Я читала, их там собирались убить.
Коля пожал плечами. Материал у него давно сложился в голове. Террористы требуют ингушского президента. Обещают за него отпустить 150 детей. А того «не могут найти». Чумаков предполагал вволю поиздеваться над этой версией, вспомнить, как однажды президент Букин, когда его просили вмешаться в «дело Боровского», тоже «не смог дозвониться» до генерального прокурора. Власть опять поймана на лжи. Остальное совсем не по его части. Допустим, нашли бы главу Ингушетии, что дальше? Следовало ли ему идти в школу на верный расстрел? И привело ли бы это к освобождению 150 детей? А как быть с требованием террористов «вывести российские войска из Чечни»? На эти вопросы Чумаков отвечать не собирался. В конце концов, он же не специалист. Его задача — разоблачать официальную ложь. Коля вспомнил слышанное в университете:
— «Мы не врачи, мы боль». Кто это сказал? Чехов?
— Герцен. Чехов как раз был врачом.
Оксана размышляла: мы — боль… Они — боль… Все вокруг — боль… А кто же врачи? Он пишет статью за статьей о том, как не надо освобождать заложников, а как надо-то? Наверное, если напишет, как надо, его самого поднимут на смех.
— У тебя, Чума, довольно легкий хлеб, я смотрю.
— За этот легкий хлеб убивают, между прочим, — ответил Коля.
— Опасный — да. А технологически — легкий. Как бы это объяснить? Ну вот, слушай. Допустим, ты начальник милиции. У тебя в районе обокрали несколько квартир. А у тебя просто некому это раскрывать. Нет элементарно людей. Но ты-то нормальный! Ты пашешь, как умеешь. А я разделываю тебя в газете под орех. Тебя, положим, выгоняют, мне говорят: молодец. Хорошо, а далыпе-то что? Чем я, положим, лучше этого мента…
— И давно ты жалеешь ментов, которые не раскрывают квартирные кражи? С какой стати мы должны думать за них?
— Да не жалею я вовсе… — Оксана чувствовала, что привела пример не совсем убедительный, понятный только ей и вряд ли кому-то еще. Для нее самой эти мысли были в новинку вплоть до сегодняшнего утра.
Она вспомнила свой недавний разговор с Ильичом. Она и его спросила про Беслан. Мол, что он-то думает об этом расследовании, загадках и прочем? Ильич удивился, сказал, что понятия не имеет, что там происходит, только предположил:
— Вообще-то, потерпевшие всегда считают, что в деле остались тайны. Люди пережили страшную трагедию, для них участие в расследовании — это как бы дань погибшим. Суд закончится — о них забудут, они окончательно похоронят своих близких. Так им кажется. Они и подбрасывают постоянно новые версии, вспоминают — совершенно искренне. Все обстоятельства дела расследовать невозможно, надо где-то ставить точку.
Ильич вспомнил, что однажды, больше десяти лет назад, тоже участвовал в освобождении заложника, «если так можно выразиться». Найденов тогда был курсантом Омской школы милиции. Из местной колонии бежал зэк. Его обнаружили на квартире у сожительницы. Окружили дом, предложили сдаться. И тогда зэк влез с трехлетней девочкой на подоконник на пятом этаже, требуя автобус, деньги и возможность уехать. Часа три его уламывали. Автобус подогнали, портфель с деньгами показывали. В результате он все-таки вывалился на тротуар и убился вместе с девочкой. После этого местная пресса ела правоохранителей поедом. Но, главное, сам Найденов, участвовавший в переговорах с зэком, не мог забыть этот случай. Где они допустили ошибку?
— Все вокруг знают, что надо делать, и только ты не знаешь. Потому что решение принимаешь ты, а не они.
Наверное, так военный хирург в полевых условиях без рентгеновского снимка вынужден решать, ампутировать или сохранить раненому ногу. Из ста решений десять будут ошибочными. Это приемлемый процент для многих профессий, но не для хирурга. И не для того, кто борется с терроризмом. А если все отбросить, то остается главный вопрос: идти или не идти на сделку с террористами, чтобы освободить заложников? Он не имеет решения. Говорят: на поводу у террористов идти нельзя ни при каких обстоятельствах. Это верно, верно! До чего же это верно! В целых 99,9…процента случаев. Кроме одного единственного случая: когда в заложниках находится твои ребенок.
— Чума, а ты считаешь себя честным журналистом? — спросила Оксана.
— А ты?
Этого вопроса следовало ожидать.
— Я? Наверное, нет. Точно нет. Бывает, разговариваешь с человеком, а у тебя одно желание — вцепиться ему в морду.
Притула вспомнила рассказ одного своего коллеги о том, как несколько высших государственных чиновников для показухи прилетели в Беслан вскоре после теракта, провели траурный митинг где-то на отшибе, снялись на камеру и тихо улетели обратно, а местные жители об их посещении узнали только из теленовостей.
Самолет начал снижаться. Оксане захотелось прийти к какому-то компромиссу в ее споре с Чумаковым. В конце концов, что это она так развыступалась в защиту чиновников? Не сахарные. Пусть их лучше трогают так, чем вообще никак.
