— Я так и поняла. Грязную посуду поставьте в мойку .
— Да-да, конечно, — тут же вскочил Виталик. — Вы говорите, если что не так, я бестолковый, но очень обаятельный. Только потому и выжил. Добренькая эволюция всех бестолковых парней снабжает бездной обаяния, чтобы окружающим было с ними, как минимум, забавно.
— Очень точная формулировка, — улыбнулась Вероника, — с вами действительно забавно. А это... это забавно.
На несколько счастливых секунд Виталик почувствовал себя самым умным и самым ловким парнем в округе.
— Забавно, но не более того, — задумчиво продолжала Вероника.
Она, разумеется, не собиралась обижать собеседника, просто подтвердила факт, который, как ей показалось, он сам только что констатировал. В отместку Виталик положил в чай не три, а пять ложек варенья. Получилось, конечно, вкусно, но как-то непристойно сладко.
— А погода сегодня днём хорошая была, верно? — Техник вспомнил, зачем он сюда пришёл. — Я весь день гулял, любовался нашим городом. Вы любите гулять?
— Да. Особенно летом, по набережной, часов в пять утра.
— Романтично как! — зажмурился Виталик.
— В одиночестве! — отрезала Вероника.
Шлёпнув в чашку ещё пару ложек варенья — теперь уже яблочно-клубничного, — Виталик как-то странно замотал головой и начал оглядываться по сторонам: осторожно, чтобы не привлекать к себе внимания. Но хозяйка была начеку:
— Почему вы оглядываетесь? Что-то случилось? Вам нужно выйти в туалет?
— Да... Ну, то есть это не помешает. Но не срочно. Мне кажется, или тут у вас муха летает?
— Муха? Нет, конечно.
— Да? — Виталик ещё повертел головой. — А по-моему, ещё как летает. Вон, вон, смотрите, полетела. А теперь в другую сторону.
— Замрите, пожалуйста, и посмотрите на меня. Да, вот так. У вас на стекле очков, слева, капля варенья. Когда вы вертитесь, она вертится тоже, и вам кажется, что это летает муха. Вот, возьмите чистую салфетку, протрите. Или... давайте я лучше сама, а то стекло такое хрупкое.
Виталик обиженно нахохлился, но очки отдал. Вот он сидит на табуретке, упершись ладонями в сиденье, независимо задрав нос, и при этом беспомощно-близоруко смотрит на лампу под потолком. И думает о том, что скоро ему придётся уйти отсюда навсегда, на улицу, где мокрый снег и слякоть.
Вероника тщательно, без спешки и суеты, протёрла стёкла его очков, полюбовалась на отменную работу (сделанную, как и всегда, безупречно), перевела взгляд на непутёвого своего гостя — и поразилась произошедшей в нём перемене. За столом сидело не ходячее олицетворение неприкаянности, которое надо немедленно накормить, напоить и отогреть, а вполне симпатичный и, главное, молчаливый юноша.
Впрочем, получив обратно свои очки, он тут же снова начал вертеть головой, размахивать руками и что-то рассказывать, перебивая сам себя и нетерпеливо перескакивая с одной мысли на другую. «Если совсем допечёт, можно будет с него принудительно снимать очки — пусть перезагрузится!» — решила Вероника, и тут только вспомнила, что шанса допечь её у этого парня не будет. Потому что кормить его, конечно, дело благородное и зрелище до крайности уморительное, но повторять этот аттракцион всё же не стоит.
— Знаете, я раньше думал, что жить правильно — очень и очень скучно, — заявил Виталик.
— То есть убивать, грабить и лжесвидетельствовать куда веселее? — уточнила Вероника. — Может быть, может быть. Но, наверное, это слишком утомительно.
— Вообще-то я имел в виду порядок, — смущённо пояснил Виталик. — Я вот порядок поддерживать не могу катастрофически. У меня, если хотите знать, такой грязный пол на кухне, что босиком там ходить не отваживаются даже тараканы.
— Мне кажется, я вполне пережила бы и без этой информации. Хотя откровенность, конечно, достойна уважения.
— Вы про то, что я придумал новый способ борьбы с тараканами?
— Я про то, что вы правду говорите. Большинству мужчин почему-то кажется, что правду говорят только конченые неудачники. Надо пустить пыль в глаза, взвалить на себя повышенные обязательства, а как дойдёт до дела — так весь их энтузиазм пропадает, начинаются обиды, требования, дешёвые отговорки. Очень это утомляет.
Вероника аккуратно сняла с огня закипающий чайник, заварила ароматный чай и плавно переместилась обратно за стол.
— Здорово у вас получается! Я обычно за разговорами всегда забываю чайник выключить! — снова восхитился Виталик.
— Я уже поняла, что с самокритикой у вас дело обстоит отлично. Не нужно повторяться, — мягко остановила его Вероника. — Хотите черничного варенья? У меня его особенно много. Летом мы с подругами ходили в лес, я набрала ягод, наварила шесть банок и не знаю, что с ними делать. На работу ношу, подчинённым скармливаю, а оно не убывает.
— Везёт же вашим подчинённым! У нас дождёшься, пожалуй, такого.
— Да ну, ерунда. Ну что, доставать черничное?
— Послушайте, вы меня так разбалуете, что я у вас жить останусь.
— Это вряд ли, — обдала его холодом Вероника, — для этого всё-таки одной здоровой самокритики и бешеного обаяния маловато.
