— Ну тебя, зануду, — проворчала Рейка, заметив мой затравленный взгляд. — Вот увидишь, все само собой образуется. У меня всегда так…
— А у меня нет, — буркнула я и поторопилась свернуть разговор до того, как моя встрепенувшаяся совесть не начала меня поедом есть:
— Пойдем спать, а? Устала я что-то…
А утром из домика через дорогу прилетела радостная весточка о том, что Папаша окончательно пришел в себя, с одной, правда, оговоркой: в результате удара у старого обжоры начисто отшибло память.
— Полнейшее нарушение памяти, — со скорбным видом сообщил лекарь, а я чуть в обморок не рухнула от счастья.
— Совсем, что ли, память отшибло? — неумело маскируя совершенно не мотивированную с точки зрения постороннего радость за приступом кашля, спросила Рейка.
— Начисто, — тряхнул головой лекарь, но только после короткого визита, на котором он настаивал, мы вспомнили, что в Красных Горах говорили об этом специалисте широкого профиля: «Выслушай все, что доктор скажет, и раздели на десять». Ибо про блокнотик и должников Папаша не забыл. Да и хитрым глазом поблескивал так, что даже Мори было понятно, что это нарушение памяти — чистой воды блеф. Неясными были лишь причины, побудившие старого обжору на этот блеф решиться… И я, если честно, об этих причинах совершенно не хотела знать. Как говорится, меньше знаешь — лучше спишь. Мы с Рейкой прекрасно понимали, что рано или поздно Папаша обо всем «вспомнит», а возможно, даже спросит с нас за смерть своего помощника, если попросту не убьет, посчитав причастными к его гибели, но пока радовались этой маленькой передышке.
И что-то мне подсказывало, что благодарить за нее мы с Рейкой должны были Кэйнаро-на-Рити. Того самого, у которого волосы черные, а взгляд синий-синий, цепкий, до самой души пробирающий. Ох, пробирающий…
После приснопамятного вечера с купанием, будь оно проклято, до сих пор краснею, как вспомню прикосновение обжигающего мужского взгляда к моему полуобнаженному телу, господин ворнет каждый вечер, без исключения, проводил в нашем доме. И главное, как только успевает все? И расследование это ведет — ведет же!! мужики на марше каждое утро сплетничают о том, что и у кого столичный шерх намедни выспрашивал, — и о работе в Храме не забывает (эти слухи не с марша, эти Рейка из Храма сама приносила), и каждый вечер заглядывает к нам на огонек. Сидит, улыбается, вопросы задает и смотрит. Смотрит так, что у меня иногда сердце срывается с положенного ему места и проваливается прямо в желудок, где и ворочается сладко и щекотно.
И вот эта вот сладкая щекотка каким-то образом влияет на мой мыслительный процесс. А чем иначе объяснить тот факт, что одним прекрасным вечером я поддалась на невыносимую провокацию синих глаз и совершила прямо-таки нечеловеческую глупость.
Однако перед тем как рассказывать о том, что же я натворила благодаря временному помешательству, надо, пожалуй, упомянуть еще об одном событии, которое всколыхнуло Красные Горы. Случилось это через день после того, как стало известно о смерти Оки-са-Но.
Ранним зимним утром, когда продрогшее за ночь солнце еще не спешило выкатываться на небосвод, усеянный по-зимнему яркими звездами, а большинство мирных жителей нашего городка мирно посапывало в своих постелях, жена молочника Винейя-на-Лури, позевывая и лениво заправляя концы джу, повязанного на манер простого платка, вышла из дома и скрылась в стайнике, откуда спустя несколько минут послышался размеренный звенящий звук, какой бывает, когда струя молока ударяется о дно пустой еще доенки. Вскоре к хозяйке присоединились два наемных работника, подтянулся и муж с сыновьями. Винейя окинула довольным взглядом мерно жующих в своих стойлах лэки, кивнула и проговорила вслух, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Ну, вы пока тут без меня справляйтесь, а я, пока еще не рассвело, снесу мэтру Ди-на свеженького молочка. Ихнея кухарка страх до чего ругается, если я ей уже остывшее доношу.
Никто из мужчин Винейе ничего не ответил, лишь муж поднял голову и, бросив в ее сторону короткий взгляд, кивнул и вернулся к работе. Молочница же, сменив меховую безрукавку на короткий — до середины бедра — тулуп, потеплее укутала бутыль с парным молоком и заторопилась в центр Красных Гор, к дому градоначальника. Неладное она почувствовала уже на подходе к особняку.
— И чей-то им не спится c утра пораньше, — пробормотала она, недоуменно глядя на горящие ярким светом окна. — Чай не ложились еще? Морги их дери, этих господ. Сначала гуляют до утра, потом спят до вечера. Тьфу.
К месту вспомнив пословицу о том, что барину хорошо, то простому человеку смерть, Винейя-на-Лури беззлобно плюнула в сторону светящихся окон и поторопилась к заднему ходу, где в этот час ее обычно уже поджидала местная кухарка. Однако в этот раз маленькой женщины, жены градоначальского дворецкого, на месте не оказалось.
— Ула! — Винейя толкнула дверь, которая на ее памяти не запиралась никогда ранее, да и в этот раз тоже была открыта. — Ты куда пропала? Что у вас вообще происходит?
