Ранним воскресным утром невыспавшийся и злой Шишкин, хрумкая кроссовками «Кимры» первый ледок на лужицах и борясь с ещё не прошедшим ознобом человека, который встал в нетопленном поутру доме, приплёлся на колхозную молочно-товарную ферму. Вернее, на примыкающий к «мэтэфэ» молзавод – комплекс по первичной переработке молока, хотя никто там ни во что молоко не перерабатывал. Лишь хорошенько охлаждали, дабы без скисания довезти до города, уже на настоящий молочный комбинат.
Возле серой стены в моторных внутренностях видавшего виды «газона»-молоковоза копался шофёр-экспедитор Пётр Петрович Кущин.
– Долго спишь, пе-да-гог! – весело прокричал, высунувшись из-под крышки капота Кущин. – Молоко, оно не ждёт! Будем Маша да не наша – притараним простоквашу!
– Да вы поэт! – подхватил тон Шишкин.
– Ага! Особенно ежели мне плеснуть сто пятьдесят «с прицепом»! А дайте мне триста – пойду на подвиг чисто! Ну, чё, погнали?
И они погнали.
Молоковоз летел гоночным болидом по ухабистой просёлочной дороге, поднимая такие клубы пыли, что уже через пять минут в щелястой кабине висела плотная взвесь, которую не выдувал свистящий справа и слева воздух. Двигатель ревел, весёлый Кущин старался его перекричать.
– Ну, чё, как там моя Валька?! Ты, Сергеич, ежели чего, – сразу мне! Огуляю по пышной заднице ремнём! Одне кавалеры да танцульки на уме!.. А чё Кирька? В пятом он. Лопочет на уроках-то? Дома-то он у нас – сорока-щебетоха!
Шишкин кричал в ответ, мол, никаких пока проблем. Про себя хмыкнул: какие проблемы – три первых дня учебного года прошло. В пятых по уроку провёл, никого не запомнил, кроме двух Наташ, к которым надо обращаться особо: Наталья Ивановна Михайлова-первая и Наталья Ивановна Михайлова-вторая. Полные тёзки! Смешно! Две пигалицы, а величать надо как архивзрослых дам.
Вообще Михайловых, как выяснилось при знакомстве с учениками разных классов, – тьма. И скорее всего, все они в близком или дальнем родстве – как в сёлах обычно и бывает. Вот тебе и Иванов-Петров-Сидоров! Не самые распространенные, выходит, «хвамилии»…
– Это хорошо! Это я рад! – продолжал кричать Кущин и тыкал рукой то вправо, то влево. – Вон тама грибов уйма! Грузди, рыжики! Любишь грибы, Сергеич?! Я – уважаю. Под маслёнок беленькая так идёт, так идёт!.. А вон, вишь, озерцо? От где карася, Сергеич! Лопатники, а не караси! Один на сковородку тока и влазит! Уважаешь карасей, Сергеич?! Я – дюже! Моя баба ихнего брата так жарить умеет – мелких костей как не бывало! Это, брат, – цельное искусство! Но… А иначе карася и жрать невозможно – обплюешься от костей! Но… В нашем чмаровском море-окияне таких мордоворотов нет. Там колхозна бригада им заматереть не даёт!
Грунтовку прорезало строящееся шоссе. Перевалив через насыпь крупного гравия, снова покатили по просёлку вдоль будущего автобана.
– Красота, Сергеич, будет! До Кашулана по асфальту-то – чихнуть не успеешь, а там и Верх-Алей. Скореича бы асфальтом укатали!
Со свистом пролетели довольно большую деревню.
– Кашулан! – прокричал Кущин. – Отделение колхоза! От них молоко на обратной дороге заберём, чтоб понапрасну не растрясать. Нам цельный продукт нужон, а не масло! Масло наши сами собьют! Школу видал? Восьмилетка, а народу мало! Вымирает село, Сергеич! Всем город подавай! Вона у меня Валька – тоже гундит: аттестат получу – тока вы меня и видели. В область учиться поеду, на ткачиху. А чё, Сергеич, он и вправду такой здоровый этот комбинат камвольный?
