Да, пряха не может повлиять на собственную судьбу, как бы ей этого ни хотелось, но ничто не мешает ей сделать так, и удачу на сегодня я призывала не к себе, а к Рейке, что же касается Гнусаря… что ж, он сам напросился.
— Ты очень, очень красивая, — он склонился и громко втянул воздух возле моего лица. — И пахнешь сладко, как цветы чамуки. Притягательно и голову дурманит. Я ни о чем другом думать не могу, кроме как о том, что разложу тебя на кровати. Или прямо на полу. Или возьму стоя, у стеночки… Разденься! Полностью!
И сам сбросил с себя халат, нетерпеливо сверкая глазами и кривя в оскале тонкие губы.
Во рту у меня пересохло от страха, и я медленно подняла руку к горлу, нащупывая верхнюю пуговичку на костюме для занятий борьбой, том самом, что Рэйху мне когда-то из самой Ильмы выписал.
— Скорее! — поторопил Гнусарь, сбрасывая с себя брюки. Нательного белья на нем не было, и я вздрогнула, увидев, как дергается его красно-синее вздувшееся, влажное нечто, которое никто в здравом рассудке не стал бы называть достоинством.
«Мор-р-рги! — мысленно взвыла я. — Если ЭТО приблизится ко мне хоть на полграна, меня точно вырвет!»
Я сглотнула горькую слюну и принялась молиться всем известным мне богам, чтобы мой амулет поскорее действовать начал, а Гнусарь, заметив, как дернулось мое горло, улыбнулся и прохрипел:
— Нравится?
Живая вода! О чем он? Как это может кому-то нравиться?
— Я умею им пользоваться, не волнуйся, детка. Тебе будет очень-очень хорошо… И мне тоже, — он ухмыльнулся. — Хочу, чтобы ты взяла его в рот, моя сладкая суаль. Давно хочу, с того самого дня, как впервые увидел, как ты взволнованно кусаешь свои очаровательные пухленькие губки, которые просто созданы для того, чтобы вбивать между ними мужской член… Морги! Да что ты возишься-то так долго! Иди сюда, я сам тебя раздену.
Он двумя руками ухватился за ворот моей куртки, будто собирался разорвать ее сверху донизу, и я едва не заорала от ужаса, но тут в двери настойчиво постучали.
— Твою мать, — рыкнул Гнусарь, оглядываясь назад. — Кто там?
— Хозяин, я знаю, вы не велели вас беспокоить, но вас Папаша разыскивает по какому-то срочному делу.
Оки-са-Но мерзко выругался, а у меня от облегчения прямо ноги подкосились.
— Твою же… Сейчас буду! — он бросил на меня бешеный взгляд и заскрипел зубами, а потом притянул меня к себе за шею и так больно укусил за край уха, что я вскрикнула. — Все равно возьму тебя. Сегодня. Чтоб к моему возвращению была голой и в постели. Все поняла?
— Да, мой господин, — пробормотала я, не веря в собственное счастье и одновременно костеря на чем свет стоит себя и Рейку за глупый план. Морги с ним, с браслетиком. Морги с Папашей и его яростным желанием изловить аферистов. Надо было соглашаться на предложение Роя, а не играть в благовоспитанных дев!
Оки-са-Но ушел, злобно шарахнув дверью, и я услышала, как в замке два раза повернулся ключ. Подождала минутку-другую, не вернется ли хозяин, и только после этого огляделась по сторонам. Тисненую бумагу решила особо не прятать, просто бросила несколько листков к стопке документов, лежавших на краю стола — стоило, конечно, почитать, что там у Гнусаря за тайны, если он их на квартире, о которой якобы никто не знает, прячет (ха-ха три раза! Папаша Мо знает все и обо всех! А если не знает, то подозревает, как в нашем с Рейкой случае), но я до моргов боялась, что Оки-са-Но вернется до того, как я отсюда уберусь. И его гнусную рожу, и тонкие губы, и омерзительное мужское достоинство видеть еще раз мне совсем-совсем не хотелось. И так гадкий отросток мне теперь в кошмарных снах сниться будет…
Передернув плечами, я поискала глазами, куда бы спрятать мешочек с казенным золотом, и решила, что лучшим местом станет шкаф с постельным бельем. Выдохнула, не зная, где искать браслетик Мори, и понимая, что красть и заменять его другим полностью бесполезно. Если Гнусарь расскажет Папаше о том, что ему удалось узнать, местному авторитету ничто не помешает прийти в наш дом с обыском и перерыть там все вверх дном, и что-то мне подсказывало, что, как мы ни старайся, что-нибудь он все равно найдет: помимо Мори у нас был еще и Ряу — большой любитель тащить что ни попадя под печку и играть со всем, на что глаз упадет.
— Ох, надо было, надо было соглашаться с Роем, — в очередной раз вздохнула я и распахнула окно, выглядывая, нет ли кого снаружи, и одновременно прислушиваясь к тому, что происходит внутри дома, а сама в это время думала:
«Морги, Рейка меня поедом съест за то, что я браслетик не нашла… — на улице никого не было видно, и я, завязав джу и накинув на плечи шубку, выбралась наружу, вцепившись руками в край подоконника и пытаясь ногами нащупать какую-то опору. — А может и нет, может, все к лучшему… Может, так и надо. Я ведь сплела ей браслет на удачу. А вдруг ее удача немножко затронет и меня, и Мори, и Роя с Ряу?.. — я помнила, что здесь было довольно высоко, но не настолько, чтобы что-то повредить себе во время падения, но все равно не могла собраться с силами и разжать пальцы. — Что, если Гнусарь пойдет сейчас на встречу с Папашей, и ему на голову случайно камень упадет. Или, может, не камень. Может, он поскользнется и ударится затылком о камень на мостовой, после чего ему напрочь отшибет память. А что? Отличный выход из ситуации был бы… Надо будет спросить у Рэйху, нет ли какой-нибудь руны, которая может повлиять на координацию движений…»
И тут меня кто-то схватил за ноги, негромко предложив:
— Прыгай, я держу.
