ся в жестком регламенте научных экспериментов и был уверен, что сумеет проверить результаты Понса — Флейшмана не хуже любого другого. В итоге и его карьеру это привело к унизительному краху.
Первое сообщение Майлса, впоследствии включенное в доклад Консультативного совета, отметало любую мистику. Он, недолго думая, разыскал у себя в лаборатории подходящий кусок палладия и неделю подряд вымачивал его в тяжелой воде, рассчитывая, что металл «пропитается» дейтерием. Затем снятую с него стружку Майлс поместил в гальваническую ванну, включил питание и… Ничего не произошло. Ни избыточного тепловыделения, ни единого намека на ядерную реакцию. Полный ноль. О чем Майлс и сообщил, присоединив еще один отрицательный отзыв к растущей стопке свидетельств против Понса и Флейшмана.
Возможно, для него дело этим и кончилось бы, однако некоторые коллеги, с чьим мнением Майлс привык считаться, продолжали сообщать о хаотических колебаниях температуры во время своих опытов. Майлс решил возобновить попытки. Вплоть до августа 1989-го ничего не менялось. А затем Флейшман прислал ему письмо с советом испытать палладий марки «Johnson Matthey Material А», которым пользовался сам. Майлс заказал партию этого сплава и стал работать с ним. Результаты были опубликованы в декабрьском номере «Журнала электроаналитической химии» за 1990 год. В каждом из восьми серийных экспериментов новые образцы палладия выделили энергии на 30–50 процентов больше, чем поглотили.
Смысл журнальной заметки был куда глубже, нежели подсказывало ее скромное оформление. Пресса на сей раз не выказала внимания, хотя Майлс, по сути, сообщал, что подтвердил открытие Понса — Флейшмана, получив аналогичный результат при равных исходных условиях. Однако даже такая сдержанность его не спасла.
До 1996 года Майлс имел довольно надежное прикрытие. Начальник его лаборатории в управлении ВМС, химик Роберт Новак, добился скромного финансирования для программы холодного синтеза и долгое время защищал ее от нападок скептиков, не желавших отдавать ни крохи федерального бюджета в руки тех, кого они прозвали «холодняком». Новак не отвернулся от Майлса и в тяжелые дни: в 1992–1994 годы тому ни разу не удалось повторить первоначальный успех. Металлурги из соседней лаборатории, снабжавшие Майлса палладиевыми электродами, убили следующие два года на поиски правильного рецепта плавки, — и тут терпение боссов лопнуло. В тот самый момент, когда нужный состав был наконец найден и дейтериевая грелка Майлса снова начала выдавать на 30–40 процентов больше энергии, чем было на входе, программа попала под секвестр.
Многим исследователям удалось перевестись в другие подразделения, но только не Мелвину Майлсу. Его шеф Роберт Новак перешел в Агентство по перспективным оборонным проектам, преемник же объявил Майлсу, что тот «практически нетрудоспособен». Время Пентагона — деньги налогоплательщиков, а в новой атмосфере никто не желал покупать труд прожектера, запятнавшего себя возней с «холодняком». Тут уже и сотни статей и сообщений за подписью Майлса, одобренных ведущими научными изданиями, не значили больше ничего. Автора отправили заниматься конторской работой на складе. Так по милости холодного синтеза флотский ученый завершил свою исследовательскую карьеру и вместо атомов стал рекомбинировать картонки в дискретных структурах стеллажей. Мораль? Связаться с данной темой — вернейший способ погубить свою репутацию. Участи сей не смог избежать даже нобелевский лауреат.
Джулиан Швингер скончался в июле 1994 года от рака поджелудочной железы. В его некрологе, опубликованном в журнале «Нейчур», прямо не говорилось об опытах с холодным синтезом, зато там содержался намек на некую «ложку дегтя в бочке меда, омрачившую последние годы его жизни». Правда, вспомнили и об отказе Швингера следовать новым веяниям и модам в теоретической физике — «спекуляциям, не получившим адекватного экспериментального подтверждения», — но наряду с этим сообщили о его «все большем отдалении и даже некотором отчуждении от мирового сообщества физиков».
Дегтя Швингеру пришлось отведать, несомненно, больше, чем меда. Самой обычной реакцией штатных критиков на его интерес к холодному синтезу было пренебрежение. В 1991-м, за три года до смерти, он говорил: «…тяга к конформизму переходит все границы. В этом я убедился, когда редакции одна за другой стали отклонять мои статьи, ссылаясь на желчные выпады анонимных рецензентов. Для науки замена объективного анализа цензурой смерти подобна»[8].
Своему «роману» с холодным синтезом Швингер подвел итог в записках, увидевших свет лишь через пять месяцев после его смерти, на конференции по УТС. «Как мог бы высказаться шекспировский Полоний: ни в вере, ни в неверье не упорствуй… — писал Швингер. — С самого начала меня волновала не корректность результатов Понса и Флейшмана, но принципиальная возможность дать определение тому механизму, что производит ядерную энергию в ходе взаимодействий на атомном, химическом уровне».
