через чмаровскую почту заказные письма!
Никто о таком повороте событий не подозревал. Клавочкины родители и те проведали только после того, как их доча и её избранник заявление на заключение брака в сельсовет подали. Понятно, что молчали, как рыбы об лёд, боясь сглазить разворачивающиеся перед дочей перспективы. Далёкий и совершенно незнакомый Армавир представлялся Сумкиным сказочной страной, тождественной раю.
Убыл и Шишкин-младший. Несколько поближе, чем все названные. Ну да, в летний оздоровительный лагерь. Обустроился в начальственном «штабном» домике.
Второго июля к вечеру вокруг уже сновала детвора – бывшие чмаровские шестиклассники, семиклассники, будущие девятиклассники – те, кто не собирался поступать в ПТУ или техникумы, следовательно, не штурмовал в городе эти учебные заведения. Степенно покуривали за кустами парни из этого будущего девятого; хихикали, стараясь попадаться почаще на глаза начальнику лагеря их одноклассницы и будущие выпускницы.
Ряды подопечного Шишкину девятого, теперь уже десятого, заметно поредели: парней, как и прошлым летом, забрали на покос и строительство очередной кошары, необходимой, видимо, для новой борьбы Шишкина с огнём. В лагере болтался лишь Вовка Антонов, долговязый сын «англичанки» Лидии Михайловны и председателя чмаровского сельсовета Фёдора Никифоровича, – кто ж его на покосы-кошары пошлёт! Из восемнадцати по списку девушек – тринадцать. Остальные отсутствовали по уважительным причинам, главной из которых было стремление ещё раз попытать счастья стать студентками техникумов.
В общей сложности ребятни в лагере набралось шесть десятков. И конечно же Шишкину одному уследить за этой шустрою толпою, да ещё целый месяц, было бы весьма проблематично, но из города прибыла подмога – четыре будущих третьекурсницы пединститута. В рамках летней «пионерской» практики. Крепкие девчонки – со спортфака.
Лагерный народец разделили на два отряда – условно старший и условно младший. Во главе каждого – пара суровых вожатых, у которых не забалуешь, для которых вся практика, по заданию родного деканата, – это отработка основ преподавания в школе физической культуры. Уже наутро первого дня оба отряда с таким усердием махали руками, приседали и бегали, правильно, а не абы как, согнув руки в локтях и вдыхая-выдыхая, что начальник Шишкин со злорадным умилением и лёгким сердцем подался в село, тоже сочетая физически приятное с физкультурно-полезным, как, не сговариваясь, подтвердили спортивные помощницы Александра.
Дело в том, что практичный Ашурков, убывая с молодой женой якобы в отпуск, отдал Александру на сохранение своё главное, после Клавочки, конечно, сокровище – складной велосипед «Кама». Что-то не сподобился ведь передать его Сумкиным-младшим! Или не хотел, чтобы два малолетних Клавочкиных братца прикончили этого вишнёвого, сверкающего лаком и никелем красавца скоропостижно. Или чтобы не сеять раздор между новоприобретённой парочкой племянников.