А вместо ответа зловещая тишина…
В этом месте рассказа Винейя обычно выдерживала театральную паузу, а затем переходила на свистящий шепот:
— Все двери настежь, в гардеробной платья прямо на полу валяются, повсюду маг-светильники горят — и никого!! Я на кухню заглянула, а там — мама дорогая!! Ула связанная, с тряпкой во рту сидит. И муж ее. И сын. Того так вообще за шею к ножкам стола прикрутили, развратники такие, — в том моменте рассказа я всегда напрягалась, не совсем понимая, как работает логика рассказчицы, но перебить и уточнить, к сожалению, так ни разу и не решилась. — А мэтра и супружницы его с дочкой и след простыл… Не иначе как злодеи похитили главу нашего… — тем временем заканчивала молочница и, слезливо кривясь, старательно вытирала сухой уголок глаза. Поговаривают, что пока она через третий этаж в подвал особняка шла, где, собственно, кухня и располагалась, она многим чем из того, что бесхозно по полу валялось, карманы-то набить успела. Но рассказ мой, собственно не о людях, у кого руки так и тянутся к тому, что плохо лежит, а о пропавшем градоначальнике и его семье. Сказать, что жители Красногорья впали в состояние шока — ничего не сказать. Да с ними, мягко говоря, случилась истерика и масштабный коллапс. Народ высыпал на главную площадь и дружно выл нечто среднее между: «Убили, супостаты!» и «На кого ж ты нас покинул?»
Были на той площади и мы с Рейкой. В истерику впадать не спешили, но перепугались не на шутку. Это ж кому сказать! За целый год жизни в Красных Горах, считай, ни одного скандала не было (если не считать тех, которые мы сами инициировали), а тут один за другим. Да какие! Сначала убийство, потом похищение!
Впрочем, в последнем нас очень быстро разуверил примчавшийся на место действия ворнет. Раскрасневшийся, запыхавшийся, в тонкой куртке нараспашку и в меховом треухе.
— Отставить панику! — взлетев на крыльцо особняка, громовым голосом взревел он, чем вызвал изрядное уважение в рядах собравшихся. — Всем разойтись. Свидетелей попрошу остаться.
Само собой, расходиться никто и не думал, наоборот, народ стянулся к крыльцу и возроптал:
— Батюшки-светы и живая вода! Господин ворнет, что ж это деется-то, а?
— Я во всем разберусь, — уверенно соврал Кэйнаро-на-Рити и скрылся в глубине дома. Когда он вышел к народу во второй раз, вид у него был столь злобный, что одна половина зевак внезапно вспомнила о том, что их дома ждут — не дождутся совершенно неотложные дела, а вторая, изнывая от любопытства, хранила перепуганное молчание и отводила глаза.
— Люди, расходитесь по домам! — вновь обратился к горожанам Кэйнаро.
— Как же, расходитесь… — передразнил из толпы какой-то смельчак. — А что коли эти супостаты завтра к нам наведаются? Вы как хотите, господин шерх, но мы спать спокойно не смогем, пока вы ентого марьяка не изловите.
— Нет никакого маньяка, — устало вздохнул ворнет. — Градоначальник ваш сам дел наворотил и сбежал от наказания… И чего я, дурак такой, не додумался к его дому какую-нибудь охрану приставить?
— Как убег? — всполошился народ. — Как наворотил? Наворовал, что ль? Так разве ж из-за такой малости… А куда убег-то, господин шерх, река ж стоит плотно, да и рыба-солнце на выходе из лагуны все чаще стала появляться…
Ворнет скрипнул зубами и нехорошо посмотрел на последнего говорившего. Тот немедля смутился и, что-то невнятно бормоча, спрятался за спины товарищей.
— Вот когда узнаю, куда и как, вам первому расскажу, — пообещал Кэйнаро. — А теперь расходитесь по домам, а все вопросы прошу присылать мне в письменном виде в двойном экземпляре.
— На кой морг ему два экземпляра? — задумчиво протянула рядом со мной Рейка, и ей тут же ответил какой-то бойкий мужичишка, если мне не изменяет память, один из постоянных торгашей на марше:
— Ясно ж зачем! Одну бумажку к делу пришьет, а вторую в нужнике положит. Начальству, девонька, тоже чем-то надоть подтираться…
Мы с Рейкой прыснули в один голос. А Кэйнаро бросил в нашу сторону предупреждающий взгляд и вновь исчез за дверью особняка. Что же касается народа, то он постоял-постоял, да и пошел по домам, как выяснилось позже, писать челобитные новому начальству. И да, в двойном экземпляре.
Нет, ворнета Рити-на никто не избирал на осиротевшее место главы Красных Гор, и самопровозглашения тоже не было, но, как говорится, простой люд внял, оценил и воспылал любовью и уважением. Ну и, само собой, к концу седмицы Кэйнаро изгнали из Храма.
— Без обид, мой мальчик, — передразнивал хранителя Или-са бездомный ворнет, сидя за столом моей кухни, — но здесь шесть сотен чистых дев, а у тебя по двадцать мужиков-просителей в день. Я было сунулся на постоялый двор, но… но все комнаты оказались заняты.
— Как заняты? — удивленно заморгала я. — Кем?
— Да такими же бедолагами, как я, — ответил Кэйнаро. — Приехали по делам, а застряли тут до весны… В общем, я в усадьбу градоначальника переселился. Все равно же пустует, а мне жить где-то надо.