Он пригубил чай, держа чашку как пиалу. Зажмурившись, довольно причмокнул, став поразительно похожим на кота Матроскина:
– Хор-ро-шо! И будет ещё лучше, если…
И под чашку за чашкой физрук разразился энергичным монологом о необходимости дальнейших реабилитационных и физкультурно-оздоровительных процедур по восстановлению полнокровных функций нижней конечности Шишкина-младшего…
Сколько бы ещё Балданович «переводил с русского на русский», попивая крепчайший чай, неизвестно, но в кухню с веранды просунулась вихрастая мальчишечья голова, сообщившая о выполнении «тимуровского задания». Учителя глянули в окно: до этого унылый двор украсила аккуратная поленница. Выглядела внушительно, переведя незадачливого Железного Дровосека в ранг рачительного хозяина.
– Построиться! – скомандовал физрук, и гонец вымелся наружу.
– Ладно, давай, Сергеич, поправляйся, – распрощался Доржиев.
Но народная тропа в этот день не обезлюдела. Скопом, после окончания шестого урока, нагрянула, правда, ненадолго, чуть ли не вся женская часть педколлектива во главе с замдиректрисы по воспитательной работе Валентиной Семёновной – Весёлым Поросёнком. Нестройным хором коллеги проречитативили, что всё до свадьбы заживёт. И тоже обшарили любопытными взглядами все доступные углы.
Немного спустя, видимо, терпеливо дождавшись учительского исхода, нарисовалась стайка смущённых девятиклассниц. Они тоже пожелали Александру здоровья и обозначили тот же, что и коллеги Шишкина, срок окончательного выздоровления. Валя Кущина, узрев магнитофон, что-то порывалась спросить про записи, но юных особ, в буквальном смысле слова, спугнули школьные поварихи, притартавшие тазик восхитительного хвороста и кастрюльку с гуляшом. С хихиканьями стайка улетела.
Бабе Дусе Шишкин с радостью вернул «котлетную» кастрюлю и махровое полотенце, в которое ранее оная была укутана, что вызвало у бабы Жени плохо скрытый приступ ревности, окончательно убедивший Александра в реальности второй версии его дедуктивных размышлений, причём не в варианте сердобольности, а трезвого матримониального расчёта. Бабуси, как и предыдущие делегации, дотошно обследовали взглядами весь доступный глазам интерьер, поохали на забинтованную учительскую ногу и заверили Шишкина-младшего, что… к его бракосочетанию всё заживёт в лучшем виде. На том и раскланялись.
Потом в приливах посещений наступила удивительно продолжительная пауза, позволившая Шишкину перевести дух, облазить на коленках с мокрой тряпкой в руках пол на кухне и в «первой зале». Совершая это действо под «охи» и «ахи», Шишкин дал себе зарок сразу же по исцелению купить пару ковриков или хотя бы кусок дорожки на кухню, чтобы всех приходящих это наталкивало на мысль разуваться при входе.
Нога ныла, но острой боли не было. И это вселяло уверенность, что до районного рентгена дело не дойдёт…
– А я бы посоветовал это сделать в любом случае, – сурово сказал Ашурков. И скосил глаза на Клавочку, сидевшую на краешке стула в характерной для неё позе: столбик-тарбаган, тонкие ручки молитвенно прижаты к груди. Ни в жизнь не подумаешь, что эта «Дюймовочка» может по-начальственному орать, как она продемонстрировала в субботу у ДК.
Личико Клавочки искажало такое страдальческое выражение, словно это её настигла травма. И не банальный ушиб от колуна, а ужасные, множественные и теперь уже никогда не излечимые телесные повреждения обеих ходильных конечностей. Сострадания Клавочки заставляли Шишкина-младшего то и дело прислушиваться к ноющей стопе. В какой-то миг он даже представил себя надолго прикованным к инвалидной коляске. А выздоровление предполагало недолгий остаток жизни на костылях.
Быстро оформившийся дуэт Ашурков – Сумкина заявился к Шишкину уже в сумерках. Выслушивать очередные советы-наставления по поводу оптимального курса лечения, как и созерцать Клавочкино сопереживание, Александру быстро наскучило. Этого за день и без них наговорили и надемонстрировали. Но парочка сидела крепко. Брошенный было Шишкиным намёк на свою болезную усталость был проигнорирован, что его удивило и даже несколько обескуражило. Однако причина прояснилась довольно быстро. Гости то и дело бросали вроде как незаметные взгляды на тазик с хворостом. Нагуляли, видать, любвеобильные, аппетит!
Опять забурлил чайник. Но теперь уже Александр посвящал гостей-посетителей в таинства восточного чаепития, без зазрения совести используя полученные от Сергея Балдановича знания, правда, без «перевода с русского на русский». Ашурков – Сумкина восточные премудрости слушали с таким вниманием, что Александру хотелось выдать им по тетради для конспектирования.
Но так как более повышенный интерес парочка проявляла к хворосту, Шишкин мысленно объявил их притворщиками и чревоугодниками. М-да-с, иногда гости приходят так внезапно, что не успеваешь спрятать от них самое вкусное…
– Анекдот свежий слышали на школьную тему? – спросил Шишкин, чтобы как-то отвлечь парочку от тазика или хотя бы снизить скорость его опустошения.
– Какой? Давай! – промычал Ашурков, энергично работая челюстями и по-пылесосному втягивая в себя чай.
– Пацан в школьной столовой: «Мне три вторых». А повариха ему в ответ: «А корень из минус двух не хочешь?»