– Впечатляет!
– Ага! Тока, значит, рабочие руки подавай! А где живут?
– Там целый микрорайон расстраивается!
– Ага! Стало быть, ткачих море требуется! Ну а где ж там столько мужиков наберётся? Родим второе Иваново – город перезрелых невест! Ха-ха-ха! И кто, Сергеич, на селе работать будет, а? Жрать-то все хотим! Эх, народ и партия едины! Партия – наш рулевой! Была, есть и будет… есть!
Кущин затейливо выругался, но Шишкин в шуме мало что понял.
– А вон, Сергеич, и Верх-Алей показался! Тебя где высадить?! Какая улица, Сергеич?! Тут у них одна улица! Тоже народу – с гулькин нос!
С рёвом пикирующего бомбардировщика молоковоз ворвался на улицу, рассекающую село с востока на запад, и визгливо заскрипел тормозами возле раскидистой огромной черёмухи, где от основной дороги-улицы за избы и желтеющий колок убегали две извилистых колеи более скромного просёлка.
– Ты, это, Сергеич… Минут через сорок максимум тут стой, как штык! Ждать не буду – продукт сгублю, чуешь?! Как штык!
Кущин газанул и скрылся за домами, но продвижение молоковоза можно было легко проследить по густому пылевому облаку.
Шишкин-младший отплевался от песчано-глиняной взвеси, обхлопал, как мог, одежду – брюки, куртку. Сплюнул, повертел головой в поисках табличек с номерами домов. Оные отсутствовали.
– Чаво, милок, выглядывашь?
Из-за невысокого забора за Шишкиным зорко наблюдала, опираясь на грабли, сухонькая маленькая старушка в меховой душегрейке.
– Здравствуйте! Не подскажите, как мне найти дом Либядовых?
– Оно-но как! – Бабуля стиснула грабли в сухоньких кулачках и, щуря глазки, обсмотрела учителя с головы до ног. Осмотром, как показалось ему, осталась недовольна.
– И какого лешего тебе у имя понадобилося?
– Да, это вам неинтересно, – отмахнулся, улыбаясь, Шишкин. – Так, где они проживают?
– Нам всё интересно! – веско заявила старушка и, перехватив грабли поудобнее, придвинулась к заборчику. – По Катькину душу заявился, али как?
– Так и есть! – Ситуация Шишкина забавляла.
– Оно-но как! – уже не так грозно сказала «грабительница», положительно реагируя на улыбку молодого учителя. – Но ежели так, то чеши, милок, вона туда, до заулка. – Бабка ткнула черенком граблей влево. – А тама, в заулочном тупичке, и будет ихний дом.
– Большое спасибо! – снова улыбнулся Шишкин и зашагал в нужном направлении. Краем глаза засёк, как бабка повисла на заборчике, уставившись ему вслед. Спустя пару минут он уже стучался в серую калитку. Стукнула дверь, и кто-то невидимый грубо проорал:
– Отпёрто! Заходи!
Голос женский, низкий, сердитый. М-да-с… Неприветливый что-то алейский народец, подумал Шишкин и толкнул калитку.
На крыльце, подбоченясь, стояла женщина лет сорока. Плотная, чернявая, с тяжёлым демоническим взглядом из-под низкого лба. Не уродина, но лицо недоброе, со зловещинкой какой-то.
– Доброе утро! – вежливо кивнул Шишкин, непроизвольно поёжившись.
– Ага, доброе! – зло ответствовала женщина. – Чего надо?
– Либятовы здесь проживают?
– И что? Ну, я Либятова.
– Вы, наверное, мама Кати?
– Ага… Явился! Ну, проходи, гость дорогой! – Либятова ненавидяще глянула на Шишкина и по-мужичьи широко шагнула в сени.