Нет, сначала-то я чуть от страху не померла, а потом, когда поняла, что голос совершенно точно не Гнусаревский, прыгнула. А этот держатель-спасатель доморощенный, вместо того, чтобы на ноги девушку поставить, сначала облапали всю, а потом еще и ухмыльнулся довольно, мол, вон я какой. Ух, как я хотела этому герою в глаз засветить, слов нет, чтоб передать, как сильно. Уж я бы на него все зло, что на род мужской накопилось, вылила бы, если бы глаз за форменный мундир шерха не зацепился.
«Так вот он какой!» — подумала я и, сглотнув, улыбнулась — мы с Рейкой его, мундир, в смысле, себе совсем не так представляли. Кстати, о Рейке! Где она шляется и почему этот мужик все еще одет, в хорошем смысле этого слова.
— Ой, а вы шерх, да? Настоящий? — чувствуя себя полнейшей дурой, спросила я и осторожно огляделась по сторонам, прекрасно понимая, что раз шерх тут, то и подружка где-то прячется, вот только почему ее до сих пор не видно? Амулет-то счастливый у нее, не у меня.
— Самый настоящий, — ответил шерх и, сверкнув синим смешливым глазом, добавил:
— Рыба моя.
И меня внезапно словно ледяной водой окатили. Сердце затрепыхалось в груди, будто корька, которую приливом на берег выбросило, и даже в глазах потемнело, потому что в лице незнакомого шерха на миг показалось что-то такое знакомое-знакомое, чему и слова-то подобрать нельзя было…
— Тебя это пугает? — заботливо спросил он и наклонился, внимательно вглядываясь мне в глаза — хвала Живой воде, мне хватило ума повязать джу не абы как, а самым что ни на есть традиционным способом, уж и не знаю, почему. Я чаще шапочку Рейкину надевала, или все тот же джу, но не по старинки, а на новомодный манер, завязав концы в массивный узел на затылке.
Потрясла головой, то ли отгоняя непонятное, пугающе щемящее чувство, возникшее где-то под левой лопаткой, то ли отвечая на вопрос молодого шерха. Нет, он меня не пугал. Меня, скорее, пугала собственная странная реакция. Он еще о чем-то спрашивал, а я отвечала, кажется, невпопад, а сама смотрела в его голубые глаза и думала, что бедняге, видать, холодно в этом мундирчике-то. Вон губы как побледнели, а на щеках ни следа от морозного румянца — первый признак если не полного или частичного обморожения, то уж точно того, что человек промерз до костей.
— Может, тебя обидел кто? — вдруг спросил этот странный шерх и почему-то раздраженно повел смоляной бровью. — Помощь нужна? Могу разобраться…
Чувство было такое, словно меня дикий васк копытом лягнул прямо в грудь.
— Разобраться? — я зачем-то подняла руку и потрогала ткань вожделенного мундира. — Слушай, холодно небось…
Он удивленно моргнул, а потом, коротко вскрикнув, закатил глаза и свалился прямо к моим ногам. Рейке все-таки улыбнулось счастье и она смогла найти и шерха, и совершенно забывшую о реальности меня.
Хотя какое уж там счастье?! Как вспомню, как мы под чернеющим предгрозовым небом под гору тащили парня, сгрузив его бессознательное тельце на детский скат, так вздрогну. Потому что шерх этот только на вид казался тощим, а на поверку весил, как туша домашнего откормленного васка, я упрела вся, пока мы его до Храма дотащили… А когда раздевать начали, от меня вообще пар, как от печки валил, несмотря на то, что с неба давно уже сыпала снежная крупа, из-за которой на четверть сома ничего видно не было.
— Эр!! — перекрикивая вой вьюги, проорала Рейка. — Не спи на ходу! Идем скорее! Время уходит, а мне надо еще Инайе пару ласковых пропеть, повезет, если успею, пока остальные девчонки-помощницы не пришли.
Повезло.
Один раз. А потом — как отрезало. Будто проклял кто или сглазил… потому что и с землячками переговорить не успели, потому что нас вездесущий шерх опередил. И мало того, что опередил, мало того, что узнал, что год назад в Лэнар прибыли не двенадцать, а тринадцать королевских жертвенных девственниц, так ему еще наши сплетницы умудрились про меня такой ерунды на уши навешать, что волосы дыбом… ну, как про меня?.. Они-то рассказывали про вдову Эстэри-на-Йо-на-Куули… Про характер мой — ее — гадкий, про нрав дурной, да про то, как я едва половину Большого Озера не изничтожила, пока в комнату Короля прорывалась… а я слушала и удивлялась. Вот же балаболки! Даже близко меня не помнят — а как иначе, если ни одна из них меня не узнала, пока я их на постой устраивала? — но языками при этом чешут будь здоров. И врут, как сивые морги, и заигрывают со столичным шерхом так нагло и откровенно, что у меня от стыда уши краснели и щеки пятнами покрывались.