Словоохотливая старушка оставила забор и грабли, шустро проковыляла к калитке. Вышла наружу и уселась на вкопанную в землю у покосившихся ворот табуретку.
– Оно-но как в жизни-то быват… От и Катька твоя от неё настрадалась, а теперича и вовсе… Катьку-то по-хорошему забрать бы отсель куды-нибудь, а? – Старушка просительно заглянула Шишкину-младшему в глаза. Помедлила и, оттянув уголок глаза сухоньким пальцем, пристально вгляделась в учителя. – А не тот ты, не тот… Тот светленький был, Катькин кавалер-то… Солдатик… Смешливый такой хлопчик, вертлявый… И вот тоже пропал… А как и его Либядиха… Ох, страсти господни!.. – Бабка опасливо посмотрела в сторону дома Либядовых и снова пристально уставилась на Шишкина. – А чего ты, мил человек, здесь ошивашься? Аль тож чего замыслил, с Либядихой на пару? – Бабка резво вскочила с табуретки, юркнула в калитку и громко щёлкнула щеколдой.
– Я – учитель из школы, – почему-то почувствовал потребность хоть как-то оправдаться Шишкин. И развеять сгущающуюся атмосферу – некий такой коктейль: «Леди Макбет Мценского уезда» и «Власть тьмы» в одном флаконе с Эдгаром По и Брэмом Стокером. Вот прямо за шиворот поползла вся эта коктейлещина! О-о-гром-ными мурашами! Старая «грабительница» с таким убеждением излагала жуткие версии, что Шишкин готов был всему этому поверить. Кабы не пообщался – и всего-то несколько минут! – с родительницей Катерины, то посмеялся бы над бабкиным бредом, но после состоявшейся встречи что-то не смеялось. А вот чтобы милиция в подпол к Либятовым заглянула или огород у этой Либядихи перекопала – такое желание росло. Детективов, что ли, в сам-деле, обчитался…
– Учитель, говоришь… Оно-но как… – протяжно и разочарованно сказала старушка. – Дык, отучилась девка. Вона, уже еле пузо таскат. Дитя бедное! Кабы ишшо не удавили, что кутёнка… Иль сама, а то и мамка-убивица подмогнёт… О-хо-хо-о…
Издали раздалось рычание автомобильного мотора, возникло и покатилось к раскидистой черёмухе облако пыли, из которого торчала голубая морда молоковоза. Завизжали тормоза.
– Сделал дело, Сергеич?! – прокричал, высовываясь из кабины, Кущин. – Давай, садись, молоко киснет!
– До свидания, извините, – сказал Шишкин калитке и с каким-то облегчением быстро влез в спасительную, как ему показалось, кабину молоковоза.
Обратную дорогу Кущин опять о чём-то балагурил, но Шишкин его не слышал. Охренел от верхалейских впечатлений. Кущин скоро понял, что учитель не в себе, и перестал донимать его болтовней. Вскорости прикатили в Кашулан, забрались на пригорок, к местной ферме.
Молодые, улыбчивые доярки принялись подтаскивать сорокалитровые фляги к машине, поднимать их наверх, где у горловины цистерны уже стоял, широко расставив ноги, Кущин – перехватывал фляги, опрокидывал их в цистерну, опускал пустую тару обратно в девичьи руки. Шишкин, глубоко вздохнув, покинул кабину и принялся помогать девушкам вздымать увесистые фляги. Не столько от неловкости отсиживаться в кабине, видя всю эту тяжёлую атлетику, сколько из желания избавиться от верхалейского кошмара.
Доярочки помощь Шишкина восприняли по-своему.
– Петрович, давно бы так! Подвози мужичков на поживу!
– Петрович! Женишка на смотрины привёз?!
– А женишок грустный какой! Оставайся, развеселим!
– Подоим в восемь рук!
Кущин осуждающе качал головой с высоты молоковозной цистерны.
– У, шалавы! Чё другое на уме есть?
– Есть, Петрович, есть! Попроси тока – враз сладку жемульку выдам!
– Слышь, кавалер! Пойдём, коровьи сиськи покажу, даже потрогашь!
Кущин с неловкой улыбкой крикнул Александру сверху:
– Ты, Сергеич, их не наповаживай! У них здоровья – не нам тягаться. Вон, как трактора, прут!
– Да мы и в остальном заводные!
– Не мешай, Петрович! Хучь подле твоего молоковоза с парнишкой потрёмся! Да и ему гагатки понюхать – скусно!
– С нетерпеньем в гости ждём! А уж мы не подведём! И напоим, и накормим, и в кроватку укладём!.. – звонко пропела одна из доярок.
– А у нас-то в Кашулане, ох и жаркие есть бани! – тут же подхватила другая. Остальные поддержали певуний дружным смехом.
Шишкин отмалчивался. После алейского рандеву отпускало медленно. Но задорные доярки не отставали.
Две довольно пышненькие молодухи переглянулись и неожиданно стиснули учителя с обоих боков. Да так стиснули, что он через их телогрейки и собственную куртку ощутил жар и мощь женской плоти. Оглушительно хохоча, шутницы тут же впечатали Шишкину в щёки по смачному поцелую.
– Слышь, кавалер, ты и завтра приезжай – по грибы пойдём, во-он к тому зароду! Сроду нету там народу! Там одни лисички – сладкие сестрички! Там одни обабки – сладенькие бабки! Там одни груздищи – сладкие пи…
– Да вы чё тут совсем посдуревали! – уже дурным голосом заорал Кущин. – Развратницы хреновы!
– Ой-ой-ой! Чья бы корова мычала! – хором закричали на него доярки.
– Да отстанете вы от нашего учителя! – спрыгнул наземь багровый Кущин. Чувствовалось, что ему крайне неудобно перед Александром – как родителю двух отпрысков, с которыми он учителю в дороге так старательно наказывал поступать по всей строгости педагогических законов.
