Тело он обернул в одну из ее собственных изношенных простыней и положил в свою небольшую прихожую. Распаковал наматрасник и сразу понял, что ничего не получится. Слишком тонкий и — он задрожал — слишком прозрачный. В это заворачивать нельзя, иначе будут неприятности похлеще предыдущих — ведь старуху Чосер будут искать. Остается одно — подождать до завтра и попробовать раздобыть более плотный пакет.
Спина снова заболела. Напрасно он тащил это тяжеленное тело по лестнице. Но выбора не было. И придется снова его тащить, потому что иначе он не сможет впустить в квартиру тех, кому вздумается прийти. Помимо всего прочего, воспалилась лодыжка, оцарапанная котом. Она покраснела и раздулась, и Микс испугался, что на когтях Отто была какая-то зараза. Но жизнь важнее боли, и, втащив тело в гостиную, он бросил его в угол и придвинул туда бар.
Присутствие трупа не давало ему покоя, так что пришлось переместиться сначала в кухню, а затем в спальню. Как можно расслабиться в комнате, в углу которой лежит мертвое тело, пусть и завернутое в простыню? В спальне было лучше, немного лучше. Микс лежал на кровати и думал, что завтра отыщет более плотный и прочный пакет, затем положит старуху в этот пакет и спрячет под половицами. А затем выбросит это из головы и забудет.
Нерисса с отцом поехали на прогулку. Она была его единственной дочерью и младшим ребенком. Не то чтобы он любил дочь больше сыновей — он любил ее по-другому, отчасти потому, что она была долгожданной девочкой, отчасти потому, что ее кожа была почти столь же темной, как у него самого. Сыновья пошли в мать. Более светлокожие, высокие, красивые и преуспевающие. Отец гордился ими, но они не были похожи на его сородичей, чьи женщины славились красотой — как Нерисса и его старая мать. И он, не по религиозной или ритуальной причине, а просто потому, что всегда так делал, взял отгул на работе, и они с Нериссой отправились в дом престарелых в Гринфорде, где жила его мать. А также повез ей цветущее африканское растение и лучшее манго, которое сумел найти — мякоть которого, увы, не истекала соком.
В автомобиле Нерисса обмотала голову замечательным бело-розовым и изумрудным тюрбаном, поскольку бабушка считала, что именно так должна выглядеть нарядная женщина. Так что Нериссе пришлось надеть еще и зеленый сарафан с рубиновой окантовкой и стать похожей на жену вождя. Они с отцом осчастливили бабушку своим визитом и поели разных вкусностей, и теперь Нерисса собиралась поголодать. Они сели в машину и направились туда, где собирались провести остаток дня. Каждый год — в разных местах. В прошлом году это был Морской музей в Гринвиче, а на сей раз они выбрали Хэмптонский дворец правосудия. Прежде чем они добрались туда, Нерисса раскрутила тюрбан, собрала волосы в хвост и надела большие темные очки, чтобы ее никто не узнал. Сарафан снимать не стала.
Пока они бродили по дворцу, день прояснился. Нерисса порывисто призналась отцу, что влюбилась в Дарела Джонса.
— Но ты не слишком хорошо его знаешь, да? — спросил Том.
— Не слишком, — ответила она. — Я не видела его с тех пор, как мы все ходили к нему на обед. Но… Я знаю, что люблю его уже много лет. С тех пор, как они стали нашими соседями.
— Любит ли он тебя, моя дорогая? — поинтересовался отец.
— Вряд ли, папа. Сейчас — нет. Если бы любил, это было бы заметно. Он пригласил бы меня куда-нибудь еще.
Они пообедали в итальянском ресторане в Хэмптоне — его открыл Том, который неплохо в них разбирался. Пока они ели заказанные блюда — вернее, Том ел, а Нерисса притворялась, что никак не может доесть, — он сказал, что, поскольку она красива и добра, безразличие Дарела не связано ни с ее внешностью, ни с характером.
— Я предполагаю, что случай доктора Фелла,[3] — сказал Том.
— Кто такой доктор Фелл?
— Я не люблю вас, доктор Фелл,
Причину не могу назвать,
Но честно вам могу сказать,
Что не люблю вас, доктор Фелл, — продекламировал Том.
— Надеюсь, это не так, — произнесла Нерисса, — потому что так неправильно.
— Любовь — странная штука, — сказал отец. — Твоя мать была красивой и до сих пор красива, но я не знаю, почему влюбился в нее, и бог знает, почему она влюбилась в меня. Твоя бабушка сказала бы, что раньше было проще — жених и родители девочки обо всем договаривались, и парень получал стадо коз и несколько бушелей зерна вместе с невестой.
— Дарел не сможет держать коз в Докленде, — возразила Нерисса, — и я не представляю, что бы он делал с бушелями зерна. Он сказал, что, если мой преследователь начнет приставать, я должна позвонить ему, и он приедет. В любое время дня или ночи.
— Он пристает? — с тревогой спросил Том.
— В общем, нет. Я не видела его неделю.
— Что ж, если увидишь, позвони Дарелу и убей одним выстрелом двух зайцев.
Нерисса задумалась.
— Честно говоря, мне совсем не хочется, чтобы этот тип снова появлялся.
— Подумай хорошенько. А вдруг хочется?