Недоумевая, даже с опаской, он двинулся следом. Из сеней через распахнутую дверь вошли на кухню. Прямо напротив двери стоял круглый стол, покрытый вышорканной клеёнкой. На столе громоздилась вымытая посуда, а за столом, лицом к дверям, сидела девчонка и перетирала полотенцем тарелки. Шишкин её сразу узнал. Оригинал совпал с фотографией в личном деле стопроцентно, только был цветным, хотя это мало что меняло.
– Здравствуй, Катя!
Девчонка в молчаливом испуге уставилась на вошедшего.
– Ага! Значит, «здравствуй, Катя»? – повторила Либятова-старшая и, снова подперев руками крутые бёдра, обернулась к дочери: – Он? Я кого спрашиваю? Он?!
Девчонка отрицательно мотнула головой и, опустив лицо, заплакала.
«Опадали с дуба листья ясеня. Ничего себе, ничего себе…» – не к месту мелькнуло у Шишкина в голове. Куда попал?.. Что-то, видимо, случилось…
– Та-ак… – протянула Либятова-старшая, повернулась всем корпусом к Шишкину и грубо спросила: – И кто ты таков? Тоже дембéль-кобель?
От родительницы Катерины веяло грозовой силой: зашибить для такой – раз плюнуть…
– Я – классный руководитель девятого класса. Кати нет в школе, и мне поручили… – буквально проблеял Шишкин, сам тому удивившись.
– Ага! Заботливый? Тут один, ага, тоже позаботился! Катька! Встань!! – скомандовала дурным ором Либятова-старшая. – Встань, я кому сказала!!!
Девчонка медленно поднялась.
– Ещё вопросы будут?! – прокричала Шишкину в лицо родительница.
Какие вопросы!.. Катькин живот красноречиво разъяснял ситуацию и отношение к её возникновению упомянутого матерью неизвестного «дембеля».
– Извините, – пролепетал Шишкин. Помедлив минуту, робко предложил: – Тогда, может, Катю на домашнее обучение оформить…
– Хватит и восьмилетки! На мамку теперя пусть учится! А ты, сердобольный, вали отседова! Вали, кому сказала!
– Извините… – Шишкин отступил в сени.
– Во-во! – ведьмой захохотала вдогонку будущая бабушка. – Кончил в тело и гуляй смело! Дорогу они тут строят! Дембеля сраные! И ты недалеко ушёл, ишь бакенбарды развел! Аристократия херова! Классный руко-водитель! Знаем, где вы ручонками своими пакостными водите! Кастрировать вас всех надо!.. Давить пакостников! Твари!.. – Дальше полился такой мат, какой Шишкин и не слышал-то никогда – кладезь для лингвистов! Вспомнилось, как в институте, когда на занятиях обсуждались генезис и тенденции ненормативной лексики, прозвучало такое наблюдение: женский мат куда круче мужского, изощрённее. Тогда это всем показалось абсурдом, отрыжкой многовековой половой дискриминации. А вот сейчас Шишкин так не думал.
Громко переводя дух, он быстрым шагом покинул кошмарное место и поспешил к черёмухе-великанше.
– Чево-то быстро ты, милок, ослободился!.. – Старая «грабительница» так и висела на заборчике. – Прогнали?
– Прогнали, – вздохнул Шишкин.
– Оне такие… Либядиха воопче людев не перевариват. Сам-то супруженик ейный от неё сбёг! Да… Сиганул, тока лапсердак-то и завернулся! Это, почитай, ишшо третьего года было… А Либядиха в позапрошлом годе и вовсе себя вдовой объявила! О как! А можа и прибила благоверного!.. – округлив глаза, громко прошептала бабка. – Спомала где-нибудь и порешила!.. Она чо угодно могёт… Собак из ружжа стреляла!.. Вот так спомала, порешила и закопала супружника! В огороде!!