Шурик машинально ответил на пару комментариев в ЖЖ и углубился в чтение ленты. Переходя от ссылки к ссылке, он забрёл даже на один из некогда любимых сайтов — «Музей четырёх стихий». Оказалось, что музей, несколько лет существовавший только в Сети, очень скоро обретёт реальный физический адрес.
Этот музей придумали энтузиасты, которые регулярно пополняли сайт интересной информацией, прямо или косвенно касающейся воды, огня, земли и воздуха Из свежих записей на форуме в новой теме «Музей в оффлайне» Шурик понял, что ребята нашли инвестора и даже сняли помещение. Каждой стихии отводился небольшой зал. Все залы были связаны друг с другом сквозными арками, а на выходе посетителей поджидал небольшой магазин «стихийных» сувениров, по большей части рукодельных. Вот только зал, посвящённый огню, выглядел пока бедновато: ну в самом деле, не костёр же в нём разводить. А одной инсталляции «очаг папы Карло за секунду до того, как Буратино проткнёт его носом» было явно недостаточно.
«По уму, тут надо средства для добычи огня по стенам развесить», — писал на форуме один из организаторов.
«Кремень-кресало-зажигалка „Зиппо“? Кстати, зажигалок у нас в ассортименте магазина пока нет, и непонятно почему», — отвечал другой.
«Главное средство для добычи огня — это спички. Спичечные домики к стенам прибить? Тупняк! Надо народ поспрашивать», — сетовал третий.
Спички, ну конечно же. Коллекция спичечных коробков, которую — Алик сам говорил — было бы правильно и разумно повесить на стену, а не держать в ящиках стола. Только все стены в их доме заняты пожелтевшими от времени афишами и плакатами, приглашающими на концерты с участием мальчика, говорящего басом.
Шурик в глаза не видел ребят, придумавших «Музей четырёх стихий», хотя многих знал по никам. Зарегистрировавшись на форуме (давно ведь собирался!), он довольно быстро убедил их в том, что лучшим украшением зала Огня станет коллекция спичечных коробков. А для того, чтобы эти коробки просто так не висели, к ним в качестве экскурсовода надо приставить знатока и специалиста — коллекционера этих самых коробков.
Теперь оставалось самое главное — уговорить носителя.
Ещё вчера Шурика удивило и даже обидело отношение Алика к сладостям. «Было бы ради чего жертвовать зубами», — бросил он презрительно. Желание желанием, но Алик обязан понять, что сладость сладости рознь и те пирожки с яблоками, которыми в детстве потчевала его бабушка, не единственная радость сладкоежки.
Заслуживающие доверия люди уже не раз писали про какую-то «Фею-кофею», поэтому Шурик решил рискнуть и назначил Алику встречу в незнакомом заведении.
Естественно, он заблудился, плутал по окрестным дворам. И естественно, Алику пришлось дожидаться его в главном зале.
— Прости, извини, я задержался, — задыхаясь, выпалил Шурик, пытаясь снять куртку, не снимая сумку. Запутался, но взял себя в руки и справился с управлением.
— Я не скучал. Тут кино интересное, — сказал Алик, кивая на плазменную панель напротив.
Это было личное изобретение Джорджа, и изобретению было всего два дня. На экране вместо лишённых звука (а вместе с ним и смысла) видеоклипов, мультфильмов или показов мод транслировалось расписание прибытия блюд — совсем как в аэропорту или на вокзале.
Чудо-кондитер Павел готовил и выдавал сладости под настроение, в этом была особая фишка заведения, и теперь, благодаря расписанию, все точно знали, что нового появилось, что уже закончилось и даже что ожидается к прибытию (готовится в этот самый момент). Завсегдатаи уже затеяли соревнование: они сидели за барной стойкой и, не отрывая глаз от «Расписания прибытия блюд», ждали чего-нибудь «этакого», чтобы успеть заказать его вперёд остальных.
— Выбрал уже что-нибудь? — поинтересовался Шурик .
— Нет. Я же в этом не разбираюсь, — помотал головой Алик.
— Тогда закажи, пожалуйста, профитроли. Я бы и сам их взял, но твой зубодёр вчера сказал, что надо бы на какое-то время воздержаться от сладкого. К тому же он засунул мне в дырку от зубика такое горькое лекарство, что как-то глупо пытаться его подсластить. Так что я буду смотреть, как ты ешь, и радоваться.
— А не завидовать? — хмыкнул Алик. Шурик ничего ему не ответил. Он наконец-то повесил свою куртку на спинку стула и уселся за стол.
Когда Алику принесли профитроли и он, с видом утомлённого гастрономическими изысками аристократа, принялся их небрежно поедать, Шурику захотелось зубами вцепиться ему в горло.
— Не смотри на меня так. Пройдёт каких-то три дня, и ты снова, как прежде, будешь лакомиться этой приторной отравой. Правда, хватит хмурить брови. На тебя не похоже. Я-то думал, что ты — самый весёлый и беззаботный человек в мире.
— Я и есть весёлый и беззаботный, но часто об этом забываю и тогда превращаюсь в печального и задумчивого, — признался Шурик.
— Это потому, что ты слишком уж беззаботный. О себе надо немного заботиться. Особенно — о своём настроении. Печальным быть легко: не надо прикладывать к этому вообще никаких усилий, грусти себе, как грустится.