На следующий день рано утром Куини и Оливия встретились в особняке Сент-Блейз и обсудили положение вещей. Обе возмущались, что Гвендолин куда-то исчезла, не поставив их в известность. Они сидели в гостиной, разложив две чистые салфетки на диване, пили растворимый кофе, который приготовила Оливия, и закусывали печеньем, что принесла Куини. Сомнительных продуктов с кухни Гвендолин они брать не стали.
— В комнате грязно, — сказала Оливия. — Во всем доме грязно.
Она ополоснула чашки кипятком перед тем, как налить в них кофе.
— Милая, мы прекрасно это знаем, но, слава богу, мы здесь не живем. И у меня, в отличие от тебя, никакого желания отмывать весь дом, пока бедная Гвендолин где-то далеко. Ты видела, как она среагировала на чистую кухню. Надо заниматься своими делами и не вмешиваться в ее.
— Я вообще не могу понять, почему она уехала. Все годы, что я знаю Гвен, она никогда не уезжала далеко.
— И никогда не упоминала друзей в Кембридже.
— Но у профессора, возможно, там были знакомые. Это вполне вероятно.
— Может быть, — согласилась Куини, — но почему она не рассказывала о них? И ты знаешь, дорогая, для людей ее возраста (Гвендолин была десятью годами старше ее и двенадцатью старше Олив) требуется целая эпоха, чтобы подготовиться к отъезду. Я помню, как мама, когда ей было за восемьдесят, собиралась по две недели, при этом она всего лишь ездила к моему брату. Обсуждала все «за» и «против» каждый день. Ехать утром или днем? Каким поездом? Просить, чтобы сын встретил ее, или сам догадается? Тебе это тоже известно. И с Гвендолин было бы так же. Нет, даже хуже.
— Хорошо, тогда я не знаю. Выпей кофе, пока он не остыл.
— Прости, Олив, но я не могу. У него вкус моющего средства. Как думаешь, у Гвен есть записная книжка? Можно там посмотреть адрес.
Они прошлись по комнате, отпуская замечания насчет грязи и паутины, и принялись вытаскивать книги из шкафа, поднимая тучу пыли. И тут Микс спустился в прихожую. Когда старухи вошли в дом, он уже шел вниз по лестнице, отправляясь на поиски плотного полиэтиленового пакета. Услышав их голоса, сначала вернулся к себе, а потом решил, что лучше подойти к ним и, что еще важнее, попросить, чтобы они отдали ключи от дома.
За несколько мгновений до того, как он вошел в гостиную, Олив нашла древнюю записную книжку Гвендолин в ящике среди обрывком бумаги, сломанных карандашей, английских булавок, резинок, старинных электрических штепселей и полусотни использованных чековых книжек, в которых остались одни корешки. Когда вошел Микс, она просматривала начало книжки.
— О, доброе утро, мистер Селлини.
— Привет, — ответил Микс.
— Мы только что задавали себе вопрос, не знаете ли вы случайно имена друзей, к которым уехала мисс Чосер?
— Нет, не знаю. Она не говорила.
— Мы должны разузнать, — сказала Куини. — Это так не похоже на нее — уехать, не сказав ни слова. — И Куини подарила Миксу одну из тех улыбок, что разили мужчин наповал, когда ей было восемнадцать, и положила ладонь на его руку. В конце концов, он же мужчина. — Мы думали, что вам она призналась.
Он не ответил.
— Вы отдадите мне ключи?
— Какие? — резко спросила Оливия.
— От этого дома. Они вам сейчас не нужны, раз хозяйка уехала.
— Нет, нужны. Мы будем присматривать за домом, пока ее нет. И еще. Я отдам ключи лично мисс Чосер, и никому больше. Вам понятно?
— Понятно. Да не волнуйтесь так. — Микс отвернулся и бросил через плечо: — В вашем возрасте от этого поднимается давление.
Зря это он. Хотя Олив, казалось, не отреагировала. Ничего не сказала ни ему, ни Куини, даже когда входная дверь закрылась за ним. Села на покрытый салфеткой диван и продолжила листать записную книжку Гвендолин.
— Какой грубиян, — произнесла Куини.
— Да. В этой книжке нет ни одного кембриджского адреса.
— Возможно, она знает их так хорошо, что ей не нужно записывать.
— В ее возрасте можно забыть свое собственное имя, если не записать.
Олив закрыла книжку.
— Что будем делать? Мы не можем так все оставить. Вчера Гвен выглядела очень нездоровой. В таком состоянии надо лежать в кровати. А тут взяла и уехала к людям, о которых никто никогда не слышал, в Кембридж.
— Знаешь, дорогая, я не доверяю этому Селлини ни на йоту.
— Тогда зачем же ты так кокетливо ему улыбалась? — озадаченно спросила Олив.
Ему нужно было сходить в хозяйственный магазин, но он боялся оставлять этих старых ведьм свободно хозяйничать в доме. Они обязательно продолжат поиски. А вдруг старуха Чосер где-то держала ключ от его квартиры? Микс никогда ее не спрашивал, и, насколько он знал, она не заходила к нему в его отсутствие. Но если ключ был, они обязательно найдут его. Микс не стал рисковать и уходить.
Он сидел на верхней ступени плиточного пролета и слушал. Услышал, как они вышли из гостиной. Услышал их пронзительный щебет. Как хищные птицы, подумал Микс, вороны, которые клюют погибших животных по краям автострады. Мертвые животные — эти слова напомнили ему о теле, которое лежит, плохо завернутое, позади бара. В квартире было очень тепло. Он помнил, что случилось с телом Данилы, когда стало жарко, и открыл окна.