Алексей присел рядом. С чего начинать? Обычно он начинал очень издалека, так что до сути доходил через год после того, как начинал встречаться с девушкой, и тут-то выяснялось, что сама девушка ничего подобного не испытывает, и если бы ей сказали раньше, она бы и связываться с ним не стала. Поэтому теперь он начал с правды:
— Какая вы красивая!
Чудесное создание оторвалось от созерцания вороньих кульбитов и перевело взгляд на режиссёра.
— Да брось ты, — глухим, чуть хрипловатым голосом сказала она. — Я тебя на десять лет старше.
И поднялась с места. Звякнули серебряные браслеты.
— Красивая, красивая! А как двигаетесь! — с отчаянной храбростью воскликнул Алексей.
— Ну, хватит уже, — без раздражения отвечало чудесное создание.
Алексей вскочил на ноги и встал перед ней, глядя в глаза.
— Можно я посвящу вам… что-нибудь?
— Посвящали уже, — и глаза стали огромными и холодными, как две необитаемых вселенные.
— Вам не понравилось? — осторожно спросил Алексей. Если он не угадает нужный код — эта бомба взорвётся в его руках.
— А тебе бы понравилось? Зарабатываешь деньги, хозяйство на себе тянешь — а тебе за это раз в год картину посвящают. А потом выясняется, что её посвятили не только тебе. Но и той, которая приходила позировать. Пока ты работала.
— А хотите… Хотите я устроюсь на работу — и посвящу это вам?
— Не нужны мне такие жертвы.
— Это не жертва. Мне знакомый хорошую работу предложил.
— Тогда соглашайся. Работай на своей хорошей работе. Причём здесь я?
— Притом, что когда я увидел вас, то понял, что я хочу эту работу. Потому что хочу делиться всеми успехами и неудачами на ней — с вами.
Где-то в глубине двух холодных необитаемых вселенных вспыхнуло разом несколько новых солнц.
— Такого мне ещё никогда не посвящали.
Она хотела посоветоваться с грустью, которую всегда таскала за собой на плечах, но грусть словно обрела самостоятельность. Не исчезла — просто улетела, или ушла, или уползла, на время или навсегда.
— Для вида я должна подумать хотя бы пару дней. Но имей в виду, что это только для вида. Я согласна.
Бомба была обезврежена.
Наташа, Шурик и Денис всё это время не покидали свой наблюдательный пункт. Они, если говорить прямо, чувствовали себя полными идиотами: люди там, на площадке, переходят с места на место, человек с камерой это фиксирует, всё обыденно и просто. Вроде бы никто не падает на землю, обессиленный, обескровленный. И Лёва не подаёт условных знаков. А вдруг вся эта история с третьей ступенью — просто выдумка? Злая шутка Кастора? Третью ступень не потрогать рукой, не увидеть, не почувствовать — если она того не пожелает. А если мунги сами что-то напутали? Или Виталик не так настроил сканер эмоций? Или у кого-то настроение поменялось, и всё смазалось? Что будет тогда?
Они не делились друг с другом переживаниями — каждый понимал, что это бессмысленно. Правды никто не знает, а тревожатся все. Хоть бы что-то произошло, а то господа ингредиенты безответственно разбрелись по площадке, и каждый ушел в себя.
Первой к исстрадавшимся в неизвестности мунгам подошла Надя.
— Шурик, привет, — дружелюбно сказала она, потом немного задумалась и продолжала. — А, так это всё-таки Лёва был? А я подумала — он, не он. Мог бы признаться, я не кусаюсь. Наташ, я не понимаю, почему тебя-то не взяли? Там ничего такого особенного делать не надо было. Говори что хочешь, любую чушь из головы… Ну, ты не подумай, что я в том смысле, что ты всё время чушь говоришь. Я тоже чушь говорила. Думала — сейчас как выдам великую мудрость. А перед камерой все мысли из головы улетели, я сидела и только всем поддакивала. Знаете, народ, я всю жизнь думала, что мне в кино надо сниматься. Чтобы все увидели, какая я необыкновенная. Ну вот, снялась. И ещё в самом начале почувствовала, что я обыкновенная. Нормальная даже. Такое облегчение! Ведь если ты — обыкновенный, тебе можно делать обыкновенные вещи. А в мире очень много обыкновенных вещей, и делать их легко. И они приносят обыкновенное удовольствие. Какого чёрта я себя удовольствия лишаю?
Надя замолчала, поглядела на своих собеседников.
— Но вы меня не понимаете, — вдруг догадалась она. — Не такие уж вы и обыкновенные. Теперь понятно, почему я с вами не сработалась. А я думала — что всё совсем наоборот.
Надя повернулась спиной к бывшим коллегам и легко зашагала в сторону метро.
— Кажется, она перестала себя переоценивать! — заметила Наташа.
— И научилась ценить, — добавил Шурик.
Из-за угла выехал автомобиль и остановился рядом с детской площадкой. Старухи поднялись со своей скамейки, чтобы получше разглядеть нахала, вздумавшего травить бензином пожилых беззащитных женщин. Алиса, которая в этот момент о чём-то разговаривала с Дерезой, помахала ей рукой, села в автомобиль и послала старухам воздушный поцелуй из открытого окна. Машина умчалась, а бабки ещё долго обсуждали и саму Алису (которую, конечно же, узнали), и её многочисленные скандальные романы, и её родителей, наверняка заработавших деньги неправедным путём, и зажравшуюся Москву вообще, и современный мир в целом.