— Да мне ни к чему их прикладывать не надо. Я могу менять своё настроение безо всяких усилий. Главное — помнить о том, какой я на самом деле
— Так ведь для того, чтобы помнить, какой ты на самом деле, как раз и приходится прикладывать больше всего усилий.
— А ты на самом деле какой?
— Я? Серьёзный и рассудительный мальчик, говорящий басом. Но обычно я помню только последний пункт. Про говорение басом. Ну и про то, что я мальчик конечно же.
— А кем ты, мальчик, хочешь стать, когда вырастешь?
— Да кем угодно. Но чтобы обо мне снова заговорили.
— Да неправда. Не хочешь ты этого.
— Если такой умный, то скажи, чего я хочу.
— Этого я не знаю. Может, ты всё-таки подумаешь. Ну, мечтаешь ты о чём-нибудь? В цирке, может быть, хочешь выступать?
— Нет, это опять то же самое — арена, свет прожекторов, я выхожу и представляю. Я вообще-то чертёжником хотел бы стать или конструктором.
— И что тебе мешает?
— Ну, мама говорит, что я глаза испорчу. А папа — что это не престижно и с такой работой я их в старости точно не прокормлю. И потом, ты представь себе. Сижу я в этом конструкторском бюро. А люди меня узнают и перешёптываются: смотри, это тот, который... Точно! Я его раньше по телевизору видел! А теперь он среди нас! Надо же, как он опустился!
— С трудом представляю себе такой разговор. Заниматься любимым делом — значит опуститься?
— Спуститься на одну ступеньку ниже — значит опуститься.
— На ступеньку относительно чего? Сейчас тебе некуда спускаться. Ты под лестницей сидишь! — в сердцах воскликнул Шурик. — Сидишь и всего боишься.
— Ты можешь предложить мне достойный выход из-под лестницы?
Ну наконец-то! Шурик, как мог, расписал Алику «Музей четырёх стихий». Ведь совсем необязательно — уверял он — сразу уезжать от родителей. Для начала можно просто пореже бывать дома. А этому очень способствуют дела, дела и ещё раз дела. Продать музею коллекцию спичечных коробков и на вырученные деньги пойти учиться на чертёжника. А на карманные расходы зарабатывать экскурсиями. Их ведь надо будет проводить вечерами и по выходным — когда никакой учёбы нет.
— А если однокурсники меня узнают? — завёл старую песню Алик.
— Да не узнают они тебя, они родились все после того, как у тебя уже сломался голос! — в сердцах брякнул Шурик.
— А преподаватели? — Алик покачал головой и уткнулся в профитроли.
«Если ты с порога не заявишь, кто ты таков, им это и в голову не придёт», — подумал Шурик, но промолчал. Всё-таки Алик оказался в большей степени человеком, чем личностью.
Он был умнее, может быть, гораздо умнее Шурика — и прекрасно осознавал это. И вот сейчас это осознание собственного превосходства мешало ему прислушаться к собеседнику. В самом деле, что глупый может сказать умному? Ну, глупость какую-нибудь смешную. А если смеяться не хочется? Тогда глупому следует замолчать.
Это было такой вопиющей глупостью, что Шурик даже не обижался — скорее, он испытывал досаду. Он уже почти поверил в то, что с Аликом удастся разговаривать на равных — но нет, его придётся как-то подтягивать до своего уровня.
«Заходите на чай, только не слишком поздно. Только не слишком поздно. Не слишком поздно. Не поздно», — мысленно повторял Виталик.
Не слишком поздно — это во сколько? Не позже шести утра? Но шесть утра сегодня уже было, а следующие шесть утра наступят только завтра. Не позже восьми вечера? А что, если это уже поздно? А как узнать, во сколько надо? Позвонить и уточнить? А вдруг она рассердится и отменит своё приглашение?
По коридору с рёвом пронёсся Лёва. Туда и обратно. Потом — судя по звукам — он врезался во что-то твёрдое и непреклонное. Вероятнее всего, в Константина Петровича, вышедшего из своего кабинета на шум.
Видимо, он задал Лёве какой-то вопрос, потому что коридор огласил вопль раненого тролля:
— Потому что! Потому что это редкостное говно! Сам посмотри!
Снова тишина. Видимо, Константин Петрович рассматривает редкостное говно и даёт ему более сдержанную характеристику. Любопытный Виталик высунулся на шум.
— Там, наверху! — Лёва ткнул пальцем в потолок. — В смысле, в Москве! — исправился он и указал в сторону Московского вокзала. — Решили, что так надо. Я и не спорю. Но я что, крепостной? Я своё мнение высказать не могу?
— Ты как раз споришь, — спокойно сказал Константин Петрович, возвращая Лёве какую-то книгу, — но споришь почему-то с коридором и вот со мной. Хотя ни я, ни коридор не можем тебе достойно ответить.
— Ты не можешь, а коридор может, — чуть тише ответил Лёва. — Там, за поворотом, такое зыкое эхо. Оно во всём со мной соглашается. А когда постоянно соглашаются — уже как-то и спорить неохота.
— Тогда иди за угол, но ори тихо! — распорядился Константин Петрович и повернулся в сторону Виталика. — Так, а ты почему бездельничаешь? Какие-то вопросы?