«Бешеного обаяния? Это она про меня? Вот сейчас?» — чуть не свалился с табуретки Виталик.
— А что вы так сияете? Я, кажется, опять сказала какую-то гадость. Вы не обращайте внимания, ко мне просто надо привыкнуть.
— Кажется, у вас самокритикой тоже полный порядок, — ухмыльнулся Виталик и потянулся за вареньем.
— Какая прелесть! — умилилась Вероника. — Давайте я дам вам с собой ещё и черничного.
— А что, мне уже пора? — невинно поинтересовался Техник.
— Когда будет пора, я скажу. За мной не заржавеет, — уверила его добрая хозяйка.
«Очнись, Петров, очнись! Это работа. Ты здесь по работе. Прекрати сейчас же чавкать! Хватит жрать, ты жрать сюда, что ли, пришёл, идиот? Вопросы задавай, пока она в настроении!» — прыгал на голове у Виталика его маленький внутренний трудоголик. Но большой Виталик впускал эти вопли в одно ухо, а выпускал из другого, потому что давно уже ему не было так хорошо и уютно. Ну, может быть, последний раз, когда они отмечали Наташин день рождения, где было много еды и разной выпивки, и толпа её однокурсников (и однокурсниц!), танцы, игры, песни под гитару, и ещё потом все пешком две остановки до метро шли — так вот, в тот раз тоже было неплохо. Но всё же не так хорошо, как сейчас.
На кухне было жарко, поэтому Вероника раздвинула шторы и приоткрыла форточку. И почему Виталик решил, что такие девушки говорят обычно о биржевых сводках и прочих серьёзных вещах? Оказывается, она большая любительница путешествий и поездок по грибы, по ягоды.
— Не могу представить вас в болотных сапогах, с корзиной, в трениках и косынке.
— А почему сразу в трениках и косынке? В джинсах и бейсболке ничуть не хуже.
— Просто мы, когда ходили за грибами... в моём детстве... всей семьёй, с родителями, бабушкой, тётями, братьями, сёстрами, то все были в каких-нибудь линялых растянутых трениках, видавших виды свитерах, на головы нацепляли тоже чего похуже и напоминали, как я сейчас понимаю, заблудившийся в карельских лесах цыганский табор. Хотя тогда все так ходили за грибами.
— Не знаю, не знаю. Когда в моём детстве ходили за грибами — никаких линялых треников и свитеров у нас я не припомню. Хотя косынка у меня была та ещё, это правда. А у тебя что, большая дружная семья?
Вероника как-то незаметно и очень естественно перешла на «ты». За окном началась оттепель: по подоконнику забарабанила капель, на лоджию ворвался первый весенний ветер, несущий на своих крыльях надежду и обещающий исполнение всех самых сокровенных желаний. Поэтому Виталик не стал углубляться в детские воспоминания и коротко сказал, что да, семья у него большая, но собирается она вместе не слишком часто.
— Мне всегда было интересно, как живут дети в таких семьях, — не заметив, что собеседнику не очень-то и хочется говорить на эту тему, продолжала Вероника. — Мне казалось, что вот у них-то и было настоящее детство, такое, о каком в книжках пишут.
— Те, кто в книжках пишет, даже если и росли в больших семьях, всё позабыли к тому моменту, как сели книжки писать, — неожиданно брякнул Виталик. И тут же примолк.
— Вот как? — пожала плечами Вероника. — Жаль, жаль. Может быть, ещё чаю?
«Ещё чашку нальёт — и выпроводит вон, сто пудов! Даже если пить медленно, заедая каждый глоток двумя ложками варенья, всё равно лафа кончится, и придётся пилить на улицу, по лужам, домой, а она останется здесь, и неизвестно, захочет ли видеть меня ещё, а я так и не задал ей ни одного вопроса по делу, и вряд ли сегодня задам, потому что имеет же человек право на человеческое отношение к себе, на отдых, в конце концов! А если я с вопросами полезу — она может и разозлиться. И варенья с собой не дать. Хотя я и не буду без неё варенье есть — это же надо, чтобы была такая кухня, и такой стол, и абажур, и чай, и чтобы заваривали его в таком чайнике, и кипяток чтобы не выкипал».
— Вы дрожите весь! — Вероника снова перешла на «вы», так же естественно и непринуждённо, как на «ты», и прикрыла форточку. — Не вздумайте только окончательно простудиться и заболеть!
— Это я от жадности дрожу. Думаю, как бы так доесть всё варенье с оставшейся мне до выхода чашечкой чая.
— Да ешьте на здоровье, я вам ещё чаю сделаю. У вас в запасе полчаса.
И тут Виталик вздрогнул по-настоящему — как будто его уже сейчас, прямо из-за стола, не дав чай допить и даже куртку накинуть, выставили во двор, под капель, в самую глубокую лужу, которая образовалась на месте самого высокого сугроба, и он стоит в ней по колено, смотрит на светящееся в полумраке кухонное окно на пятом этаже, потом оно гаснет, а он всё стоит и стоит и конечно же простужается и, может быть, даже умирает.
— Вы когда домой придёте, примите на всякий случай двойную дозу витамина С, — с тревогой сказала Вероника. Она понятия не имела о том, какие бури бушуют в душе у её собеседника, и даже не заметила, что он раскис.