— То, что ты делаешь, Чума, нужно. Наверное… Просто я совершенно точно никогда не стала бы этим заниматься.
— Почему?
— Надо уметь забывать. Мне так кажется.
Оксана вдруг почувствовала легкий приступ тошноты. Это определенно было следствием их с Найденовым утреннего пиршества у Халиля. Ладно, дотянет до земли. И все-таки, до чего же ей не хочется идти на этот митинг!
Когда они выходили из салона, оператор Усманов посмотрел на них чужим, недоброжелательным взглядом. Он не походил на человека, который спал в пути. Оксана опять подумала: ей бы не хотелось, чтобы он слышал их с Чумаковым разговор.
Глава одиннадцатая,в которой следствие по делу о квартирной краже сдвигается с мертвой точки
Российская милиция — плоть от плоти своего народа, результат его многовекового творчества. Страж российского закона!.. Эта лихо заломленная фуражка, форма, словно он спал в ней несколько ночей в плацкартном вагоне, автомат на пузе и во взгляде желание вас отфутболить со всеми вашими проблемами. Население России обычно в крепких выражениях отзывается о своей милиции. Однако возникает вопрос: это отношения взаимной ненависти или все-таки любви-ненависти! Пожалуй, второе. Можно ли искренне ненавидеть то, что узнаваемо во всякой детали как родное, отечественное? Аналогов российской милиции нет в развитых странах Запада, а все, чему нет там аналогов, является предметом нашей тайной любви и гордости.
Российская милиция производит прямо противоположное впечатление, в зависимости от того, с какой стороны ее наблюдаешь — изнутри или снаружи.
Снаружи милицию еще не всегда обнаружишь, хотя это многочисленная структура. Ее зачастую нет там, где она больше всего нужна. И, наоборот, она может, вооруженная до зубов, сидеть в засаде, вдали от вероятного появления бандитов, подкарауливая прохожего без документов или водителя, превысившего скорость. Такой, малоприглядной, она выглядит со стороны.
Зато если вы попадаете внутрь милиции… Положим, как посетитель, вынужденный дожидаться нужного вам оперативника, или как журналист, или как родственник милиционера… Так вот, наблюдая милицию изнутри, поражаешься суровости ее будней. Вечер, почти ночь, все идут домой, а эти мужественные люди опоясываются оружием и направляются на захват. Их жены в отчаянии: мужья пропадают на службе, а денег в доме нет. Милиция не работает? А кто же тогда упек за решетку почти миллион человек, из которых большинство составляют преступники? В основном милиция и упекла. Весьма сложно примирить два взгляда, каждый из которых по-своему верен.
В самом факте того, что в России милиция продолжает существовать несмотря ни на что, кроется некая загадка. Государство делает вид, что создает ей условия для работы. А она делает вид, что работает. Человек приходит устраиваться в милицию. Ему дают оружие и выжидательно посматривают: еще что-то надо? Ай-ай, зачем вооруженному мужчине зарплата? Иди и добывай себе корм в поте лица своего! Тем более что кроме пистолета или даже автомата у милиционера есть корочки с гербом и какая-никакая форма. Когда этот низкооплачиваемый вооруженный мужчина попадается на совершении преступления, общественность деланно изумляется: как он мог? Хочется встречно спросить: а почему вы только сейчас всполошились?
Раскрытие преступления само по себе сродни чуду. Человек приехал в большой город, обчистил квартиру и убыл. Как вы найдете такого вора, если не застигли его случайно на месте происшествия? Да никак! На счастье милиции совершаются преступления иного рода. Имярек зарезал соседа в пьяной драке, вернулся домой и заснул сном праведника. Утром его растолкали и объяснили, что он натворил. Он в ужасе: «Не может быть! Не я!» — «Ты, соколик, ты!» Преступление раскрыто.
В целом милиция научилась жить в условиях недоброжелательного к себе отношения. Как мы — к ней, так и она — к нам. Угол падения наших жалоб на нее равен углу их отражения. Однако и у нее, ко всему привыкшей, есть слабое место, которое население порой цинично использует. Дело в том, что у каждого милиционера имеется начальник… Ему можно написать жалобу. Он вызовет подчиненного и даст ему нагоняй. Все при деле. Одни жалуются, другие оправдываются, третьи руководят. Четвертые все-таки работают. Ну а пятые в этой воде ловят свою жирную рыбу.
Если человека зовут Владимиром Ильичом, то он просто обречен на то, что его будут называть по имени-отчеству. И спрятаться ему сложно.
— Кому дело поручим? Возьмитесь вы, Владимир Ильич.
— Ай-ай, Владимир Ильич, ну как же так? А мы-то на вас надеялись!
До поры до времени карьера милиционера с революционным именем-отчеством развивалась вполне сносно. После армии Найденов окончил Омскую высшую школу милиции и стал работать в уголовном розыске Санкт-Петербурга. К тридцати годам он дорос до зама начальника отдела по раскрытию краж питерского ГУВД. Не баловень судьбы, конечно, но и неудачником не назовешь. Промежуточная ступенька. Если кто-нибудь из его однокашников уйдет наверх, то и о Найденове вспомнят. Пошлют в академию, дадут должность, потом, может, предложат с повышением уехать в регион. Если не ловить ворон,