Шурик дёрнулся было, когда печальная нимфа направилась в противоположном от метро направлении под ручку с Алексеем, но понял, что этим двоим вряд ли сейчас нужна нянька.
Подошел Мишенька. Рассыпался в благодарностях за то, что его привели на такой полезный психологический тренинг (казалось, он не очень верит в то, что это были съёмки фильма), и попросил у своего терапевта разрешения погулять по городу в одиночестве. Слишком много мыслей в голове. Все их надо внимательно изучить и каталогизировать.
Он даже не подумал о том, как страшно будет оказаться в незнакомом районе, среди недобрых людей. Что он может заблудиться, подвернуть ногу. Что у него может разрядиться мобильный телефон. Что он взял с собой недостаточно денег. Но всё же достаточно для того, чтобы из-за этих денег на него напали разбойники.
Миша не стал бесстрашным. Предложи ему кто-то возглавить поход на северный полюс — он постарался бы отказаться от этого предложения как можно скорее. Но Санкт-Петербург даже зимой не имеет ничего общего с северным полюсом. А уж летом тем более. Отчего бы не погулять?
— Эх, зря меня Костя похвалил. Вряд ли этот парень и впредь захочет отстёгивать мне деньги за психотерапевтические услуги, — глядя ему вслед, констатировал Шурик.
— Можно подумать, ты не рад этому, — удивилась Наташа.
— Я-то рад. А вот Цианид…
Но тут перед ними возник Лёва, и все трое набросились на него с вопросами.
— Ну как? Что почувствовал? Как здоровье? Как настроение?
— Да не знаю. Может, не было ничего? Я даже забыл, что у нас тут старшие товарищи пировали. А вдруг я им по вкусу не пришелся? Или своих они не едят? Или мы напутали чего? Ладно. Если что не так — найдут способ наказать, чего об этом сейчас думать. Может, сходим для разнообразия на работу? Гусевы давно уже туда ломанулись. Сейчас расскажут там всё шефу, и слава достанется им одним.
— Только сперва поедим, — быстро сказал Шурик.
— Ну, а как же без этого?
Денис сделал вид, что уходит вместе со всеми, пошаркал ногами за спиной у коллег, а когда они свернули за угол — вернулся.
Тем временем бдительные старухи обнаружили, что им некого больше обсуждать, и направили всё внимание на Дерезу, которая мирно качалась на качелях. Видимо, они всё же сумели доказать ей, что качели предназначены только для детишек, и только с этого двора, потому что Дереза изящно спрыгнула на землю, отвесила старушкам поклон и побежала прочь. Денис поспешил ей навстречу.
— О, ты тут? — закричала она и обняла его одной рукой. — Ты видел мой успех? Триумф, я бы даже сказала! Спорим, я больше всех была в кадре? А?
— Да, наверное, — растерянно ответил он. Дереза ничуть не изменилась.
— А ещё меня Алиса Владимирская обещала зафрендить, прикинь? Кстати, серебряные браслеты — это не такой уж прошлый век, что думаешь? Мне пойдут браслеты? Смотри, я вот так буду идти, а они — дзинь-дзинь, — Дереза показала, как она будет ходить, чтобы браслеты позвякивали при каждом шаге. — И главное, я поняла, что мне надо заниматься актёрским мастерством! Танго и пение — от-ме-ня-ют-ся!
Денис шагал рядом с ней, а она говорила, говорила и говорила. Но он больше не слышал гула голосов в своей голове: все мимолётные желания Дереза озвучивала — а те, которые не успевала озвучить, просто отпускала. И только один раз он услышал то, что она так и не решилась проговорить вслух: «Хочу, чтобы Денис сидел рядом со мной на премьере этого фильма. Если фильм когда-нибудь покажут. Нет, ну а чего, пусть показывают!»
Анна-Лиза часто видела сон, в котором она безнадёжно куда-то опоздала. Мир сна был серый и пыльный. Она просыпалась, выбегала на улицу в ночной рубашке, спускалась под землю, шла по бесконечным коридорам, поднималась по лестницам. Ещё можно было успеть, туда, куда она опоздала — если найти дверь в потайной ход, в котором то ли само время замедлилось, то ли спрятана ракета, которая умеет обгонять время. Но никаких признаков этой двери найти было нельзя, и постепенно Анне-Лизе становилось всё равно — успеет она или нет. Она просто брела по коридорам и лестницам пыльного мира и ничего не искала.
Она снова увидела этот сон, но сил досмотреть его до конца не было, и она проснулась. Вскочила с кровати, посмотрела на часы. Десять минут второго! Ночи? Дня? В щель между плотными шторами пробивается свет, но дневной это свет или ночной — непонятно. Какой день, какой месяц, какая это страна? Куда она так спешила и теперь безнадёжно опоздала?
Постепенно воспоминания о реальности вернулись к ней. Кадр за кадром, слово за словом. Полупрозрачное фиолетовое платье в ярко-красных разводах висело на распахнутой дверце шкафа. Возле входной двери валялись бесплатные газеты, которые два дня назад вытащили из почтового ящика, но так и не пристроили к делу. На кухонном столе лежала одинокая чайная ложка. К холодильнику двумя магнитами была прикреплена записка, информировавшая её о том,