Швингер не раз пытался объяснить эту аномалию, написав восемь теоретических работ. Ни одна гипотеза не пригодилась, однако ученый не сдавался: похоже, эксперимент Понса — Флейшмана поставил перед ним вопрос, волновавший Швингера до конца дней. И вопрос этот заключался не в том, всё ли правильно делали эти двое, а в том, что дал их опыт для постижения стоящей за ним проблемы. Возможно ли получать ядерную энергию, манипулируя атомами в ходе химических реакций? Как бы то ни было, человек, приложивший руку к созданию научной теории, которую газета «Нью-Йорк таймс» в своем номере от 9 апреля 1989 года назвала «одним из немногих безусловных триумфов физики в двадцатом веке», счел поиски ответа достойным завершением своей жизни.
Одно только это заставляет отнестись к холодному синтезу всерьез, и тут стоит отметить, что особый интерес Швингера к аномалиям проявился еще в некоторых его ранних работах. Вскоре после Второй мировой войны эксперименты показали, что сверхтонкая структура спектральных линий водорода, обусловленная взаимодействием магнитного момента атомного ядра с магнитным полем электронов, расходится со стандартной теоретической моделью, построенной британским физиком Полем Дираком. Швингер загорелся идеей объяснить это, но проявил предусмотрительность. Один из тогдашних исследователей нового феномена, гарвардский физик Норман Рамси, вспоминал, что Швингер не собирался тратить свое время, если проблема окажется пустышкой:
«Швингер пригласил меня на ленч и стал выпытывать о надежности экспериментов с аномальной сверхтонкой структурой. Он сказал, что мог бы, как ему казалось, дать объяснение, но для этого нужно было сформулировать релятивистскую теорию КЭД; больше всего его волновал вопрос: а стоит ли вообще браться за такую работу — вдруг сверхтонкая аномалия окажется фикцией? Я ответил, что убежден в ее реальности. Только тогда он энергично занялся этой проблемой».
30 декабря 1947 года редакция журнала «Физическое обозрение» получила его трактовку аномалии. Для этого понадобилась оригинальная комбинация эйнштейновской теории относительности с квантовой электродинамикой. В журнале к работе Швингера отнеслись с должным вниманием, и она стала первым опытом применения релятивистской КЭД, ныне важной составляющей теоретической физики. Но если Швингер предпочел убедиться в реальности водородной аномалии, прежде чем включаться с полной отдачей в ее изучение, то он, надо думать, удостоверился аналогичным путем и в перспективности холодного синтеза.
Впрочем, наука, она не о людях и их судьбах, и, что бы ни происходило, подлинные аномалии остаются на своих местах, потому как им просто некуда деваться. Загадка холодного синтеза пережила смерть Швингера, отставку Майлса и публичное бичевание, которому подверглись Понс с Флейшманом; в конце концов в 2004 году Министерство энергетики США признало в отчетном докладе, что опыты холодного синтеза могут иметь некоторое значение, и порекомендовало финансирующим организациям «поддержать наиболее обоснованные и тщательно рассмотренные заявки» на эксперименты в этой области.
Упомянутый документ стал итогом первой ревизии свидетельств, которые копились со времен доклада Консультативного совета по энергетическим исследованиям, выпущенного на скорую руку в 1989 году. С тех пор, конечно, изменилось многое: к примеру, флотские ученые издали двухтомный сборник, посвященный десятилетию изучения холодного синтеза. Однако самое интересное, что выплыло на свет за минувшее время, — это то, каким образом были внесены поправки в одно из первых заключений (и самое проклятущее из них!) по поводу эксперимента Понса и Флейшмана.
Когда эти двое выступили на пресс-конференции, началась гонка за то, чтобы подтвердить или опровергнуть результаты эксперимента, и в этой гонке были три главных бегуна — Массачусетский технологический институт, Калифорнийский технологический институт и британский Исследовательский центр по атомной энергии «Харуэлл». Заключение, сделанное в каком-либо из этих влиятельных научных учреждений, перевесило бы положительные или отрицательные отзывы любых других исследовательских коллективов в целом мире. Когда же все три тяжеловеса заявили в унисон, что они не наблюдали ни малейшего повышения температуры, это прозвучало панихидой по холодному термоядерному синтезу.
Однако сообщение из Массачусетского технологического института было не совсем точным. Впоследствии специалисты МТИ признали, что в их попытке повторить эксперимент Понса — Флейшмана вода действительно нагрелась сильнее, чем можно было ожидать. Хотя этот отчет никогда не публиковался отдельно, необходимые данные имеются в позднейшем приложении к экспертной документации.
Поворот на 180 градусов произошел после того, как окончательное заключение МТИ попало в руки видного научного автора, преподавателя этого института, ныне покойного Юджина Франклина Маллова. Заключение было датировано 13 июля 1989 года. В нем не отмечалось повышенного тепловыделения при повторном эксперименте, и тем самым на холодном синтезе ставился жирный крест. Однако потом Маллов раздобыл более ранний проект отчета, детализирующий результаты той же серии опытов. Этот отчет был датирован 10 июля, и в нем фигурирует избыточная температура. То есть надо понимать, что три дня спустя данные были подвергнуты коррекции в «правильную» сторону. Маллов официально обжаловал заключение, а затем уволился из института в знак протеста.