– Наши такого не скажут, – отрицательно мотнул головой Ашурков. – Они и понятия не имеют о таких высотах математики.
– Ты мне, Сергей Александрыч, одну бабушку напомнил.
– Что за бабушка? – бросил Ашурков, вытягивая из тазика самую здоровенную «хворостину».
– А ту, к которой внук пришёл с повязкой на ноге.
– Ой! – поставила чашку на стол Клавочка и с тревогой глянула на Александра. – У нас кто-то ещё покалечился?
– Да нет! – засмеялся Шишкин-младший. – Это тоже из анекдота. В общем, приходит внучок с повязкой на ноге, а бабушка, естественно, интересуется, что случилось. Внук ей и отвечает: «Голова у меня, бабуля, разболелась». – «А почему тогда повязка на ноге?» – спрашивает старушка. «Сползла, бабуль».
Две пары недоумённых глаз уставились на Александра. Коллега Ашурков даже что-то такое, от головы к ноге, сманипулировал руками, задумчиво перевёл взгляд на Клавочку, испуганно разглядывающую Александра, потом вернул взор в область тазика. Вытянув из него очередное, щедро обсыпанное сахарной пудрой лакомство, сказал:
– У нас в институте тоже были любители абстрактных анекдотов. Типа: летит по небу первая половинка крокодила. «Здравствуй, первая половинка крокодила!» – «Привет!» Летит по небу вторая половинка крокодила. «Здравствуй, вторая половинка крокодила!»… Ну и далее – соответственно… Чего в них смешного – не пойму.
Шишкин засмеялся.
– И впрямь, глупость какая-то… – сосредоточенно проговорила Клавочка, продолжая хрустеть хворостом.
– Кстати о глупости. Учитель жалуется коллеге: «Ну и класс мне попался! Объясняю теорему – не понимают. Объясняю второй раз. Не понимают! В третий раз объясняю. Сам уже понял. А они не понимают… – Александр засмеялся, но за столом слышался только хруст хвороста и пошвыркивание из чашек.
Шишкин погрустнел и вспомнил анекдот про льва, который ни с кем не мог ужиться в силу своего воинственного характера. Переводили его из вольера в вольер, пока он не оказался в загоне с зайцем и жирафой. Через пару дней царь зверей взмолился, пообещал вести себя тише воды ниже травы, только бы его перевели от этой парочки. «А что случилось?» – спросил его директор зоопарка. «Не могу больше! – заплакал лев. – Измучился! Спать хочу. Заяц, гад, весь день анекдоты рассказывает, от которых жирафа всю ночь смеётся…»
Но озвучивать анекдот Шишкин поостерёгся. Ему тоже хотелось спать. Голова от посещений давно гудела. Но не выталкивать же Клавочку с Серёженькой (друг к дружке они обращались уже только так) за порог. С грустью наблюдая за убыванием в тазике обсыпанного сахарной пудрой чудо-лакомства, Шишкин сознавал: а куда им податься в холодный сентябрьский вечер? Кавалер на постое у бабки столетней, а бабки – церберы известные; Клавочка с родителями и двумя младшими братьями живёт. Ну, тяжеловато у ребят с чувством юмора, а может, это у него перебои, на фоне травмы… Подмывало даже предложить дуэту заночевать у него. Свободная комната имеется, в кладовке на веранде – панцерное ложе, там же до сих пор не возвращённый Терентьичу «спальный комплект». Заноси и пользуйся. Стопроцентный моветон, конечно, но наше дело предложить – ваше отказаться, как поётся в одной песенке. Реакция парочки, конечно, заведомо известна. Хотя, кто их знает. Но это уже будет сводничество какое-то. А согласись они? Непроизвольное прослушивание чмоков-охов в ночную программу Шишкина-младшего не входило.
И он вздохнул с огромным облегчением, когда-таки распрощался с засидевшимся дуэтом. Даже не среагировал на очередное заверение, что всё у него до свадьбы заживет. Разве что с полусонной надеждой подумалось, что последнее, хоровое, пожелание подразумевает законное оформление в органах загса взаимоотношений скрывшегося в ночном мраке дуэта и, судя по темпу развития, долго себя ждать не заставит. Хотя, чёрт его знает. Сегодня – любовь до гроба, а завтра – дураки оба. Сколько тому примеров…
Спал без задних ног. Ничего не снилось.
Утро Шишкин-младший встретил в самом дурном расположении духа. Можно сказать, в глубочайшем духовном похмелье. Даже припомнился чей-то афоризм, что похмелье – это месть уцелевших нервных клеток за погибших товарищей.
Нога противно ныла. Нет, хуже с ногой не стало. Можно уже вполне сносно ковылять. Но эти, вчерашние, многочисленные, исполненные сольно и хоровыми группами уверения, что до свадьбы всё заживёт… Не-ет! Хорошее дело браком не назовут! Не так ли гласит народная мудрость? А сомневаться в мудрости народа – грех ещё тот!
Это, вон, пусть ашурковы-сумкины женятся, если «уж замуж невтерпёж», коли они такие правильные и сурьёзные. Ашурков будет трескать яички, а Клавочка печь ему тазы хвороста… И так никуда не годное настроение тут же рухнуло на самое дно проявившей махровую скаредность души. Это же надо! Ничего особенного из себя не представляющая парочка, а хворост метут – залюбуешься! Проводив вчера засидевшийся дуэт, Шишкин глянул в тазик: сиротливо прижались на дне друг к другу несколько изломанных хворостинок, – и всё! Саранча к посевам более милосердна…