Никак доселе не проявившая озорного таланта стройная беленькая девчушка кинулась в пристройку к коровнику. Через мгновение вынырнула оттуда с трёхлитровой банкой молока и вручила её Шишкину-младшему.
– Кушайте на здоровье!
– Спасибо, – Шишкин принял обеими руками банку, как-то неловко наклонил голову, невольно изображая неуклюжий полупоклон.
А белянка, зардевшись маковым цветом и широко распахнув бездонные синие очи, вдруг с какой-то отчаянной решимостью освободившимися руками притянула к себе голову Шишкина и обволокла его губы таким жарким, пахнувшим молоком поцелуем, что ошалевший Александр едва не выронил банку.
– Тебя Сашей зовут? – шепнула Шишкину синеглазка.
С трудом переводя дух, он только кивнул.
– А меня Таней. Таня Михайлова… Приезжай в гости, учитель Саша. Приезжай… – И всё это быстрым-быстрым шёпотом, ещё пуще заливаясь румянцем. – Ты не думай… я не такая… Очень ты мне понравился…
– Ну ты, Таньча, хучь нам чего оставь! Обглодала парня напрочь! – продолжали хохотать молодухи – Он и так-то – одне бакенбарды да усы!
– Ка-ан-чай балаган! Марш фляги мыть! – Из коровника вышла женщина лет сорока – сорока пяти, среднего роста. Телогрейка чёрная, серый платок, тёмная юбка, кирзачи, плотно обхватившие полные икры.
– Доброго здоровьичка, Авдотья Павловна! – Кущин разве что на колени не упал.
– И вам не хворать, Пётр Петрович! Дома-то как?
– Всё ладом, Авдотья Павловна!
– А это с тобой помощник?
– Это, Авдотья Павловна, наш учитель. В Верх-Алей по школьным делам ездил. Александр Сергеич Шишкин.
– Очень приятно, – протянула руку женщина. Лёгкая улыбка прямо-таки высветила на её широкоскулом лице какую-то необъяснимую добрую притягательность.
Шишкин, неловко перехватив левой рукой банку, осторожно пожал женскую ладошку, шершавую, в бугорках мозолей.
– Это, Сергеич, Авдотья Павловна – бригадирша всех этих хохотушек. Ну так мы поедем, Авдотья Павловна?
Кущин воспросил это так, что ответь ему Авдотья Павловна: «Оставайтесь» – он бы и про молоко, и про всё остальное забыл.
– С богом, Пётр Петрович! С богом!
Кущин полез в кабину, толкнул изнутри дверцу и для Александра.
– Давай, Сергеич, а то молоко – груз нежный.
– До свидания, – выдавил донельзя смущённый из-за зажатой в руках банки Шишкин и забрался в кабину как-то совсем кособоко. А может, его смущение и не из-за банки возникло, а от лёгкого взмаха девичьей руки на прощанье?
Кущин стукнул по кругляшу клаксона, «газон» коротко вякнул и, огибая коровник, осторожно сполз с бугра на дорогу.
Набрав скорость, Кущин, наконец-то внёс Шишкину ясность в состоявшееся знакомство, прокричав:
– Авдотья Павловна – наша гордость. Герой Социалистического Труда! Да!.. И депутат ещё. Самого Верховного Совета РэСэФэСээР! Чуешь, Сергеич, какие у нас люди?!
– Чую! – прокричал в ответ Шишкин.
Его снова окатил горячий сладкий озноб от поцелуя Танечки-синеглазки и её шёпота. И вся верхалейская картинка поблекла.
– …А на этих свиристёлок, Сергеич, вниманья не обращай! Кашуланские – они завсегда самые дерзкие в округе. Но и самые приглядные! – Кущин бросил на Александра такой красноречивый взгляд, что Шишкина вновь бросило в жар: «Таня… Таня Михайлова…»
Кущин высадил Александра у его калитки и умчался.
Шишкин опять минут десять обхлопывался у крыльца от жирной пыли, поплескался рукомойником, отмывая лицо, уши и шею. Потом уселся за стол, налил кружку молока, выпил залпом, налил ещё и уставился в окно. С двояким чувством. Ситуация с Катей Либятовой и – противоположная – с Танечкой Михайловой, совершенно выбили его из колеи. Лишь через какое-то время Александр почувствовал, что озяб, растопил печку и печально оглядел четыре жалких полена на железном листе перед печкой. «Вот заодно и согреюсь», – безрадостно подумалось.
Надел старую куртку, специально припасённую для хозработ, выволок из кладовки колун и с отвращением предстал перед ворохом чурок во дворе.
– Тюк, тюк, тюк, бу-ух!
Вскоре озноб улетучился. Между лопаток струился пот. И струился куда обильнее, чем прибывала кучка поленьев. В голову же лезла всякая белиберда.
Ага, вот он заявляется в этот самый Кашулан и рыщет синеокую Танечку. Интересно, как бы это выглядело? Стоит посреди улицы и оглашает оную зазывными воплями? Или устраивает подворный обход? Точно – полный балаган!.. По закону бутерброда, первыми на этот «вечный зов» должны откликнуться его дражайшие подопечные. Сбегутся на потеху, ну а следом и мужички подтянутся. С кольями, например… А кто в девятом кашуланские? Поимённо, хоть пытай, Александр ещё никого не запомнил, но вроде бы три или четыре девчонки по списку из Кашулана. Михайлова… Интересно, а вот две тёзки-пятиклашки имеют к ней какое-то отношение?.. Нет, понятно, в дочки большеваты, да и чмаровские они, но, может, родня какая-то – в соседних деревнях-сёлах родственные связи всегда переплетаются…